А после полудня ошалевших от впечатлений и славно покормленных за счет городской казны людей приглашали на лекцию.
Гул выставки проникал и в читальный зал библиотеки на втором этаже. Марчелло поднялся сюда, чтобы перед лекцией еще раз в почти что тишине пробежать глазами свои записи, а заодно в одиночестве настроиться на выступление. С текстом было будто бы все в порядке, и он подошел к окну, взглянул на редкие снежинки, что роняло низкое серое небо на последние астры.
А в Пиране в это время еще тепло, цветут хризантемы, и университетский дворник шаркает метлой, убирая с дорожек желтые листья платанов. В Пиране людно, суетно. В торговых рядах возле прилавков с пестрыми фруктами мельтешат потемневшие за лето лица ромалийцев, сверкают карие жгучие глаза гостей из Саори, белеют выгоревшие на солнце волосы северян. В чайхане неугомонный хозяин предлагает посетителям инжир и пахнущий медом зеленый чай. На набережной по вечерам слышны эльфийские флейты и саорийские таблы, здешние лютни и кифары. В Пиране еще прошлой осенью, пусть голодной, но улыбалась мама, а при встрече Яри, живой Яри, друг Яри протягивал ему руку.
Марчелло обхватил себя руками за плечи и ткнулся лбом в стекло. Маленький, захолустный, нищий по сравнению с родным городом Блюменштадт ему полюбился, тем не менее, с первого взгляда, но сейчас вдруг стало физически больно. От невозможности выйти в соседнюю комнату и спросить что-то у папы, а вечером слушать, засыпая, храп Энцо. От того, что нельзя провести ладонями по кармину стен библиотеки, обнять ствол маминой магнолии, просто бездумно смотреть на снующих по улицам горожан. От острого запоздалого осознания смысла короткого слова: родина.
Ну что же... С минуты на минуту ему предстоит выступить перед людьми, что еще совсем недавно были чужими и пока не стали до конца своими.
— Марчелло, ты тут? — раздался у двери голос Али. — Марчелло? Ох, солнце мое...
Ласковые руки легли на его напряженные до каменности плечи. Марчелло осел на стул у окна и прижался затылком к животу любовника, отдаваясь сильным прикосновениям.
— Ничего, пройдет, habibi. Просто вспомнился Пиран. Как там наша чайхана?
— А помнишь, когда мы познакомились и пошли туда, тоже шел снег...
— Помню. Мы еще масалу пили, но мне было тепло не только от нее. Как я сразу не догадался, что ты — мой?
— Зато теперь знаешь.
— Да. Идем, пора бы, — Марчелло встал и коротко поцеловал Али в губы. Кусочек родины он все-таки умудрился прихватить с собой. Вместе с воспоминаниями любовника и Вивьен, которая ждала их дома под присмотром Богдана.
Лекция по истории сопротивления меньше всего напоминала лекцию тем слушателям из некогда привилегированных кругов, которые когда-то учились в Йотунштадте. Молодой оратор, несмотря на возраст, явно чувствовал себя в исторической стихии как рыба в воде, но говорил при этом просто и ясно. Бывший член революционного Комитета в Пиране, он иллюстрировал свой рассказ живыми подробностями, а после обращался к непосредственным участникам восстания в Грюнланде и просил их дополнить личными примерами его изложение здешних событий. Даже бывшим аристократам и жрецам предоставили слово. После он то и дело обращался к Милошу, который привез в Республику сведения о Корнильоне и Бланкатьерре.
Бурные обсуждения, перемежавшие лекцию, постепенно схлынули, и в удивительной тишине зала, до отказа наполненного людьми, Марчелло предложил внимательно, очень внимательно и вдумчиво выслушать заключительное слово.
