Она молчит. Ласково гладит уставшего, измотанного бессчетными обязанностями мужа, трогает пальцами не по-мужски аккуратное, маленькое ухо, отводит за него подсыхающий шелковый локон и молчит. Не делится своими догадками о том, что камни в мешке не от недогляду какого взялись, что их обсчитали — по голодной привычке хоть что-то где-то урвать — обсчитали те крестьяне, которые числятся сторонниками Фёна. Может быть, потом расскажет. Когда-нибудь. А сейчас ему и собственная ноша — мельничным жерновом на шее.

Под боком ворчливо зашевелилась Марлен. Она как-то умудрялась ворчать, не просыпаясь, не произнося ни звука. Зося понятливо перевернулась на другой бок, стиснула рукой мягкий женский живот и ткнулась носом между лопатками подруги. Любимой. Как вкусно было ощущать на своих губах мечтательную улыбку, это, мнилось, навсегда позабытое и лишь недавно вновь обретенное слово. И вспоминать. И благодарить. За то, что был. За то, что подарил ей и продолжал дарить даже сейчас, легко прорезая хрупкими огарками крыльев ледяную толщу времени. Камушки в гречке. Мы теряемся. Нет, любимый, не теряемся. Не мы.

Этот кап Саиду не давался. Нет, вполне сносную чашу он вырезал бы, не страдая и не сражаясь с упрямой деревяшкой. Но по словам Герды выходило, что к узору приглядеться надо было повнимательнее, да и сам он чуял в материале одновременно и загадку, и коварство. А еще Радко, который упорно крутился под ногами, отвлекал, сбивал с толку, прерывал едва зародившуюся мысль, и Саида разрывало пополам между желанием затискать сына и найти не слишком ласковый укорот на его непоседливый нрав.

За шиворот провалилось мокрое и холодное. Саид аж вздрогнул от неожиданности и в последний момент удержал стамеску, едва не срезав лишнего. Круто развернулся, ухватил сына за руку, и маленький кулачок разжался сам собой, роняя на землю комок снега. Карие глаза блеснули хитро и ласково. Вот как с ним Герда управляется, а? Лучник старательно свел брови и плотно сжал губы, четко давая понять ребенку, что шалость шалости рознь. Мальчишка заулыбался в ответ, засмеялся, то ли радуясь взгляду отца, то ли откровенно измываясь над родителем.

— Радко, сынушка, поди к маме! Смотри-ка, у меня для тебя что есть!

Ребенок замер на месте, навострил уши, но оборачиваться и тем более бежать на зов не торопился.

— Мама Златогриву новую сбрую сплела, — заметил Саид, высмотрев игрушку в руках жены, сидевшей у костра в дюжине шагов от навеса, под которым он работал.

Эту маленькую коняшку на колесах расписал для племянника Али и прислал в лагерь вместе с Эрвином и Шаломом. Все деревянное тело лошадки было черным, а грива, хвост и глаза и впрямь отливали золотом. Как объяснили удивленным товарищам старики-супруги, Али увлекся этим видом росписи, когда искал очередной заработок, и с головой ушел в работу после того, как сбежал от Гафура. Что до краски, так на деле изделие сначала лудили, а уж потом отправляли в печь, и от жара серебристая поверхность приобретала золотой оттенок.

Радко влюбился в игрушку с первого взгляда, однако, похоже, подтрунивать над отцом ему полюбилось больше.

— Ой, а Петре-то как нравится... Да, Петра? Дочке твоей что ли передать? Пускай потешится, — задумчиво проговорила Герда, будто и не к сыну обращаясь.

Тонкие густые брови враз слетелись к переносице. Волчонок грозно рыкнул, даром что был в человеческом обличии, и рванул к матери с суровым криком:

— Мое!!!

И так уж месяца два. Поначалу Саида и Герду откровенно беспокоили собственнические замашки любимого чада, но Зося успокоила молодых родителей, рассказав, что ее собственные сыновья аккурат в этом возрасте столь же ревностно оберегали свои немудреные сокровища. А тут — целый Златогрив! Как такое чудо не стеречь? Саид выбрал из-за ворота мелкие комочки подтаявшего снега и вернулся к своей чаше. Работать стало намного спокойнее. И тоскливее.

