Вот такое помещение, сыроватое и мрачноватое, наполненное более предметами, чем людьми, и привлекло внимание Постороннего, когда он искал место для зимовки. Осенне-зимний сезон надлежало провести в максимальном комфорте, не беспокоясь о возможных досадных случайностях – метаболизм Постороннего претерпевал существенные изменения; день ото дня он становился все более мрачен, неуклюж и с трудом контролировал свои настроения, переменчивые сейчас, как у людей. За лето он неплохо потрудился – на его счету значились пятеро; теперь их надлежало переварить в покое и уюте.

Охота на людей требовала изящества и изобретательности; обработка добычи – времени, спокойствия, сосредоточенности. Людское «шань», подобно кипящему супу, бурлило, клокотало внутри; и нужна была мудрая осторожность, чтобы сохранить, не расплескав, то, что получил.

На третьем этаже горел свет; сонно елозил тряпкой одинокий уборщик. Посторонний подошел ближе и некоторое время стоял, рассматривая грустного человека, отрешенно толкавшего швабру вдоль коридора. В мозгу его шевелились мысли о жене, теперь уже бывшей жене, о разводе, об истеричном скандале с пеной у рта, о потухших глазах маленькой дочки. Посторонний пролистал его мысли и, пожав плечами, ушел.

На втором этаже, на лестничной площадке, стояли трое деловых ребят и курили. Посторонний не переносил дыма, был ужасно брезглив («Тьфу, сибарит облезлый», – частенько говаривал его учитель Богги Куролес), зато отличался неукротимым любопытством, совал нос во все дыры. Любопытство, конечно, неплохое качество, нередко полезное, но оно часто вступало в конфликт со строгой функциональностью его организма – неотъемлемой принадлежностью расы, к которой относился Посторонний, – расе интеллигентных крыс, паразитов-душегубов.

«Смотри, мальчишка, – поучал Куролес, – ты пребываешь в постоянном состоянии взвеси, доиграешься!», но Посторонний не очень-то жаловал старого ворчуна; признавая его несомненное умственное превосходство, считал себя более деятельным и восприимчивым к зыбким людским побуждениям. Компания деловых ребят мешала ему пройти, воняя дымом и преграждая дорогу. Конечно, они его не видели, он был прозрачен для их восприятия. Посторонний нырнул в их мысли – здесь царила та же вонь, туманные душные полотна с винегретом аляпово блестящих нагроможденных предметов и декораций: машин, фонтанов, обитых кожей кресел, россыпей золотых побрякушек; груды мехов, ростбифы с кокетливыми веточками петрушки, поросята, обнимающие ананасы, водопады пенящейся браги, голые женские окорочка, мелькающие в дебрях колосящейся во все стороны жратвы.

Посторонний сосредоточился на одном из беседующих. В сознании темноволосого парня с короткими пухлыми руками возникла явственная картинка – это было настоящее озарение, – будто его собеседник, рыжеватый крепыш, спер его деньги, выпотрошил бумажник прямо у него за спиной. Рыжеватый увидел совсем другое – его машину крепкими ударами крушит банда подростков. Третий паренек представил такое, что тихо охнул и стал даже меньше ростом – сослуживцы проделывают с его Анютой то, чего и вообразить-то нельзя!

Атмосфера растерянности и враждебности окутала их гуще дыма. Зыркнув друг на друга, обеспокоенные, разбежались – проверять бумажник, машину, звонить жене. Посторонний мог бы зайти в одну из контор и подразнить демона вероятностей, сидящего в компьютере. Но в данный момент его интересовал кран.

Второй этаж: половина контор пустует; в дальней комнате, имеющей несколько захламленный вид, спят молодые рабочие-строители. Один не спит, что-то меланхолично вырезает толстым лезвием ножа из древесного бруска, – похоже, рожицу. Здесь не стоило задерживаться.

Первый этаж. Каменные сырые стены, даже пауки с ревматизмом. Светильники тлеют, как болотные гнилушки, у стен – железные шкафы, шкафы, шкафы, набитые жалким мусором и стеклянной грязной мелочью – пробирками, мензурками, колбами. Но кран капал еще ниже, в подвале, где располагались лаборатории с не разворованным еще оборудованием, всяческие медицинские аппараты и виварий, в котором всегда дремали несчастные звери.

