— Параграф о равенстве граждан принят! После перерыва перейдем к рассмотрению вопроса о мерах в отношении врагов революции.

— То, чего вы хотите добиться... Давайте называть вещи своими именами: это диктатура!

Голубые глаза Алессандро вновь сверкали, как четыре года назад, до эльфийских погромов. На шелковые рубашки у него давно не было денег, а светлые локоны драгоценно переливались, рассыпавшись поверх грубого льна. Марчелло мысленно улыбнулся своей прошедшей влюбленности.

— Почему? — невозмутимо уточнила Хельга. Она не являлась членом Временного Комитета, но как представитель комитета квартала Ангелов могла явиться во дворец в перерыве между дебатами.

— Триста лет Ромалией управлял дуумвират. Несмотря на все очевидные трудности правления, он привел страну к процветанию — при том, что у нас нет выхода к морю, и долгое время мы постоянно держали оборону против кочевников с юга. Да, теперь и дуумвират, и монархия в принципе стали скорее преградой на пути развития, и революция устранила эту преграду. Точно так же она устраняет и другие пережитки прошлого, вроде сословных привилегий. Но ради чего? Чтобы вместо короля, не важно, одного или двух, страной точно так же правил Комитет или иной орган? Ромалия вздохнула свободно, благодаря революции она имеет право выбора, имеет право уйти из-под железной пяты столицы!

— А Вы видели, как она уходит, господин... простите, Алессандро? — спокойно и ласково спросила Хельга. Развязала сумочку на плече, извлекла из нее бумаги одним из тех очаровательных жестов, какие Марчелло стал замечать у своей подруги после свадьбы. Тем временем девушка открыла записи и развернула свою мысль: — Вы знаете, мы с Артуром выезжаем и в Лур, и в деревни. В Луре есть что-то вроде Комитета, но он слабее нашего, и стража, например, подчиняется ему через раз.

— Хельга, не обижайся, пожалуйста, я не сомневаюсь в твоих словах, но в Луре нет серьезных беспорядков. Значит, все идет так, как должно идти.

— Беспорядков нет. А голод — посерьезнее нашего. По нашему примеру они установили максимум цен, а стражники ничего не могут поделать с перекупщиками, — невозмутимое лицо Хельги заметно погрустнело, и она продолжила, шелестя бумагами: — В окрестных владениях не всем крестьянам хватает сил, чтобы выступить против своих хозяев. Они бегут к нам, надеются найти работу, а их ловят... И еще шибеницы вдоль дорог... Хорошая свобода, Алессандро?

— Центральная власть исправит? — недоверчиво, но явно сдаваясь, промолвил эльф.

— Хотя бы попытаемся, — пожал плечами один из сторонников распространения на всю страну принятой конституции.

— Что ж, я не берусь предвидеть, больше будет вреда или пользы... Но то, что вы собираетесь предложить после перерыва? Конфискация имущества врагов революции? Мы — Комитет, а не грабители. Пусть отвечают по закону, пусть отсиживают положенные сроки в тюрьме... Хотя мы вместе брали Сырь и, кажется, радовались ее падению... Пусть. Но, Марчелло! Тебя судили. Если бы ты вернулся домой после заключения и обнаружил, что у тебя отобрали... — Алессандро замялся и неопределенно махнул рукой в цветущий сад под балконом.

— Отобрали? Что? Книги? — пожал плечами историк.

— А хоть и книги, — горячо вклинился в спор Яри. Он на тех же правах, что и Хельга, подоспел к перерыву. — Вот подумай. Начнете вы с конфискации имущества врагов революции. Дальше куда? Дворцы уже заняли, сколько всего растащили. Дальше — еще какие дома отбирать? А кроме домов? Лавку моего дяди, который всю жизнь, не жалея ни рук, ни спины, горбатился, чтобы ее заиметь, тоже конфискуете?

«Можно и лавку», — мелькнуло в голове Марчелло, но шею будто дернул незримый поводок, и он промолчал. Почему про лавку подумалось? Что в ней такого? В основе власти лежит собственность, но не всякая собственность. Земля — это он обнаружил и доказал, однако земля уходит в прошлое. По крайней мере, они делают все для того, чтобы ушла, чтобы крестьяне могли свободно трудиться. Что за собственность? Он заскользил рассеянным взглядам по другим группкам спорщиков. В противоположном углу балкона растаскивали особо пылких. В центре, на низеньких диванчиках вокруг мраморного столика сидели комитетчики пореспектабельнее. Хозяина ткацкой мануфактуры он узнал, а лицо томного молодого эльфа рядом с ним мнилось знакомым... И сложно было не заметить сухощавого, неброско и в то же время очень дорого одетого человека лет шестидесяти.

