— Я люблю тебя больше, чем все на свете, детка.

И я верю тебе, потому что ты хорош, Джонатан.

Что-то ядовитое нарастает между нами. Я думала, что наркотики были твоим криптонитом, Супермен, но начинаю думать, что это я. Я разрушаю твою мечту? Ты в свободном падении, потому что я отягощаю тебя? Если бы меня не было, ты бы парил?

Мы кричим, и я плачу, а ты снова и снова приходишь под кайфом в течение недели — вечный цикл, вызванный стрессом. Разные мелочи начинают задевать меня, и из-за этого мне плохо, меня тошнит, что я еле могу вылезти из кровати по утрам. Я просто хочу поговорить с тобой, по-настоящему поговорить, не ругаясь. Я скучаю по тебе. По нам. Поэтому спрашиваю о фильме про Бризо, пытаясь вернуть нас к чему-то общему, когда ты говоришь:

— Теперь этого не произойдет.

— Его не собираются его снимать?

— Ох, собираются, — отвечаешь. — Просто я не прослушиваюсь.

Клифф сказал тебе не пытаться. Я плачу, когда ты рассказываешь мне это, и ты теряешь контроль и говоришь мне вырасти, потому что это всего лишь дурацкий комикс, не осознавая, что я расстроена из-за твоего обещания, хотя ты раньше никогда ничего не обещал. Теперь не знаю, как могу доверять твоим словам.

Думаю, именно этот момент обрек нас на расставание. Все настолько плохо, что мы не разговариваем днями. Ты спишь на диване. Барьер из молчания становится непроходимой горой.

Все, что я делаю, — это плачу... плачу... плачу...

Я на работе, когда понимаю, что произошло. Убеждаюсь в этом ночью, но ты уже отключился на диване. Дам тебе поспать. Расскажу все утром, когда ты будешь трезвым. У нас все будет в порядке. Всю ночь не сплю, не знаю, что чувствовать. Когда слышу утром, как ты перемещаешься по квартире, медлю. Мне страшно.

Я не должна бояться разговора с тобой. Что с нами случилось?

Ты сидишь на диване, обуваясь. Я стою в дверном проеме спальни и спрашиваю:

— Мы можем поговорить минутку?

— У меня есть дела, — отвечаешь без эмоций. Звучишь, как свой отец в этот момент, но я никогда не скажу об этом тебе.

— Это важно. Мне нужно кое-что тебе рассказать.

Ты выпрямляешься, полностью трезвый, взгляд голубых глаз настолько ясный, что у меня зарождается мысль, может, все будет хорошо, но затем ты смотришь мне в глаза и говоришь:

— Расскажи кому-то, кого, бл*дь, это волнует.

И затем ты уходишь.

Ты уходишь от меня.

И я падаю.

Ноги не держат меня.

Ты этого не знаешь, но женщина, на которую тебе теперь плевать... Та, чей мир ты только что разбил на миллионы осколков... Она беременна. Вынашивает твоего ребенка, Джонатан. А ты даже не знаешь, тебе все равно.

27 глава

Кеннеди

Льет дождь.

У нас не часто такая погода, но, кажется, он идет всегда в самые худшие моменты. Как будто бы небо отражает мои эмоции. Когда внутри меня что-то сжимается, мир начинает трескаться, и небо разделяется на части.

Штормило, когда я проснулась утром, а сейчас с неба падают тонкие струйки. Дождь утих настолько, что Мэдди смогла побежать прыгать по лужам на переднем дворе дома моего отца, в то время как я сижу в кресле на крыльце. Папа рядом со мной, медленно раскачивается.

— Ты снова выглядишь потерянной, — заявляет. — Как будто не знаешь, куда идти или что делать.

Смотрю на него.

— У меня дежавю, пап.

— И у меня тоже, ребенок, — подтверждает. — Такое чувство, что мы проходим через это каждые несколько месяцев. Джонатан появляется и затем уезжает, а ты остаешься горевать.

— На это раз все по-другому.

— Разве?

— Он вернется.

— Разве он не возвращался до этого?

— Да, но...

— Но все по-другому, — говорит. — Тем не менее, его нет.

Я вздыхаю, раздраженная, из-за чего он смеется.

— Он хотел, чтобы мы поехали с ним.

Отец выглядит удивленным.

— Так почему ты сидишь здесь?

Я хлопаю глазами.

— Разве ты не тот же мужчина, который психовал, когда я последний раз поехала с ним?

