– Нет.

– Ты и вправду думаешь, что я мог тебе изменить?

Она попыталась сжаться в комок, но я крепко удерживал ее.

– Нет, – всхлипнула Кинли. – Никогда. Прости, прости меня!

Наклонившись так, что наши губы почти соприкоснулись, и продолжая смотреть ей в глаза, я спросил:

– Ты все еще хочешь выйти за меня?

– Да! Дже…

Я впился губами в ее рот и попятился, пока не уперся спиной в стену. Провел руками по ее голым ногам, зарычал от раздражения, наткнувшись на хлопковые трусики, и рывком сдернул их вниз. Я дождался, пока она переступит через них, и провел пальцами по ее клитору.

– Джейс, – простонала Кинли. Ее руки отыскали застежку у меня на джинсах.

Вставив в нее два пальца, я какой-то частью сознания вдруг понял, что, вероятно, веду себя неправильно, овладевая ею сразу после ссоры. Мы должны сначала обо всем поговорить, но сейчас у меня не хватало на это терпения. Я хотел ее, хотел снова сделать ее своей и не мог ждать. Поэтому как только Кинли сдернула с меня джинсы и боксеры, я приподнял ее, прижав к стене, и сразу вонзился в нее.

Она закричала, потому что ее тело мгновенно взорвалось оргазмом, и, к своему смущению, я не знал, сколько смогу продержаться. Адреналин после нашей ссоры, потребность доказать нам обоим, что Кинли принадлежит мне, то, как она сжималась вокруг моего естества, пока тело ее сотрясалось от удовольствия – всего этого с избытком хватило, чтобы снова напомнить мне наш первый раз. Но, вторгаясь в нее снова и снова, пока тело мое напрягалось до боли перед собственной разрядкой, я понял, что стал фанатом примирительного секса.

И я сразу был готов ко второму раунду. Но теперь, когда в голове слегка прояснилось, я знал, что нам необходимо поговорить.

Не отпуская Кинли, я прошел в спальню и лег вместе с ней на кровать.

Меня пронзило страхом, когда я понял, что она дрожит и беззвучно плачет.

– Кинли… о господи. Я сделал тебе больно? Прости меня, – шептал я, гладя ее мокрые щеки.

Помотав головой, она схватила меня за запястья, оттолкнула мои руки от своего лица и села.

– Я не могу… не могу это сделать. Не могу сделать такое с тобой.

– Что? Кинли, нет! Не говори этого. Что бы ни случилось раньше, мы с тобой все обговорим и все будет хорошо.

«Она же только что сказала, что все равно хочет выйти за меня замуж, так какого черта?!»

– Нет, не обговорим! Ты не понимаешь, Джейс! Я… я не смогу… – Она резко осеклась, разразилась громкими, отчаянными рыданиями и свернулась в комок, уткнувшись головой в кровать. А я лишь беспомощно смотрел на ее голую спину.

– Малыш, пожалуйста, ты пугаешь меня до смерти? Что бы тебя ни тревожило, клянусь, мы сможем все преодолеть.

Я сидел, не в силах ее успокоить, и через несколько минут услышал:

– Я не смогу родить тебе детей.

Мое тело застыло. Сколько раз мы с ней говорили о наших будущих детях? Мы распланировали нашу семью на много лет вперед. А теперь она говорит, что не хочет этого?

Но прежде чем я успел ответить, Кинли продолжила:

– Месячные у меня всегда шли странно, иногда их не бывало по нескольку месяцев подряд. Но сейчас их не было почти год, и я поговорила об этом с врачом. Мы сделали то, что она называет «вспомогательными тестами», и врач продолжала заверять меня, что все нормально и мне не о чем беспокоиться. Она предположила, что это как-то связано с тем, что я занималась танцами во время созревания, вот почему я ничего тебе не говорила. А вчера мне позвонили. Врач хотела, чтобы сегодня я к ней пришла. Она объясняла все в медицинских терминах, и я совершенно не понимала, о чем идет речь, а потом она сказала, что, по сути, это означает одно – мое тело перестало производить яйцеклетки. И даже со специальным лечением у меня, вероятнее всего, не будет… не будет…

Новые рыдания сотрясли ее тело. Я посадил Кинли к себе на колени.

– Все хорошо, малыш. Мы попробуем лечиться, мы попробуем все, что ты захочешь. И плевать на цену, мы справимся.

