Лина Сальникова Тёмное время шуток Иллюстрации Яны Климовой Обложка Анастасии Ростовцевой февраль февраль пять лет спустя – скрипучи половицы, расстегнуто окно – февраль пять лет спустя такой же, как и тот, не переставший сниться; морозные слова у кадыка хрустят, а под ногами – снег. въедаются подошвы в подтаявшую стынь, в растопленную муть. со мной всегда есть я, какого вспомнить тошно, и я, каким себе я нравлюсь самому. давай на пятый круг, раз все опять сначала? конец споем в конце. куда нам, брат, спешить. я помню: в первый раз мелодия звучала, такая, как сейчас. я, февралями сшит, небрежно, на авось, как скрученные нити, держу внутри себя несбывшихся людей. зачем-то для себя пытаясь объяснить им мучительную связь тогдашнего и здесь. февраль пять лет спустя от года независим: все так же не смешон февраль пять лет спустя. в конце нас, может быть, помянут в бенефисе в честь жизни, а потом, написанных, простят. убийца лилий во мне просыпался холодный убийца лилий, срезающий стебли им, хрупким, – до сока, с хрустом. зачем вы пришли, не решившие «или-или», зачем вы себя отдаете моим искусствам? картонные и несчастные: «оживи нас». предмет волшебства, волхования и алхимий. я молча срезаю стебли наполовину, и каждый цветок получает в подарок имя. всё просто в любом колдовстве: не проси – не зная. убийца и мастер не помнят от просьб отказа. под солнечным светом улыбка ножа – стальная. и каждое имя молчит над хрустальной вазой. Пикник в муравейнике Стояли звери Около двери, В них стреляли, Постирали платок – он осенних набрался слёз. Расстелили постель – никому в ней опять не спится. У соседских людей чертенёнок на год подрос. У глубинных зверей морды сделались словно лица. Я стираю белье у промзоны, где пережжен яркой ржавчиной дней бельевой опустевший провод. Ожидание сталкера – осень любой из жён. Прелесть осени – быть неминуемой и суровой. А внутри у меня – эта комната под замок. Тишина из нее смотрит, взгляд неподвижно вперив. Я хотел испугаться, что выстрелят, но не смог. Всё равно я останусь зверем под этой дверью. мой печальный шут Пляши, пляши, мой печальный шут. Корми толпу и смеши людей. На мостовой голоса и шум, и время бьется – сейчас и здесь. Терпи побои, ты к ним привык — что сделать челяди площадной, когда ты видишь такую высь, что не сравнится с их мрачным дном? В тебе, насмешливом, хлещет жизнь — словами, горлом. Ты гол и нищ. Держи ладони мои, держи, — через касание льются дни, одни и те же – с тобой, другим, совсем другие – с тобой одним. И смолкнут на мостовой шаги. И голосов оборвется нить. Но мне – с тобой, а совсем не к ним. маме о лебедях чего только ни привидится бога ради как встретишь все это в реальности на беду… здравствуйте мама я в собственном гордом аде или чужом гладко вылизанном аду. завтра целехонек снова туда пойду. смотришь на мир выплывающий лебедями — думаешь сам выйти в белом таком пальте. но лебеди к ночи становятся леблядями на гадкой и не отражающей пустоте. а впрочем я мама всё это хотел вертеть. Баю-бай Вот и спать ложись, все закончено, баю-бай, не придут ни волчок, ни гоблин и ни бабай. это сказка про тех, кто живет у тебя в груди. если тяжко в груди, говори себе: я один. Был сим-сим, а теперь двоих ты закрыл в ларец. больше нет ни царевичей, ни колдовских царевн. только мысли твои, словно цепь на дубу, звенят. и огниво надежное не разожжет огня. оловянный солдатик, оставь одинокий пост. не борись ни с каким из сюжетов до этих пор. потому что вся жизнь – и сама по себе борьба. не пиши о ней сказок, не жди их. и баю-бай. Матрица Третий год мы играем в избранных, первый год мы играем в понятых. Ничего не сулит реальности, если жить по законам матрицы. Если вычеркнуть привкус памяти, чувство времени, эхо комнаты, то совсем непонятно главное: что же общего в нас останется. Представляясь тебе как Тринити, преставляясь в сюжетной линии, я не помню о муках совести и о чем ты тогда просил меня. Не пытайся по смутным признакам угадать, что ещё болит во мне. Если хочешь сюжета – выбери: либо красная, либо синяя. вернутьсяСтишок очень маленького мальчика | А. и Б. Стругацкие |
