– Хорошо, – сдержано проговорила я, свободно переступая в высоких сапогах в маленьких сугробах.
Тишина резала уши, и я, опустив голову, внимательно рассматривала снег в темноте, где единственным источником света были фонари с неярким светом.
– Расскажи мне о себе, – говорит Нильс, с интересом повернув голову в мою сторону. Я же, в свою очередь, неуверенно подняла свои глаза, посмотрев на парня.
– Что тебя интересует? – спрашиваю я, готова рассказать о том, чем он попросит, или скажет. Последнее время у него редко возникают вопросы, только то, что я обязана делать бесспорно, как бы я не злилась.
– Расскажи мне, например, о том, как погибли твои родители, – приглушил Нильс свой голос, но это было громче шепота, где не было места, ни для жара и не для холода. Он интересовался, и я согласно кивнула.
– Это было за два дня до Рождества. В тот день все шло наперекосяк, и я была даже некой причиной их смерти, – начала я, почувствовав тяжесть в теле и сухость во рту. Я смотрела на Нильса, но он молчал, продолжая слушать меня. – В школе, в самый последний день учебы, я поссорилась с некоторыми ребятами. Новичков в школе не любили, а показать то, что я лучше остальных, было для меня, на то время, самым важным. Мой язык и действия, совершенные от моих рук привели меня в угол школы, где пару девчонок из старших классов смогли здорово потрепать меня, – я нелепо усмехнулась себе под нос, вспомнив, в каком я была в ужасе, когда меня били и руками и ногами, не сбавляя силы в ударах и не заботясь о последствиях. – Директриса вызвала моих родителей и просила меня ждать в ее кабинете, пока та не вернуться. Но я больше всего боялась не то, что родители меня увидят в таком состоянии, а то, что я допустила того, чтобы на меня подняли руку, поиздевались и кинули в угол туалета как ненужную вещь, – мои слова начали срываться, и Нильс остановился, из-за чего я с дискомфортом отвернулась, тяжело выдохнув.
– Присядем, – проговорил Нильс, сев сперва сам, и не дав сесть мне на холодную, заснеженную лавочку, потянув меня к себе на руки. Я была благодарна его заботе, но когда он сказал продолжать, я с неудобством сглотнула.
– Я ушла с кабинета, собрав все вещи и позвонив родителям, сказала, что все в порядке. Предупредила, что переночую у одноклассницы, за ранее придумав нелепое имя. В тот день я до вечера гуляла по улице, замерзшая, избитая, уставшая и голодная. Как только наступил одиннадцатый час ночи, я сидела на холодном заборе, понимая, что я не могу двигаться и слишком замерзла. Позвонила родителям, и попросила меня забрать, тогда я уже понимала, что мне все равно, что они могут мне сказать, – я все говорила и говорила без остановки, и я знала, что это старая история, которая связана с самыми плохими воспоминаниями, но как только я думаю об этом, то могу сотни раз переживать тот момент. – Их машина неслась по бульвару. Я стояла на обочине, помахав рукой отцу за машиной, которая довольно неровно ехала по дороге и начала ускоряться, нежели сбавлять скорость. Они пронеслись около меня, быстро, почти молниеносно. Я не понимала, что происходит, удивленно наблюдая за тем, как машину кидало из стороны в сторону, а за тем – авария. Автомобиль моих родителей врезался в легковую машину, которая ехала именно на них, не сворачивая с пути. Машину родителей заносило по дороге, а грузовик мужчины, который был пьян и уснул за рулем – стало еще одной причиной аварии.
Я смотрела куда-то в темноту, отчетливо вспоминая, как это происходило на моих глазах. Как начала полыхать машина, как я слышала громкие крики прохожих и машины, что сигналили и резко тормозили, объезжая ставшие по среди дороги машин. За тем полиция, скорая помощь, где был только один вердикт – все погибли на месте.
– Почему ты говоришь, что ты виновата? – слышу я вопрос, и поворачиваю голову к Нильсу. Это ведь очевидно, я была причиной, как и водитель грузовика.