Ночной вахтер чуть посапывал, и Посторонний автоматически просмотрел его полусонные мысли; проникать в человеческие мысли было привычкой, инстинктивной настороженностью хищника; его зацепила фамилия вахтера – Беспланов. «Надо же, – думал Посторонний, – какое значение имеет фамилия, какую символическую, магическую власть приобретает она над человеком! У директора банка, скорее всего, была бы фамилия Чемоданов, или Злотник, или Хватило. А всяческие Бездомные, Хворые, Мушкины достаются беднякам, обделенышам». Для себя самого Посторонний выбрал простое прозвище – Флай; пару лет назад, когда гостил в Англии, ему импонировала ассоциация с назойливым насекомым, распространяющим заразу, настырным, пирующим повсеместно – и на столах королей, и на трупах. Он находил это забавным.

Дверь в ближайшую лабораторию была полуоткрыта, в глаза ему ударил такой неистовый свет, что Посторонний прищурился, зло оскалясь. Среди стеклянно-причудливой обстановки, на круглом табурете, предназначенном скорее, для чертей (у которых, как известно, задница отсутствует), чем для людей, горбился седой старикан в очках с внушительными линзами, с тонкими породистыми руками, довольно крепкий на вид.

«Этот может», – оценил Флай.

Он подошел к эмалированной раковине и закрыл кран, грозно цыкнув на каплю, вознамерившуюся было упасть, но шмыгнувшую испуганно в жерло водопроводной трубы. Дедуля ловко возился с чем-то мелким, лежащим на деревянной подставке. Не услышав больше стука капель, он оглянулся, но Флай уже отошел от раковины и теперь смотрел из-за его плеча.

На подставке лежала обычная белая лабораторная мышь – задние и передние лапки стянуты проволокой, концы закреплены на колышках подставки, похожей на услужливо изогнутую ладонь. Мышь пребывала в трансе неудержимого ужаса: Флай слышал барабанную дробь маленького сердечка, словно отчаянный стук в дверь, за которой никого нет. Старик с тихим удовлетворением разглядывал подопытный экземпляр; встал, подошел к шкафу, отомкнул дверцу и шуршал, роясь в темноте, пока не извлек два небольших темных предмета, оказавшихся при ближайшем рассмотрении диктофонами. Он достал из карманов своего белого халата две кассеты – одна была новенькая, еще в целлофане. Ловко поддел желтым ногтем, целлофан треснул и сполз. Старик зарядил оба диктофона. Диктофон с чистой кассетой нацепил на передний карман халата, второй диктофон положил рядом с мышью. Подошел к двери и плотно закрыл ее, вернулся к столу.

«Интервью, что ли, он собирается брать?» – заинтересовался Флай. Старик достал из белого ученического пенала длинную тонкую иглу, включил изогнутую настольную лампу, направив свет чуть в сторону от мыши; зачем он так поступил, Флай не понял – комната и так сияла, как огромный фосфоресцирующий рыбный хребет.

Привычно скользнув в чужие мысли, Флай оторопел, все волоски на нем встали дыбом: визг, лязг и скрежет, глухие, надрывные удары сотен молотов, сверла вгрызаются в металл, искры, гомон и гул – целая фабрика в голове у дедушки. Флаю неоднократно приходилось бывать в мозгах у сумасшедших, но там он наблюдал нечто ленивое, замедленное, как не до конца проявленная фотография. Здесь же – суровый грохот могучих машин – что это значит? Ни человека, ни тени, ни запаха человека – лишь сосредоточенно колотящийся металлический хлам. Такое он встречал впервые.

Старик как будто учуял, что его подслушивают, дрогнул плечами, повел осторожным ухом, спина напряглась.

Затем расслабился и продолжал свое занятие. Задумчиво покатав иглу между пальцами, включил карманный диктофон и заговорил ясным, неожиданно чистым, хорошо поставленным голосом:

«Занятие 45.

Объект испытания: белая мышь.

Пол: женский.

Возраст: полгода.

Орудие испытания: игла длиной 75 мм, диаметром 0,3 мм».

Выключил диктофон, положил на стол рядом с первым, но ближе к хвостатой пленнице. Нагнулся над мышью так низко, что она могла бы укусить его, имей возможность освободиться и встать на задние лапки. Переместил лампу таким образом, что свет слегка слепил мышь, но все же не бил ей в глаза; включил диктофон на запись.