Яхико, как узнала Конан, был сиротой и жил до того в детском доме. Умудрился выучиться на преподавателя высшей математики, но проработать по специальности так и не успел. Болезнь его подкосила, лечения от нее не было, и жить ему стало негде, едва выяснилось, что работать он не сможет и платить за жилье, соответственно, тоже.

Так Яхико, до которого никому не было дела, оказался на улице. Какое-то время, пока позволяло здоровье, он подрабатывал то грузчиком, то курьером, то каким-нибудь другим мальчиком на побегушках, но его здоровье все ухудшалось. Он не ел неделю, от безысходности обкусывая сорную траву, пробившуюся в этом холодном, хоть и сухом, месте, когда на него наткнулась Конан.

Сама Конан так и не могла понять, зачем взялась помогать незнакомцу, напугавшему ее в первую минуту до чертиков. Но она помогла, и таскала еду и воду еще и для Яхико, поддерживая его постепенно угасающую жизнь. Яхико, не любивший быть обязанным, взамен возмещал ей школьную программу, которую Конан, бродяжничая, пройти никак не могла.

За побег из дома – по сути не такой уж и необходимый – Яхико Конан никогда не осуждал. Психология альф и омег от психологии бет отличалась, как небо от земли. Так что в эти дела он не вмешивался.

Пока Конан добывала ему еду и выпрашивала у искренне жалеющих вынужденных бродяжничать детей мамочек тетради и ручки, Яхико, перебираясь поближе к свету, расписывал в тоненькой, грязной от земли тетрадке программу занятий, пытаясь вспомнить все, чему его самого когда-то учили в школе.

Конан такая идея сначала не нравилась, но она слушала скучные уроки из уважения к вбившему себе что-то в голову Яхико. Постепенно она втянулась, и уроки перестали быть скучными. Потом, уже в школе, Конан с удивлением поняла, что Яхико успел дать ей куда больше, чем несколько лет учебы, и одноклассников она обгоняла по программе минимум на пару лет – во всяком случае, по математике.

Полтора года она провела с Яхико, пока однажды не вернулась в их обжитую уже за столько времени комнату в разрушенном доме и не нашла своего единственного оставшегося родного человека мертвым. Тогда же она вспомнила, что с утра Яхико настойчиво выпроваживал ее, хотя у них была и еда, и вода, и просил не возвращаться подольше.

Двое суток Конан просидела рядом с бросившим ее Яхико, потом собрала в рваный старый пакет исписанные ими тетради и ушла.

С неделю она бесцельно бродила по улицам, бесцельно доедала остатки успевшего покрыться плесенью хлеба, пока не оказалась у дома одной знакомой мамочки, у которой она оставалась как минимум раз в месяц на пару ночей. Пара этой мамочки – высокая скуластая альфа – постоянно была в разъездах, поэтому скучавшая омега, устававшая от своих слишком маленьких детей, радовалась присутствию Конан, которая хотя бы умела говорить, вела себя прилично и могла поддержать разговор.

На этот раз мамочка оказалась не одна. Конан она радостно поприветствовала, пропустила в дом, отправила мыться, а потом пригласила в гостиную, где Конан увидела пугающего мужчину. У него был шрам на подбородке и закрытый аккуратной темной повязкой глаз.

На Конан он весь вечер смотрел немигающим взглядом, от которого у Конан еда вставала поперек горла. Мамочка, пытавшаяся поддержать разговор, доложила, что этот «милый дяденька» - дальний родственник ее альфы, заехавший по дороге к ним.

Много позже Конан узнала, что «милый дяденька» приехал из-за нее, когда узнал из рассказов родни, что Конан бродяжничает несколько лет, но, по виду, прекрасно умудряется выживать на улице.

