— Я вам не блядь, чтобы вы меня так рассматривали, а святой человек, — истово перекрестился Харитон. — Что рты раззявили, псы уже показались… бегом за мной!!!

Стая голодных собак врывается на поляну, замечает людей, несколько матёрых псов, делая огромные скачки, бросаются к оцепеневшим зекам.

— Здесь… она родимая! — Харитон раздвигает спутанные ветви можжевельника. — В лаз лезьте… быстрее! Вагиз, толкай их вперёд!

Зеки исчезают в пещере, и старец суетливо задвигает изготовленную из толстых веток заслонку, фиксирует кольями. Вовремя. Свирепый кобель, прыгает вперёд, дверь содрогнулась, но бешеный натиск выдержала. Харитон простужено захохотал, резко сунул сквозь прутья остро заточенный штырь, отгоняя свирепого пса. Тот отскочил, припал на задние лапы, но прыгать вновь не стал, понял, его дичь ускользнула. Подвывая от злобы, кобель отвалил в сторону, вся стая, как по команде, залегла на поляне.

— Думают, мы отсюда когда-нибудь выползем. Хрен им! Здесь есть другой выход! — злобно сплюнул старец и, как бы устыдившись своих эмоций, поспешно перекрестился. — Вот что, дети мои, теперь вы мне обязаны жизнью… по закону, а рыпнетесь, кишки выпущу, — тихо и как-то немощно произносит старец, но зеков обдал ужас, до того гипнотически прозвучал его шёпот. — Располагайтесь в моём скромном жилище, отдыхайте, набирайтесь сил. Фраерок, — обратился он к Витьку, — звать то, тебя как?

— Витёк, — хлопнул глазами молодой зек, даже не обидевшись на такое обращение.

— Это хорошо, что Витёк. Ты костерок сооруди… поближе к выходу, да ту суку обсмали на огне. Недавно в яму поймал, ещё совсем свежая, — старец указал на труп собаки, замечает брезгливый взгляд Вагиза, морщится, словно от зубной боли, постанывая, опускается на колени, касается лбом каменистой земли, затем садится и раскачивается, заунывно распевая странную молитву. Глаза его закрыты, веки, вспухшие с чёрными пятнами. Но вот его ресницы дёргаются, словно в конвульсиях и показываются два тусклых глаза в кровавых пятнах, а угольно чёрные зрачки прицельно расстреливают окружающее пространство. Улыбка ползёт по его иссушенному лицу, он видит перед собой застывших в нерешительности зеков. — Что замерли, молитесь, грешные!!! — неожиданно сильно гаркнул он.

Вагиз, как паралитик, начинает креститься, за ним, неуверенно, остальные.

— Кто так креститься! Неправильно делаете, грешные!!! — свирепеет Харитон и наотмашь бьёт Вагиза, разбивая в кровь лицо. — Людей есть нельзя, — хрипло каркает он и, с отрешенностью отходит, вытирая руки о свою спортивную куртку, затем скидывает её, обнажая на груди распятие со скорпионом в центре.

Вагиз, роняя из носа капли крови, с лицом цвета грязной простыни, поспешно кивает: — Бурый, тащи сюда суку, — прерывистым голосом приказывает он, с ужасом поглядывая на старца.

— Кушайте, дети мои, — старик вновь крестится, — Витёк, поторопись с костерком, люди проголодались.

— Что это было? Людоеды на него не напали и вместе в пещеру спрятались, — трясётся Маша.

— Тише! Уходим. Здесь оставаться опасно. Надо об этом деде срочно доложить Виктору. Очень похоже, он стал их вожаком.

— Но он крестился?!

— Это ничего не значит. Боюсь, он создаёт новую секту и весьма гнусную.

— Здравствуй, человек, — старец склоняется перед Идаром. За ним стоят непривычно безвольные зеки, глаза у них пусты, губы сжаты и что-то шепчут, словно произносят молитву.

Идар цепко оглядывает тщедушную фигуру старика, отмечает про себя, что тот смиренно прячет взгляд и старательно кутается в полинявшую спортивную куртку. Тренер, что ли? Нет, вряд ли. Тоже зек… это точно, из старых, может даже вор в законе, но странно себя ведёт, словно какой-то монах. Может умом тронулся? Идару стало интересно: — Ты кто, отец? — мягко спрашивает он.

— Обычный человек, обиженный судьбой, но обласканный смертью, — старик быстро крестится.