– Неужели ты не понимаешь? – воскликнула Кинли, отодвигаясь от меня. – То единственное, чего ты так хочешь, я тебе дать не могу!

Обхватив ладонями ее лицо, я дождался, пока она на меня посмотрит, и заговорил мягко и негромко:

– Ты ошибаешься. Я хочу тебя, Кинли. То единственное, чего я всегда хотел, это ты.

Слезы продолжали течь по ее лицу, и сердце мое рвалось на части из-за нее, из-за нас. Дети – это то, о чем мы всегда разговаривали, о чем мечтали. Но я не стал любить ее меньше. Если она захочет лечиться – будем лечиться. Захочет усыновить ребенка – усыновим. Решит, что мы будем жить только вдвоем, так тому и быть.

Горло сжалось при мысли о том, что Кинли никогда не будет носить нашего ребенка, но я понимал, что сейчас должен быть сильным ради нее, поэтому сморгнул слезы и подавил крик, рвавшийся наружу.

– Я подумала, что когда все тебе расскажу, ты больше не захочешь быть со мной. Что захочешь другую, с которой сможешь создать большую семью. Прости за все, что я тебе сегодня наговорила, просто я весь вечер была в таком расстройстве, не знала, что произойдет, когда ты все узнаешь, и поэтому как будто обезумела. Прости меня, Джейс.

Нежно поцеловав Кинли в губы, я прижался лбом к ее лбу.

– Это ты меня прости. Прости за слова, которые я тебе говорил, прости за то, что я ушел. Но, Кинли, я люблю тебя и буду любить до самой смерти, и ничто никогда этого не изменит. Ты меня понимаешь?

Она медленно кивнула и прерывисто вздохнула.

– Мы с тобой слишком многое пережили вместе, чтобы сейчас вдруг взять и все разорвать. И я уверен, в нашем будущем будет еще много такого, что покажется невозможным пережить. Но мы всегда все преодолевали вместе – так будет и дальше. И, малыш, даже на долю секунды не допускай мысли, что я вдруг захочу кого-то, кроме тебя. – Взяв Кинли за подбородок, я чуть отклонил назад ее голову, чтобы посмотреть в прекрасное лицо. – Все первое в моей жизни ты делила со мной, Кинли Энн, и я позабочусь о том, чтобы мы разделили и последнее.

Ее губы чуть изогнулись, с них сорвался негромкий смешок.

– Я так тебя люблю.

– Я тоже тебя люблю, Кинли. И буду любить всегда.

– Ну что, Бен, все-таки насколько синие у тебя шары?

Не обращая внимания на Спинелли, я туже завязал изношенное полотенце вокруг талии. Я вовсе не стыжусь содержимого, просто постепенно начинаю думать, не съежились ли они уже от долгого простоя.

– Они в спектр-то еще помещаются? Оттенка-то какого – небесного, морского, василькового… может, бирюзового?

Я открыл шкафчик и вытащил бритвенный прибор.

– Спасибо за интерес к моим яйцам.

– Жаль только, что ими никто не пользуется. – Он начал пританцовывать вокруг шкафчиков, делая непристойные движения бедрами возле открытых дверец. – Сходил бы пару раз с нами, глядишь, кто-нибудь и обратил бы на них внимание.

– Нет уж, по клубам шляйтесь без меня.

– Шляйся и властвуй. Там полно дамочек. Может, среди них есть даже та, на которую ты положил глаз.

Спинелли властвует по-королевски, и его подданные воздают ему хвалу смехом. Даже доминиканские парни, не говорящие по-английски, понимают его намеки – толчки бедрами очень способствуют, знаете ли.

– Кстати о членах, а что насчет твоего? – поинтересовался я. – Ты уже позвонил дезинсектору? Ну насчет той твоей проблемки с заражением?

Спинелли нахмурился.

Оставив его проникаться сказанным, я пошел к раковине, чтобы побриться. Игроки главной лиги могут отрастить себе бакенбард больше, чем весь состав «Утиной династии»[1], вместе взятый, но игроки низшей лиги обязаны иметь лицо младенца. Полагаю, кто-то из отдела по связям с общественностью надеется, что это поможет увековечить благотворный образ летних мальчиков. Ни один болван, обладающий хотя бы каплей здравого смысла, не купится на такое дерьмо. Возможно, самоотверженность и правит бал, когда мы на поле, но когда мы его покидаем, верх берет распущенность. Почти над всеми.