– Я могла бы обойтись без ссор, без директора, без испорченного настроение, которое, кстати, я испортила сама себе. Я могла оказаться дома еще днем, и родителям не нужно было бы ехать в самую даль за мной, зимой, по скользкой дороге. Я думала о себе, за что жестокого поплатилась, – осуждающим голосом, говоря о самой себе, я прекрасно помнила, как стояла в ступоре, как наблюдала за их смертью, все еще не осознав, что произошло.
– Ты не должна так думать, Розали. Это могло случиться и в другой день. Люди умирают каждый день, и очень жаль, что это случилось с твоей семьей, – Нильс нахмурился и сильнее сжал мою талию.
– Это моя вина, – почти огрызнулась я, понимая, что он упрекает меня. Но кто там был, он или я? Кто это чувствовал? Ни он ли должен меня так же обвинять, так как знал мой характер лучше остальных? Это же очевидно!
– Не перечь мне, – строго проговорил он, недовольно сверкнув своими глазами. – Ты не виновата. Смерть твоих родителей только на несчастном стечении обстоятельств и водителе, который не увернулся от столкновения, понятно? – четко заговорил Нильс, порывшись в моих воспоминаниях, вытащив самый болезненный и при этом осуждая меня. Я не понимала почему, но я начала действительно злиться на парня.
– Это тебя не касается, – прорычала я себе под нос, проклиная его за вопрос и родителях. Что управляет его языком, не дьявол ли?
Но в тот момент, когда я ждала от него горечи и, указав, я поняла, что Нильс резко отпускает меня, пихая в сторону, и я падаю на снег, касаясь холодными руками земли и вздрагивая от неприятных ощущений.
– Когда я тебе говорю, ты должна слушать, а не спорить, Розали, –
проговорил он, когда я дрожащими руками струшиваю снег с рук и рукавов, куда он попал, но остаюсь на земле. – твои споры не уместны, а бурчание тем более…
– Ты спросил – я ответила. Я сказала, что было, что я чувствовала, но то, что я чувствую сейчас тебя это не должно волновать, Нильс. Это то, что считается шрамом, что находится внутри, и который уже зажил, но не исчезнет, и всегда мне будет напоминать о случившемся, – перебиваю я Нильса, который и так свирепо смотрел на меня, а сейчас, кажется, и вовсе готов сровнять меня с землей одним ударом.
Но он молчал, долго смотрел на меня, о чем-то задумавшись. Я не знаю, что его так интересовало, но это довольно насторожило, когда парень осмотрелся вокруг, а за тем потянул меня на скамейку, сажая на свое место. Мы поменялись местами, и я с удивлением смотрела на парня, который присел и потянулся к моей ноге. Я не сопротивлялась – уже понимала, что бессмысленно.
Он начал медленно расстегивать мой сапог на правой ноге. В этот момент я не находила себе места и с дискомфортом, что смешан со стыдом, ерзала по скамье. Что он делает?
– Ты должна понимать, что если я что-то говорю, что ты должна это принимать. Никаких споров об этом, – начал говорить Нильс, отставив мой сапог в сторону и потянув за носочек, который оголил мои ступни. Холод сразу же заставил покрыться дрожью и проявить страх и боязнь перед парнем. – Мне придется тебя научить манерам, так как ты все время пытаешься спорить, раздумывать, препятствовать мне. Доверие – я хочу его. И если я говорю, что ты не виновата – ты должна верить мне и понимать, что это так, – его голос в момент стал мягким, и он опускает мою ногу, и она касается холодного снега, из-за чего я ее поднимаю, еле-еле слышно пискнув от неожиданности.
Нильс смотрит на меня, словно чего-то, ожидая, но я молчу, не признавая своей ошибки. Разве мне нельзя высказывать своею точку зрения? Тогда я начинаю полыхать от надоедливости его высокого холодного тона, который делал меня уже подчиненной, даже без моего согласия.
– Ты могла бы попросить у меня извинение за свой тон и необдуманных как следует слов, – проговорил Нильс, когда снял второй сапожек, а в моем сердце что-то беспокойно екнуло. Было страшно уже от его взгляда, нежели от слов. Нильс был готов к чему-то серьезному, но к этому не как не была готова я – что и было причиной моего страха. Когда моя вторая оголенная нога прижалась под скамейку, я внимательно наблюдала за тем, как Нильс складывает носочки в сапоги и подбирает обувь, встав надо мной.