— Так ты божий человек? — догадывается Идар.

— Я то? Да… я от него, — ещё ниже кланяется он.

— Что тебе надо? — Идар пытается разглядеть его лицо, но видит лишь кончик носа и старческий подбородок.

— Приюта, мне и моим несчастным ученикам.

— С каких это пор они стали несчастные? — насмешливо произносит Идар, скрещивая локти на груди.

— С тех пор как заблудились в своих душах, но я их выведу из этого лабиринта.

— Берёшь на себя роль Мессии? — Идар хочет говорить язвительно, но голос невольно дрогнул и от этого возникает злость.

— Что ты, я его лишь скромный слуга.

— Ты фанатик? — больше утверждая, говорит Идар.

— Фанатик это тот, кто верит, но не понимает сути своей веры, — смиренно произносит старец, — а я знаю суть Его и служу, без остатка отдав свою душу и жизнь.

— Значит фанатик, — утверждает Идар, но старик не стал спорить и наклоняется в поклоне ещё ниже. — Даже не знаю, — в раздумье говорит Идар, — чем вы можете быть мне полезными?

— Укрепив верой сердца людей своих, ты получишь ещё большую власть над ними, — старик впервые поднимает лицо и Идар встречается с его безумным взглядом и душа холодеет, словно качнулась в сторону открытого гроба.

— Ты странный старик, — он прикрывает глаза, словно в размышлении, но на самом деле невыносимо смотреть в воспалённые, красные глаза, в которых нет и следа от разума, но есть сила и она подавляет. — А если я не дам тебе приют, ты уйдёшь? — стараясь скрыть страх, произносит Идар.

— Я уйду… к твоему врагу.

— Что ж, я тебя не держу, — Идар отступает на шаг.

— Не делай опрометчивых решений, это может быть для тебя опасно, — впервые в голосе старца появляется металл.

— Тогда мне проще тебя убить, — усмехается Идар.

— Это невозможно, я давно мёртв.

— Живой мертвец? — Идар откровенно улыбается.

— Нет, я мёртв, в понимании этого мира.

— Ты безумен.

— А что такое безумие? — старец смеётся, словно простуженный ворон.

— Действительно, — задумался Идар. — Все мы в какой-то мере психи. А ты мне начинаешь нравиться, старик. Ты случаем… не урка? Впрочем, мне это не интересно.

— Ты проницателен, но я давно уже не мотаю срок, меня призвал бог и теперь служу ему, а не воровскому миру. К твоим услугам, правитель, — старец вновь кланяется.

— Пожалуй, я дам тебе приют и даже отдельный дом. Но мне не нужны эти людоеды, от них смердит мертвечиной.

— Они уже не едят людей, я им разъяснил, что это плохо, они на пути к очищению, они мои ученики.

— Это видно, — Идар скептически глянул в их тусклые глаза. — Ладно, веди своих… учеников.

Ворота со скрипом отворяются, и странная процессия молчаливо входит внутрь. Идар смотрит им в спины и ещё не совсем понимает, как извлечь из всего этого выгоду. Он раздражён тем, что в душе, словно хлопья жирного пепла, опускается страх. Старик ужасен своим безумством, и он может влиять на людей, даже зеки-людоеды и те, бредут за ним с покорностью жертвенных козлов. Ясно как день, он обладает внутренней силой, способной парализовать волю, но он не стремиться её использовать против него. Может, он затеял собственную игру, а быть может, на роду вот таких необычных людей, прописано подчиняться воли всякого рода правителям? В любом случае отдавать его своим врагам не следует, пусть будет под присмотром. Если ситуация начнёт выходить из-под контроля, убью его.

Идар подзывает Дмитрия. Надсмотрщик, с недоуменным видом взирающий на тщедушного, на первый взгляд готового даже от громкого чиха отдать богу душу, старика, подходит к Идару, по привычке ударяя плёткой по своим сапогам: — Что за клоун? — осклабился он.

Идар недовольно нахмурился, обжигает пронизывающим взглядом Дмитрия, на лице которого застыло брезгливое выражение и тот с готовностью опускает взгляд, плётку засовывает за пояс, что свидетельствует о его растерянности: — Грот, что используем как тюрьму, — Идар задумался, он даже не спросил имя старца, — отдашь ему. Трёх рабов дай и охрану выставь. Обо всех его телодвижениях сразу докладывай.