В любом случае, на следующий день, собрав тетради Яхико в нормальный пакет, Конан уехала из города с этим самым «дяденькой», а тот, в свою очередь, отвез ее в семью к знакомым. Дер и Ник – оба, будто в пару к именам, высокие и с жесткими чертами лица, приняли ее без вопросов. У них было два сына - Хидан и Какузу, которые были старше самой Конан на год и два соответственно. К появлению нового члена семьи они отнеслись поначалу не слишком радостно, учитывая, что все трое детей оказались альфами. Впрочем, в детском возрасте инстинкты защиты территории проявлялись редко, и с ними можно было сладить, если правильно воспитывать детей. Конан, которая из-за этих слишком рано проснувшихся инстинктов ушла из родного дома, в этом жилище была не хозяйкой, поэтому с ней проблем не было. А Хидан с Какузу подчинялись отцу. Да и оба родителя были людьми жесткими и прививать культуру общения умудрялись с легкостью. Рук на детей они не поднимали никогда – Дер, как альфа, просто не считал нужным лупить альф (из-за особенностей поведения альф вообще старались не трогать физически, опасаясь дальнейших проблем с психикой), а Ник, как и многие омеги, никогда детей не наказывал, считая, что «волчатам» стоит позволять многое. Так что наказания следовали обычно от Дера, который ограничивался домашним арестом или «безденежным» периодом, отлучая детей от карманных денег.

В ее настоящей семье все (то есть – отчим) решили, что она уже не вернется и вообще мертва, и наслаждались жизнью. В розыск Конан и не объявляли, опасаясь, что тогда с удобным домом придется распрощаться.

Конан, которую новая семья привезла к прежнему жилью, понаблюдала за семейной идиллией отчима и матери, а потом потребовала у довольно хмыкнувшего Дера как-нибудь решить проблему отчима с жильем. Что именно сделал Дер, она не знала, но отчим больше в ее доме не появлялся, а мать, удивительно постаревшую за эти несколько лет, снова забрали в Гильдию. Дом же с согласия самой Конан перешел к приемным родителям, которые ухитрились в обход кучи инстанций ее удочерить и поселить у себя уже на законных основаниях. Конан без особой печали поменяла старую фамилию на фамилию Дера, и в десять лет у нее началась уже совершенно другая жизнь. Единственным напоминанием о том, что когда-то она жила совсем по-другому, был чудом уцелевший за столько лет ежик, которого Конан сохранила на память неожиданным способом – уговорила новых родителей заспиртовать его в небольшом прямоугольном «аквариуме», как дразнился обычно Хидан, постукивая пальцем по стеклу. Впрочем, «уговаривал» в основном Ник, потому что решения зависели от Дера, который сначала отмахивался, утверждая, что все это ерунда. Заметив, как огорчилась отказу Конан, целый день аккуратно очищавшая ежика от грязи, налипшей на него за годы ее бродяжничества, за дело взялся Ник, который умел доставать Дера легче, чем все трое детей вместе взятые.

Конан фыркнула, вспомнив, как однажды невесть за что обидевшийся на Дера Ник игнорировал его две недели, убедительно делая вид, что никого в комнате кроме него и детей нет, и ночевал в гостевой комнате. Обо всем важном он докладывал Деру через детей, которые служили почтовыми голубями, пока родители не соизволили помириться.

Конан подтянула к себе чашку с кофе, подула в нее и осторожно отхлебнула. Кофе успел остыть и теперь не обжигал язык, что не могло не радовать.

Телефон глухо и ябеднически запищал. Поморщившись, Конан отложила чашку и вытащила мобильный из кармана джинсов.

- Я как раз собиралась звонить, - не дожидаясь приветствия, сказала она, подтягивая к себе вазочку с кексами.

Свернув еще одну салфетку, Конан взяла кекс и собрала губами орехи с его поверхности.

- Долго собираешься, сестренка, - проворчал Хидан лениво.

Уж он-то явно не вскакивал на рассвете и не бегал с разборками. Конан зажала телефон между плечом и ухом и освободившейся рукой подтянула к себе чашку.

- Отстань, - также лениво и привычно огрызнулась Конан.

С Хиданом они никогда особо не церемонились и, как следствие, созванивались почти постоянно. Какузу же, чопорный и ненавидящий пустую болтовню, объявлялся иногда раз в полгода. Впрочем, о его жизни и Конан, и Хидан все равно знали от Ника, который продолжал держать детей в поле зрения несмотря на то, что все они жили в абсолютно разных частях страны. Ник с Дером и вовсе переехали в один из небольших и спокойных городов, едва пристроили всех детей в Гильдию по протекции тридцать лет проработавшего там на высокой должности Дера. Деру было уже под пятьдесят, Ник был его немногим младше, и возраст давал о себе знать – обоим хотелось спокойной жизни и как минимум ежемесячных отчетов от детей.