Боковым зрением Саид заметил, что повалил крупный неторопливый снег. Он глушил шаги и голоса, а может, просто Радко наконец-то задремал. Стамеску для первичной обработки поверхности давно сменил более тонкий инструмент, и непокорные, тесно переплетенные волокна постепенно поддавались натиску резчика. Глаза царапало от долгого напряжения, но Саид все откладывал и откладывал перерыв...

… пока его внимание не привлек недовольный голос Арджуны. Чуть раздраженнее привычного.

— Герда, почему я узнаю о том, где по весне появятся заросли ядовитых растений, случайно заглянув в карту Шалома?

— Я выполняла его задание... Что не так, Арджуна? — удивленно переспросила оборотица.

— Ах, что не так? Оказывается, поблизости от наших секретных троп и точек засад имеется что-то посерьезнее борщевика, а ты не соизволила поделиться со мной этой информацией? — командир Теней негодовал, соперничая с теми самыми травами, которые так его взволновали.

— Но я не знала... Я же нанесла все на карту, как велел Шалом, и не подумала, что тебе тоже...

— Я что, должен тебе по каждому поводу задание выдавать, чтобы ты не поленилась подумать? Герда, ты не в барском доме! Мы не работаем от приказа до приказа, у тебя своя голова на плечах есть!

Саид хмыкнул. Значит, запомнил его несносный командир тот случай с борщевиком. Запомнил и сейчас соотнес с тем, что обнаружил на карте Шалома. Собственно, нетрудно сложить два и два и догадаться, каким подспорьем при планировании и устройстве засад станут эти сведения, но для догадки нужно все время держать в голове эти самые засады. Герда в боевых действиях не участвовала, а он как вернулся давеча в лагерь, так они больше о сыне да о главном вопросе повестки дня разговаривали. Агитация.

— Хорошо, я и на твоей карте все отмечу, — доброжелательно пообещала Герда. — Ты только скажи, где отметить и что в описании тебе надобно.

В плавных линиях чаши, которые подчеркивали красоту естественного узора, Саид отметил несколько мелких ошибок. Что ж, пускай работа отлежится, после подправит. А сейчас появился повод перекинуться парой ласковых с эльфом.

— Верно говоришь, командир! — Саид подмигнул Марте, Марии и заехавшей к ним на денек Петре, присел на бревно рядом с женой, щелкнул по носу зарывшегося в миску со всякой мелочевкой Радко и поднял глаза на Арджуну. — Верно, Герда не в барском доме. А ты знаешь, о чем толкуют те беглые, каких ты две недели на стрельбище гонял?

— Ну? — в вишневой глубине мелькнуло пренебрежение пополам с живым интересом.

Саид покосился на руки любимой, что старательно наносили на карту Арджуны условные знаки с пояснениями, выдержал самоубийственную паузу и объявил, расплывшись в широкой улыбке:

— А хвалили тебя, командир! Мол, как рыцари рекрутов учат, так живого места на теле после не разглядишь, а ты добрый, разок-другой рявкнешь только, ну, иначе-то учебы не выйдет. Они ж дурни безграмотные, им рука покрепче нужна, мол, может, и приложил бы ты их чуток, на пользу бы пошло.

Прекрасное лицо эльфа сделалось мраморным от усилий сдержать улыбку. Арджуна присел на бревно между Марией и Мартой, забрал у последней одну из готовых стрел, придирчиво осмотрел ее и одобрительно кивнул. Ответил Саиду:

— Да, я тебя понял. Разумное замечание. Но... Саид... девочки, у нас все-таки армия. А не богадельня, как однажды заметила Зося. Посмотрите, к примеру, на Хорька. Он — стихийный талант, бывший крепостной, который без всякого образования, подобного нашему, научился организовывать людей, анализировать политическую обстановку, видеть намного дальше своего носа. И что? Что творят с этим его талантом его собственные вольнолюбивые убеждения? Он готов понять, принять и обогреть едва ли не каждого, чужая свобода для него — святое. Как у хорей с дисциплиной, вам напомнить?

— Это другая крайность, — пожала плечами Мария. — Арджуна, мы-то от тебя, кажется, ни поблажек, ни леденцов на палочке, ни слов обходительных не ждем. Но мы постоянно вместе, точно знаем, чего каждый из нас стоит, каково у нас на деле отношение к людям. Со вчерашними крепостными так нельзя.