Жадно вслушиваясь в текст поэмы рохос, переведенной на бланкийский язык, Кончита невольно вытянула голову — и громко ойкнула, оцарапавшись о колючки трицвета. Шестнадцать пар глаз тут же уставились на нее.

— Простите, — смущенно улыбнулась девушка. — Я из Hermanos. Хосе, да? — она приветливо посмотрела на чуть подобравшегося учителя. — Ты позволишь мне поприсутствовать на твоем уроке?

— Прошу, располагайся! — полукровка галантно поклонился гостье и жестом предложил ей занять его стул. — Продолжай! «Золотая пыльца забвения покрывает зеркало памяти...» — а это уже долговязому мальчишке.

Где-то через четверть часа мучений подросток расправился с прекрасным, но довольно вычурным текстом, который приоткрывал перед простыми смертными тайну дум и сомнений одного знатного мудреца. Хосе торопливо выдал своим ученикам задание и повел Кончиту в небольшую хижину, которую ему выделил совет Альчикчик в качестве жилья, склада необходимых для обучения пособий и тесноватого, зато надежного помещения для занятий во время проливных дождей.

В комнатке с низким потолком и утоптанным земляным полом пахло иначе, чем в десятках точно таких же крестьянских домов, — бумагой, медью, кислотами, кажется, эфиром... Кончита тут же увидела ряд плотно закрытых баночек и несколько колб из мутного стекла. Армиллярная сфера***, лупа, целый набор металлических инструментов, весы, папки с гербариями, коллекция скелетов мелких животных, книги. Да уж, Hermanos не пожалели денег и сил, чтобы обеспечить свободную школу всем необходимым!

— Восхитительно, — только и смогла выдохнуть девушка.

— Это еще не все, — усмехнулся Хосе, забавно поводя тонкими усиками. — Идем в классную комнату!

Вот тут сердце Кончиты не выдержало. Невозмутимость рохи сдалась на милость горячей корнильонской крови, и двадцатитрехлетняя девушка подпрыгнула будто беспечная девчонка. На стенах убогой полутемной комнаты красовались целых пять карт, начиная с древней С-образной**** и заканчивая новейшей, на которую были нанесены очертания недавно открытых восточных земель.

— Наши товарищи ограбили академию? — хихикая, поинтересовалась Кончита.

— Почти, — серьезно ответил Хосе. — Богатую книжную лавку.

С чувством, близким к благоговению, роха приблизилась к последней карте. Она пробежала пальцами по линиям параллелей, расстояние между которыми увеличивалось по мере приближения к верхнему и нижнему краям мира. Сделано с учетом самых современных представлений о проекциях*****, в которых, увы, Кончита разбиралась крайне слабо.

В молитвенной тишине классной комнаты послышался слабый, но вполне отчетливый стон.

— Кто это?

— А, это... — Хосе нервно передернул плечами, и его губы на миг сжались в полоску, параллельную усикам. — Так. Недостаточно прилежный ученик.

— Что с ним? — леденея от недоброго предчувствия, требовательно и сухо спросила Кончита.

— Ничего особенного...

— Что. С ним.

Не дожидаясь ответа, Кончита круто развернулась и бросилась прочь из классной комнаты, напрочь игнорируя протестующий возглас Хосе. Занавески, занавески... Дверь. Толкнула — заперто. Новый сдавленный стон донесся именно оттуда.

— Открывай, живо, — велела девушка прибежавшему следом за ней учителю.

— Но... — заикнулся было Хосе, однако, прочитав что-то на лице гостьи, повиновался.

После полумрака остальных комнат слабый огонек масляной лампы показался ей ослепительным, и лишь со второго взгляда она заметила в углу на подстилке крепенькую, но какую-то серую девочку лет десяти. Еще до того, как Кончита прильнула губами к широкому лбу в обрамлении влажных коротких прядок, она уже знала: недостаточно прилежную ученицу мучил жар.

— Зови знахаря.

Чтобы пресечь дальнейшие пререкания, она достала из вышитого мешочка на поясе короткую нитку особым образом нанизанных бусин и сунула ее под нос коллеге. В мгновение ока до того видный, щеголеватый городской интеллектуал съежился, сморщился, что боб в воде, и заискивающе пролепетал:

— И-инспектор?

