Конев был не так силен в этих вопросах: в армии серьезно не служил, в сложных военных операциях участия не принимал. А именно там и закалялись нервы Вулканова, приобреталась быстрота мышления и непоколебимая уверенность в своих действиях.

Конев по-прежнему отличался черной с заметной проседью, по-студенчески взъерошенной шевелюрой. В его голубых глазах искрилось совсем молодое озорство, легкость. Он часто выдавал себя за учителя математики, и многие его знакомые таковым его и считали. У Конева, по его собственному мнению, был один серьезный недостаток: ему никак не удавалось выбрать подругу жизни, хотя он и мог по-настоящему любить, любил любить и бывал любимым. Маргид, не выдержав долголетней бесперспективной связи, решила завершить их отношения. Конев узнал об этом из ее письма, которое получил после последнего к ней визита в Копенгаген, где Маргид жила и работала. Письмо вызвало у него глубокую грусть, но его еще более опечалило полное отсутствие сожаления от того, что этот многолетний роман завершился. Наоборот, он даже почувствовал облегчение, что все между ними было кончено.

Конев не мог представить себя принадлежащим одной женщине, а это то, чего хотела Маргид, и то, чего он не мог ей дать. Она желала «эксклюзива»: быть его единственной, а он все еще дорожил своей свободой. Было время, когда он собирался узаконить их отношения, а потом все как-то не получалось, да не получалось. Как говорят французы: «Шампанское хорошо, пока пузырится».

Они этот момент упустили.

Моногамия со всеми своими прелестями наводила на него ужасную тоску. «Ну, о чем я буду с «ней» говорить через пять, десять лет, не говоря уже об интимной жизни? Какой может быть «интим» после десяти, или пятнадцати лет сожительства?» – задавал Конев себе подобные вопросы, когда под давлением близких все-таки подумывал остепениться и завести семью.

Он даже не мог толком объяснить, почему ему более подходила жизнь холостяка, а не солидного семейного человека. Скорее всего, это была какая-то форма эгоизма, а может быть нежелание «сжигать мосты», когда в нем на полную катушку все еще бурлила мужская сила и жило постоянное ожидание какой-то совершенно удивительной, невероятной любви. Во всяком случае, к женитьбе Конев не был готов, что и вызывало сильнейшую досаду у его престарелой матери.

– В общем, увидимся в спортзале, – прервал его размышления Вулканов.

Конев, как всегда, пораженный проницательностью хозяина, утвердительно кивнул.

После его ухода Вулканов достал мобильник и набрал номер.

– Отдыхаем, девушка? – поинтересовался он, пытаясь скрыть безудержную радость. Ему нечасто удавалось застать Стеллу дома в это время дня.

– Спать хочу страшно, мне работать вечером, – ответила она сонным голосом.

– Подъехать надо.

– Не сегодня, – она повесила трубку.

Вулканов от злости долбанул кулаком по столу. Он накинул плащ и помчался вниз. На улице его уже ждала машина.

– На Кемеровскую, Азгат, – бросил он, стараясь не замечать его понимающую улыбку.

Только Азгат знал о его романе со Стеллой, и только ему, в силу некоторых обстоятельств, Вулканов доверял тайну связи с великолепной стриптизершей.

После телефонного звонка Вулканова Стелла так и не смогла уснуть. Она встала и, пройдя в ванную, начала рассматривать себя в огромном зеркале. Ей уже было за тридцать, но выглядела она по-прежнему молодо и легко. В последнее время она страдала депрессией. Ничего ее не радовало. Жизнь перестала быть интересной со всеми этими похотливыми мужиками, завистливыми подругами и, в общем-то, омерзительной, непристойной работой, хотя и дающей возможность жить в сравнительном комфорте.

