— Две души? То есть, он все еще там?

Она говорит такие страшные вещи, а я радуюсь. Если папа все еще там, то бог точно вернет его.

— В теле твоего отца живет совсем иной человек, новый человек, а твой отец может только смотреть, как он разрушает его жизнь. Это наказание для непокорных, и единственное избавление от него — смерть. Убей его. Сделай то, что ты должен сделать.

Но я знаю, что должен сделать совсем другую вещь.

— Вы проводите меня к Звездному Роднику?

Она кривит коралловые губы, с презрением смотрит на меня.

— Ты не был достоин и никогда не будешь.

— Но вы же только что сказали, что каждый должен увидеть это место!

Ниса не выдерживает, ругается, но Хильде не слушает ее.

— Ты не достоин и никогда не будешь достоин. Ты с самого рожденья противен богу. Отмечен им, как порченный скот!

Я чувствую, как начинает болеть голова, и я падаю перед ней на колени, цепляюсь за подол ее красного, строгого платья.

— Тогда скажите мне, как стать достойным! Я знаю, он ждет меня! Папа ждет меня! Ваш брат!

Она больно пинает меня, и в голове взрывается салют такой силы, что искры его я вижу перед собой.

— Мы так близко! — говорю я. — Осталось совсем немного! Просто проведите меня к нему, и он заговорит со мной.

— Наш бог давным-давно не говорит ни с кем, а уж тем более не заговорит с ублюдком.

Она снова хочет пнуть меня, но Юстиниан поднимает меня на ноги, говорит:

— Спасибо, госпожа, теперь, пожалуй, настало время расставаться!

— Расставаться? Но как же ключ?

— Врет она все про ключ, просто сумасшедшая старушка! Спасибо за завтрак, хотя он и является кирпичиком для моего будущего диабета!

— Кто эти люди? — спрашивает Хильде.

Ниса говорит:

— Социальные работники.

— Где Офелла? — спрашиваю я. Юстиниан подталкивает меня к коридору.

— Она сама разберется, взрослая же девочка!

Я оборачиваюсь. Хильде стоит у кресла, кажется, будто она позирует невидимому художнику. Но кажется так ровно до тех пор, пока она не издает визг. Я различаю в нем проклятья.

— Отродье! Выродок, пусть бог покажет тебе, что такое горе! Пусть бог покажет тебе, что чувствовала я! Одиночество, Бертхольд, одиночество! Мразь! Мразь, как и твой сын! Ты заслуживаешь смерти! Пусть погаснет звезда, под которой ты рожден!

Затем голос ее снова переходит в визг, и редкие слова, которые встречаются в этом потоке звука уже не произнесены на латинском, а оттого кажется, что она бессловесно воет. А на самом деле, наверное, еще хуже проклинает меня на варварском.

Юстиниан и Ниса выталкивают меня из квартиры, закрывают дверь, а Ниса еще и спиной к ней прижимается.

Я спускаюсь по лестнице, но к первому этажу голова так раскалывается, что приходится сесть на ступеньки. Я и не замечаю, как Ниса садится рядом. Юстиниан обходит меня, говорит:

— Чудесная сцена, однако теперь я лучше понимаю твоего отца. Родись и вырасти я в этом болоте и среди этих людей, я бы тоже захватил Империю, только чтобы всего этого больше никогда не видеть.

Наверху до сих пор воет парень, который еще более дурак, чем я, и мне хочется делать это вместе с ним. А вот Хильде замолкает.

— Ты как? — спрашивает Ниса.

— Мы пойдем и еще у кого-нибудь спросим, — говорю я. Наверное, мой голос звучит грустно, но я не отчаиваюсь, просто расстроен, что Хильде так горестно, и я никак не могу помочь ей.

— Вот, — говорю я. — Я попрошу папу приехать к ней, когда он будет в порядке. Может, они помирятся?

Юстиниан начинает смеяться, но Ниса дергает его за рукав, говорит прекратить и снова пристально смотрит на меня. Она показывает мне нож с красивой ручкой, лезвие блестит и перепачкано кремом.

— Смотри, я нож украла.

— Это не очень хорошо, — говорю я. — И вообще чаепития это не очень хорошо. Еще ни одно не закончилось счастливо.

Я прижимаюсь головой к холодным поручням, и боль перестает быть такой горячей.