Ближе к вечеру небо нахмурилось, посерело, прижалось к верхушкам деревьев и пролилось теплым, заунывным дождем. Кончита с тоской глядела из окна домика, где их с Шенноном и Баськой приютил ее брат по ордену. Наверняка непогода задержит Милоша, Уго и Гая еще на день, а то и на два, и девушка не знала, что же тревожит ее больше: разлука с любовником или невозможность посоветоваться с ним.

После того, как она немного успокоила напуганную горячкой и заточением девочку и вверила ее заботам знахаря, на повестке дня нарисовался зловещий вопрос: что делать с Хосе? У Кончиты как инспектора народных школ, организованных орденом Святого Камило, хватало полномочий и для суда над учителем, и для просьбы о снятии его с должности.

Но ведь у Риты были родители. И они согласились с тем, что упорное нежелание дочери читать заданный Хосе текст достойно наказания! В Альчикчик жил весьма уважаемый брат из Hermanos, к нему семья могла бы обратиться за помощью, но не сделала этого, значит, и в самом деле посчитала изуверские воспитательные методы справедливыми. А Кончита за три года подпольной деятельности порой наблюдала странное сочетание в рохос готовности к борьбе за свое человеческое достоинство и готовности подчинять это самое достоинство наделенным властью.

Кроме того, инспектора беспокоил сам Хосе. Эрудированный, умный юноша, искренне преданный делу Hermanos, сам полукровка, он весьма ответственно подошел к организации школы в деревне и явно гордился своей работой. Но Кончиту еще во время урока насторожил его выбор поэмы — блестящей, но весьма далекой от повседневных трудов, надежд и страхов жителей поселения. Потом — принуждение Риты, которую Хосе запер в комнате до тех пор, пока она не выполнит задание. А ведь она, по словам знахаря, наверняка заболевала и именно поэтому не могла справиться с текстом. И в довершение всей истории — самооправдание учителя: «Ты же понимаешь, с этими рохос иной раз иначе нельзя».

— Про Хосе все думаешь? — с невеселым смешком полюбопытствовал Шеннон, отвлекаясь от починки прохудившегося башмака.

— И о нем. И о том, почему ему позволили, — Кончита прошла к очагу, помешала суп и присела на стол напротив друга. — У вас, нереев, скажи, у вас было? Протест против захватчиков, склоненные перед подпольем головы. Было?

— Было, — Шеннон отложил в сторону работу и поскреб затылок, при этом сосредоточенно морща лоб. — Додумывались даже до того, что, мол, сами в бедах своих виноваты. Где мы, где Лимерия? У нас-то ни крепостей не было, ни мечей, ни арбалетов. В поле работали — так, пшеницу вырастить, кое-чего из овощей, а все больше морем-то пробавлялись. Отрежь нас от моря, и что останется? А уж про науку и говорить не приходится. Да, друиды наши здорово в хворях всяких разбирались, погоду предсказывали, от хищников нас берегли. А у них, поди ж ты, университеты! И корабельное-то дело как поставлено. Мы на йолах за рыбой в море выходили, а они по всему свету, и портуланы ихние — не чета рисункам нашим. Наших-то карты составлять фёны учили, из старших.

— Фёны учили, да, мне Милош рассказывал, — задумчивым эхом, сама не понимая, зачем, отозвалась девушка. Может быть, чтобы просто услышать имя?

— Вот. И пойми тут, то ли захватчики — мрази последние, то ли мы — дураки какие.

— А ты сам что думаешь? — сощурив глаза, спросила Кончита. За окном громыхнуло. Угрюмое небо пошло ослепительными белыми трещинами.

— Я много думал. На Шинни еще и потом, в пути. Мы с Милошем и Джоном частенько беды нереев обсуждали. И вот что, Кончита. Я думаю, что даже за самую что ни на есть дурость шкуру с живого человека сдирать не годится, — веско, зло сверкая светлыми глазами, отчеканил Шеннон.

В этот миг в комнату вошла девчушка, чьи жадные глазищи первыми встретили Шеннона и Кончиту. На руках у нее капризно хныкала пухленькая вертлявая кроха. Гости уже знали, что мама и дядя детей пропадали в пещерах в трех днях пути от Альчикчик, выискивали поделочные камни.