Вулканов, пожалуй, был ее единственным утешением. «Чекист», как она его окрестила, оказался сильным и умным человеком с отличным чувством юмора. Ей нравилось его пропорциональное, тренированное тело с длинными крепкими ногами, его большие, всегда теплые ладони и голубые, как весеннее небо, глаза, по временам смотревшие на нее с каким-то отчаянным изумлением. Любил он ее преданно, несмотря на всю ее подноготную. За это Стелла была ему благодарна и, как могла, пыталась хранить ему верность, хотя при ее деятельности это было непросто. Сама она прекрасно знала, что никакого будущего у нее с Вулкановым не намечалось. Именно это понимание с самого начала их отношений и расставило все по своим местам.

Хотя в последнее время Вулканов начал переходить границы и демонстрировать не только привязанность, но и какую-то патологическую ревность. Одну истину Стелла знала наверняка: не любят – не ревнуют. И что ж тогда получалось? Брак между ними невозможен, ну, а коли так, то не пора ли завязывать со всей этой любовью, «девушка»?

Она повернула кран и встала под душ, с удовольствием ощущая кожей теплую струю. С полотенцем, накинутым на плечи, она вышла из ванной на кухню и, налив себе сока, вернулась в гостиную. Она вздрогнула от неожиданности: там ее уже ожидал Вулканов, удобно расположившейся на диване. Сок из стакана пролился на ковер.

– Я же сказала, что занята, Валь, и, пожалуйста, не входи в мою квартиру без приглашения, – она аккуратно повесила полотенце на спинку кресла и с раздражением села.

– У меня для вас есть интересное предложение, девушка, – широко улыбнулся Вулканов, физически заставляя себя оставаться на месте.

– Теряюсь в догадках.

Вулканов предложил слетать на Кубу и выполнить несколько поручений. Удивленная незатейливостью задания, она спросила:

– А что я с этого буду иметь?

– Как что? Награду за смелость.

– Награды для вас, Валентин Александрыч, а меня интересует сумма.

– Сумма тоже будет, – заверил он, вставая перед ней на колени. – И охрану к тебе приставлю. Все чин чинарем, работай и докладывайся. Ну, девушка, улыбнитесь.

Он вытащил зубную щетку из блестящей копны волос и, не отрывая глаз от ее груди, двумя пальцами аккуратненько поставил щетку в стакан с соком. Стелла попыталась сдержать улыбку, она встряхнула головой и поднялась. Полотенце осталось в кресле. Тело ее покрылось мурашками. Она пошла в спальню. Вулканов следовал за ней, не сводя глаз с роскошных бедер и длинных загорелых ног. Стелла, безусловно, была магистром стриптиза и гением сексуальных наук, что и отразилось на ее внешности и походке. Встав на цыпочки, она попыталась дотянуться до верхней полки. Ее обнаженное тело, как силуэт на картине, вписалось в раму стенного шкафа.

Вулканов с восхищением смотрел на ее безукоризненную фигуру танцовщицы. Узкую талию, как всегда, перетягивал тонюсенький золотой поясок— талисман, который она никогда не снимала. Вулканов знал об этом ее секрете, и иногда оттягивал поясок, покрывая поцелуями тоненькую полоску светлой кожи, избежавшей загара. Она так и не успела снять махровый халат с вешалки. Вулканов подошел к ней вплотную и, одной рукой собрав ее волосы в хвост на затылке, другой притянул ее к себе. Он долго смотрел в ее глаза, как бы ища ответа, но она молча изучала его лицо: прямой крупный нос, голубые глаза, резко очерченные губы и каштановые, с проседью, волосы. Лицо Вулканова можно было назвать простым, если бы не постоянное присутствие какого-то мужского магнетизма. Даже во сне, когда разглаживались морщины на лбу, с его лица не сходило это напряжение. Стелла часто разглядывала своего спящего любовника, отмечая новые морщинки, голубую вену, пересекавшую лоб, пульсирующую в моменты возбуждения, черные длинные ресницы, подрагивающие во сне, и его широкие, сильные плечи. В такие минуты ей казалось, что судьба связала их навечно, и нет такой силы, которая могла бы их разлучить.

Она обняла его за плечи и подставила губы для поцелуя. Он легко поднял ее и опустил на никогда не застилавшуюся кровать. Ее смуглая грудь слегка дрогнула. Она раскинула руки, готовая принять его натиск.