— Кто те двое, эльф и седой? — спросил он разом у всех приятелей, не слишком тактично перебивая Алессандро. — Кажется, раньше на заседаниях их не было.

— Глаз алмаз! — откликнулся гном из круга семьи Яри. — Старик — сам Анастасио Медный. А вот эльф...

— Наследник убитого Фелисиано Мантихоры, — любезно подсказал Алессандро.

Не тот зеленый. Артур придирчиво осмотрел темные, тусклые пятна на серой стене, которые и отдаленно не напоминали полыхающие изумрудным огнем северные небеса. А что делать? В Пиране с осени ели не досыта. Какие дорогие краски? Вот и обходились кустарщиной.

— Али, разреши отвлечь тебя, — лимериец прокатился через весь зал к подоконнику, где устроился его друг в обнимку с иллюстрациями ближайшего номера их газеты.

— Да? — юноша с готовностью отвлекся от утомительной работы. Пусть рисунки и карикатуры были простенькими, но если их повторить пару десятков раз, то и очуметь недолго.

— Скажи, только честно, как коллега коллеге. Это совсем отвратительно, да?

— Ого! — Али соскользнул с подоконника, сладко потянулся и замер. — Цвет, судя по твоим описаниям, не тот. Но блики... Удивительно. Вроде бы простые белые капли, а кажется, что небо сияет как драгоценный камень. Удачное решение! Ты все-таки мастер, — в мягких интонациях Артуру почудилась неподдельная искренность, и он расплылся в довольной улыбке, заодно свежим взглядом оценивая свою работу. Задумался — и вздрогнул от шепота возле самого уха: — Тебя до сих пор манит зеленое небо**. Почему? Земля, которая опрокидывается ввысь?

— Ты запомнил, дорогой, ну надо же! Значит, это не совсем и бессмысленный бред? Уронить землю на небо, да, сделать его ближе, доступнее...

— … а небо на землю, — теплое дыхание теперь беззастенчиво щекотало шею. — Впрочем, ты себе уже присвоил маленький кусочек неба.

Неба. Льда. Холодного сурового моря. Артур усмехнулся. Знал бы кто, что пленило его в краю глубоких снегов, несуразных кривых деревьев, укрытых шкурами примитивных жилищ и низких, чарующих звуков ритуальных бубнов. Вспомнил ли он о Хельге, потому что влюбился в север, или же всей душой потянулся к северу, когда увидел в нем отражение прозрачно-голубых глаз Хельги, — разве важно теперь?

Руки сами понеслись к краскам и палитре. Того роскошного ультрамарина, который Али использовал, рисуя портрет Горана, у него не было, но хватало и дешево замешанного синего, чтобы отдаленно передать магию ночного снега.

— Лысокотовцы тебя сгрызут, — не унимался Али. — За... ммм... отсутствие чутья текущего политического момента.

— Я не рисую текущие политические моменты, — ответил Артур и отступил на несколько шагов. Почесал затылок кистью, зажмурился, прикидывая, как будет освещено просторное помещение в разное время суток. Посоветовался с молодым коллегой: — Чум и человек вон там... Неплохо выйдет?

— Пожалуй, — медленно проговорил саориец. Резко обернулся на звук шагов в коридоре. Просиял, когда дверь в будущий зал общих собраний распахнулась: — Витторио! Вы не слышали нашей с Артуром беседы. Как на Ваш непредвзятый взгляд?

— Вы мне льстите, — смущенно — смущенно, а не раболепно — улыбнулся преподаватель. — На мой непредвзятый взгляд — широко, аж дух захватывает! И мир будто перевернулся. Похоже на нашу революцию.

— А кое-кто утверждал, что не рисует текущие политические моменты! Простите, Витторио, Вы ведь по делу?

Эльф высунул голову в коридор, плотно прикрыл за собой дверь, подозрительно осмотрел каждый угол, как будто в пустом огромном помещении без закутков и перегородок мог кто-то спрятаться, и только потом жестом подозвал к себе обоих художников.