— Товарищи! Когда я был еще студентом, нам тоже рассказывали о выступлениях отдельных бунтарей, мятежах и крестьянских войнах. Мы все это знали, мы слушали наших преподавателей и читали книги. Так вот. Нам говорили об этих событиях как об ошибках. Как о подчинении людей воле неких заговорщиков и даже как о массовых помешательствах. То есть, смотрите, вот есть правильный, единственной возможный и одобренный богами порядок, а все, что этот порядок пытается поставить под сомнение, изменить или уничтожить, это все происки демонов и подлецов. Насколько мне известно, в университете Йотунштадта вещают практически то же самое. Я в свое время занимался переводами с саорийского и попутно выяснил, что и в тамошних учебных заведениях звучат похожие речи. А теперь, пожалуйста, вспомните, о чем мы с вами говорили в последние часы. Вспомните, что вы видели на выставке. Только представьте себе! Грюнланд. Ромалия. Шинни. Корнильон и Бланкатьерра с другого края света. И это лишь те события, которые мы сегодня затронули подробно. Но в самом начале лекции я ведь коротко перечислил бунты буквально в каждой из известных нам стран на протяжении нескольких веков. Вообразите себе грандиознейший размах! Вспомните, как вы лично, ваши друзья, родные и соседи рисковали собой, отдавали свои жизни, жертвовали своим здоровьем! Это — ошибка? Сознательная воля сотен и тысяч людей по всему миру, их мысли, сомнения, выводы, готовность идти до самого конца — это ошибка? Блажь, прихоть, подчинение чужой воле мифических подстрекателей, злая воля потусторонних существ? Или все-таки это неизбежная составляющая истории, очевидная и бесспорная закономерность? Я не утверждаю, будто бы не существует подстрекателей и провокаторов. Не говорю, что не бывает ошибочных поступков и ложно выбранных целей. Нет, сопротивление спотыкается, его порой швыряет как телегу с разболтанными колесами на плохой дороге. Но само сопротивление, само его существование — это не ошибка. Это данность, это то, что есть, без чего не существует истории. И еще кое-что. Многие из нас очень дорого заплатили за свое участие в сопротивлении. Мы теряли наших любимых людей, мы видели страшные раны тех, кто нам близок, мы страдали сами. Мы сражались против своих же, кто еще вчера был другом или родичем. Это была вчера, здесь, в Грюнланде и в Пиране. Это есть сегодня на Шинни и, я уверен, в далекой Бланкатьерре. И тем не менее, невзирая на все кошмары и потери, сопротивление не исчезает. Оно порой затихает на годы, десятки лет и даже века, но однажды непременно поднимает голову. И это кое-что говорит о тех, кого правители называют народом. Это кое-что говорит о человеке как таковом. А именно. Мужество. Жажда справедливости. Доброта. Взаимопомощь. Сила. И еще, Милош рассказывал о любимом слове рохос, которое можно перевести как достоинство. Все это присуще человеку, все это неистребимо в человеке. Как неистребимо желание отстаивать свое право на человеческое достоинство, — Марчелло смолк, переводя дух, поклонился аудитории и улыбнулся, выискав кого-то глазами у входа в зал. — Благодарю вас за внимание, товарищи. А сейчас я прошу пройти сюда немного припозднившегося слушателя. Да, Зося, именно тебя. Нет, отказы не принимаются.
Сквозь всколыхнувшееся людское море к ораторской трибуне прошла невысокая седая женщина в коротком платье поверх тонких штанов и дорожных сапогах, немного растрепанная, видно, буквально только что спрыгнула с лошади. Зося отвесила Марчелло шутливый подзатыльник, но зеленые глаза ее смотрели смущенно и растерянно. Похоже, она не планировала внезапно оказаться в центре внимания.
Место Марчелло у трибуны занял председатель малого Совета Республики. Он жестом на всякий случай призвал людей к тишине и заговорил:
— Товарищи, мы все знаем, какой вклад в становление Республики внесла каждая организация, каждый, сражавшийся за нее человек. Но, я уверен, вы согласитесь со мной, что вклад Фёна и его многолетний труд сложно переоценить. Так уж вышло, что эта маленькая армия слилась по факту еще в ходе восстания с другими, а после нашей победы ее в рабочем порядке расформировали. Сегодня, товарищи, я предлагаю в последний раз поприветствовать подпольную армию сопротивления «Фён» и ее командира. Увы, единственного из трех, который остался в живых. Но, Зося, мы тут с товарищами посоветовались и решили, что негоже тебе стоять здесь одной. Пожалуйста, прими вот эти символы, как знак неизменного присутствия среди нас двух твоих предшественников, которые, к сожалению, не могут видеть результаты своего труда, — с этими словами председатель подал зардевшейся и растроганной Зосе удивительный кованый предмет: чашу, вокруг которой обвивалась змея. Пояснил: — Пока ты, дорогая, моталась по деревням, малый Совет принял в качестве символа медиков Республики эту змею. Мы слишком хорошо помним одно из прозвищ твоего супруга и хотим, чтобы он остался не только в памяти о боях, но и в мирной жизни. Товарищи! Второй командир Фёна Раджи!