— А разве ты не та же самая девушка, которую не заботило чужое мнение, когда она ехала?

— Мне было всего семнадцать. Я не соображала, что творю.

— Вот почему я психовал.

Отворачиваюсь и смотрю на Мэдди. Она вся в грязи, но улыбается. Совсем не выглядит потерянной. Как будто точно знает, где ее дом.

Мне бы хотелось иметь ее способность адаптироваться к новым условиям.

Жаль, что слов Джонатана было недостаточно, чтобы успокоить мои страхи.

Он уехал две недели назад.

Уже прошло полмесяца. Еще две недели и он должен вернуться. Сейчас он в Европе, и разница во времени все меняет. Нерегулярные звонки, тридцатисекундные голосовые сообщения для Мэдди, в которых он желает ей спокойной ночи или говорит, что любит. Я просыпаюсь, и в телефоне уже есть сообщение от него, но к тому времени, как отвечаю, он слишком занят, чтобы читать.

— Я не могу прожить свою жизнь на его условиях, — заявляю.

— А он не может прожить свою на твоих, — говорит отец. — Вот почему есть такая вещь, как компромисс. Мы с твоей матерью редко в чем-то соглашались. Это вопрос взаимных уступок. Иногда ты выигрываешь, иногда проигрываешь и продолжаешь играть.

Мэдди подбегает к нам, убирая волосы с лица. Запрыгивает на крыльцо, оставляя за собой след грязи, и мгновенно, очень резко, бросается на меня. Я ахаю. Она вся мокрая и пачкает меня.

Хихикая, снова убегает со словами:

— Попалась!

— Ты маленькая... — подпрыгиваю, и она визжит, когда я преследую ее, спрыгивая с крыльца. Мэдди думает, что я остановлюсь, но я бегу во двор и поскальзываюсь на мокрой земле.

— Ах!

Ноги меня не держат, и я начинаю падать, но прежде успеваю схватить Мэдди, увлекая за собой. Мы обе падаем на траву, ошеломленные, и оказываемся покрыты грязью.

Мой отец смеется на крыльце.

— Попалась, — говорю, садясь и обнимая Мэдди, когда она пытается подняться. Она прыгает на меня, пытаясь щекотать, когда в моем кармане вибрирует. Я в замешательстве, пока не слышу приглушенную мелодию.

— Ох, подожди, перемирие!

Протягиваю руку, чтобы остановить Мэдди и взять трубку. Она дает мне около пяти секунд, чтобы взглянуть на экран, прежде чем пытается повалить, но я успеваю заметить имя Джонатана, который звонит нам по FaceTime.

— Подожди, это твой папа! — говорю, но уже слишком поздно, потому что девчонка толкает меня так сильно, что телефон отлетает на мокрую траву.

Мэдди хватает его, когда звук стихает. Широко распахнув глаза, пихает его мне со словами:

— Исправь это, мама!

— Он сломан? — спрашиваю, нажимая на кнопки, и радуюсь, что все еще работает. Открываю приложение FaceTime и перезваниваю Джонатану. Идут гудки, и гудки, и гудки, и мое сердце парит, когда он берет трубку.

Он лежит в кровати в тускло освещенной комнате, выглядя полусонным, и хмурится.

— Что ты делаешь? Битва в грязи?

— Я, эм... да.

Он сонно смеется.

От этого звука что-то происходит с моими внутренностями.

— Привет, папочка! — кричит Мэдди, запрыгивая мне на спину, и почти душит, так обнимает за шею. — Ты спишь?

— Что-то подобное, — отвечает. — Немного грустно, что пропускаю веселье.

— На съемках «Бризо» не весело? — спрашивает Мэдди, вырывая телефон из моей руки.

— Много работы, — поясняет Джонатан. — И не так много веселья, как кажется, у вас.

— Не переживай, мы можем повеселиться, когда ты вернешься домой, — заявляет Мэдди. — Можем поиграть под дождем, и вы с мамой можете побороться в грязи!

— Обещаешь?

— Ага.

— Хорошо, — говорит. — Можешь дать трубочку твоей маме назад? Я не смогу долго разговаривать.

— Хорошо, — отвечает Мэдди, протягивая мне телефон и крича: — Пока!

Она убегает на крыльцо, когда я смотрю на Джонатана.

— Я бы спросил, как у тебя дела, — начинает. — Но, вероятно, твой внешний вид сейчас говорит за себя.