— Нужен ключ, — говорю я.

— Нет, ключ точно больше не нужен, — говорит Офелла. Я по-прежнему ее не вижу. Сверху, прямо мне в ладони, падает ключ, и я слышу, как она спускается вниз по лестнице.

— Старая стерва это заслужила, — говорит она. — Кроме того, он очаровательный.

Последняя часть оправдания выходит не очень убедительной, но очень милой. Я смотрю на ключ в моих ладонях, множество завитушек переплетаются на его основании, а в самом центре его блестит, отправляя концы своих лучей во все стороны, золотая звезда.

— Спасибо тебе, Офелла!

— Я хочу накопить денег и поступить в университет, а не узнавать, что такое кочевая жизнь. Так что ты не в долгу передо мной.

Я сжимаю ключ в ладони, в этот момент дверь наверху распахивается, и я слышу стук каблуков Хильде.

Я, Юстиниан, Ниса и, наверное, Офелла одновременно срываемся с места и бежим вон из подъезда, и потом не останавливаемся тоже. Я крепко сжимаю ключ в руке и чувствую, как пульс бьется даже в ладони.

Мы бежим очень долго, а мне и вовсе кажется, что бесконечно, но боль в голове утихает, хотя кровь пульсирует, как горячее море. Мне кажется, мы никогда не остановимся, но я не уверен в том, что хочу. Движение становится частью меня, и мне нравится, что мы бежим вместе. Наверное, у меня внутри все еще есть кто-то первобытный, которому нравится бегать с другими такими же.

Останавливаемся мы только совершенно потерявшись. Ниса, которая быстрее нас всех, потому что скорость ее уже не человеческая, останавливается у детской площадки, разворачивается, будто пытается загородить дорогу бегущим коням. Мы тормозим, и я едва не падаю, проехавшись по влажной, темной земле.

— Офелла? — говорю я.

— Я тут, — отзывается она, я слышу ее прерывистое дыхание, но не вижу, покраснели ли ее щеки и растрепались ли волосы. А мне хочется увидеть.

Вокруг деревья, лес все больше поглощает город, и старая детская площадка, находящаяся на пути к превращению к металлолом, кажется мне последней границей, отделяющей лес в его окончательной власти от беспорядочных кусков, которые все-таки можно назвать городом. Туман стелется по земле, тусклые от времени краски, покрывающие карусель и горку, кажутся нежнее и жутче. Я оборачиваюсь, чтобы рассмотреть место, где мы оказались. Неподалеку стоит изуродованный давней бомбежкой двухэтажный дом, зеленая, почти сравнимая с цветом листьев, краска кое-где осталась не сожрана копотью. Половина дома снесена взрывом, скалятся оставленные квартиры, где, наверное, однажды жили и, может быть, умерли дети, которые катались на этой карусели. Странно видеть куски чьей-то жизни, которые брошены так давно и так сильно изранены войной. Висят оборванные провода, снесенная стена открывает комнаты, вещей в них уже нет, но кое-где остались обои. Похоже на большой и открытый кукольный дом, который посыпали пеплом, забрали оттуда вещички и человечков, а вместо них накидали камней.

— Вряд ли там кто-то живет, да?

Юстиниан говорит:

— Может, община подростков-футуристов? Если нет, то я бы ее там поселил. У меня есть знакомые.

— Юстиниан, само слово "футуризм" противоречит тому, что ты сейчас сказал, — говорит Офелла. Я уже почти привык к тому, что ее нет, но она как бы есть. Как будто она — часть моих мыслей.

— Связь времен распадается быстрее, чем ты думаешь. А будущее не всегда утопия. Я бы сказал, в большинстве случаев будущее это дистопия, основанная на ужасе перед прошлым.

— Никто тебя не понимает.

— Только ты меня не понимаешь, Офелла. Марциан меня понимает, правда, дорогой?

— Я не понимаю, где мы, — отвечаю я. Хотя Юстиниана я тоже не понимаю, но мне совсем не хочется его обижать. Я смотрю на ключ, он оставил в моей ладони красноватые отпечатки, витые и быстро исчезающие. Я сжимаю и разжимаю руку, но ключ не исчезает. Я так близко.

Влажный туман хочется потрогать руками, он густой, как табачный дым и по-лесному свежий.