Биограф Шервуда Андерсона писал, что Кенли Смит и его друзья «могли сидеть и слушать[16] Андерсона часами. Они наслаждались его экспансивностью, тем, как он рассказывал свои истории, как одевался». Андерсон обсуждал со слушателями издателей, редакторов журналов и финансы писателей, сплетничал о других литераторах. Он пригласил Эрнеста с собой в Палос-Парк, городок на окраине Чикаго, где он занимался литературной работой, и убеждал Эрнеста в необходимости священного места для творчества, говорил о Тургеневе, Уолдо Франке и других писателях, незнакомых Хемингуэю, но оказавших на Андерсона влияние. Он рассказал Эрнесту о новоорлеанском журнале «Лицемер», публиковавшем произведения южан Джина Тумера и Аллена Тейта и подтолкнувшем вперед карьеру самого Андерсона. Эрнест предложил журналу ироничное, перегруженное деталями стихотворение в прозе «Божественный жест» и решительно странное, очень короткое стихотворение «В конце концов», и журнал стихи принял. Эрнест показал Марселине[17], которая тоже была постоянным посетителем литературных квартирников, «тонкую, бледно-зеленую книгу в мягкой дешевой обложке», где было напечатно его стихотворение; Марселина запомнила, что увидела напечатанные слова «автор Эрнест М. Хемингуэй». Эрнест позже скажет, что почти все написанное им в этом возрасте напоминало Киплинга, которым он необычайно восхищался в то время.

Исследователь Чарльз Фентон описывал происходящее в квартире Кенли Смита на Ист-Чикаго-стрит (и другой, не менее роскошной квартире на Дивижн-стрит, куда Хемингуэй и другие переехали скопом вместе с Кенли и Дудлс) в духе «шалостей братства», но совсем не как «богемную» атмосферу. Эрнест, как водится, с успехом обзавелся когортой последователей и слушателей; эту обстановку он будет пытаться воссоздавать всю оставшуюся жизнь. По общим признаниям, он блистал. «Он был, конечно, самым ярким из нас, – вспоминал Кенли, – и очень остроумным». Похоже, Эрнест наслаждался атмосферой, сходной с той, что обычно царит в колледже – опытом, которого у него не было: друзья жили будто в студенческом общежитии, в духе товарищества, и постоянно вели поверхностно умные разговоры искушенных людей о сексе. Еще не готовый жить самостоятельно и не будучи одиночкой по складу характера, Эрнест воспринимал жизнь в квартире на Дивижн-стрит как своего рода компромисс со зрелостью. Конечно, его новые знакомые Андерсон и Сэндберг показали ему новый путь, который успешно проведет Эрнеста сквозь фазу студенчества и поведет его дальше.

Марселина вспоминала, что Кенли и Дудлс Смит открывали гостям двери своей квартиры по воскресеньям, возможно, это был в некотором роде иронический салон. В то воскресенье в квартире Кэти Смит появилась «высокая рыжеватая» молодая женщина из Сент-Луиса. Дело происходило где-то после октября 1920 года, а гостьей была Хэдли Ричардсон – в этот день Эрнест повстречает женщину, которая станет его женой. Билл Хорн позднее будет вспоминать, что, когда Хэдли приехала в Чикаго, «о господи, это все равно как будто тебя переехали грузовиком. В этом не было никаких сомнений: Эрни пропал».

Элизабет Хэдли Ричардсон исполнилось двадцать восемь лет, когда они с Эрнестом встретились, она была на семь лет старше него (как и Агнес фон Куровски), хотя некоторое время никто из них не осознавал этого. Они были слишком поглощены друг другом, влюбившись в одночасье. Хэдли была застенчивой и неуверенной в себе молодой женщиной. Свои юные годы она провела практически в изоляции из-за расстройства здоровья, вынудившего ее оставить колледж. И тем не менее ей удалось отмежеваться от неприятной ситуации, возникшей в семье, которая, возможно, навсегда искалечила бы душу другого человека, с меньшим запасом сопротивляемости.

Предками Хэдли с обеих сторон были уроженцы Новой Англии, перебравшиеся на Средний Запад. Отец ее отца начинал школьным учителем, затем стал управляющим бакалейной лавкой, а потом основал «Фармацевтическую компанию Ричардсона», крупнейшее фармацевтическое предприятие к западу от Миссисипи. (Эта компания не имеет никакого отношения к «Оптовой фармацевтической компании Лансфорда Ричардсона», основанной в 1898 году и выпускавшей знаменитые «Викс ВапоРаб».) Клиффорд Ричардсон преуспел значительно, в сравнении со своим младшим братом Джеймсом, отцом Хэдли. Клиффорд стал партнером в семейном бизнесе, тогда как Джеймс проявлял настолько небольшой энтузиазм, что через некоторое время просто перестал выходить на работу и большую часть времени тратил на выпивку. Когда после смерти отца компания была поделена между двумя братьями, Клиффорд на полученные доходы основал банк, который позже превратится в ведущий банк Сент-Луиса, а Джеймс проиграл свою долю на фондовом рынке.

Дедушка Хэдли со стороны матери также был педагогом. Он основал две подготовительные школы. Флоренс, мать Хэдли, единственная девочка среди трех мальчиков, уже в юном возрасте демонстрировала музыкальный талант. Почти сразу после свадьбы Флоренс, которую один родственник описывал как «доминантную женщину со сложным характером», взяла верх над своим кротким мужем, хотя, пока она продолжала рожать детей, ее амбиции ограничивались семьей. Хэдли родилась в 1891 году и стала четвертым ребенком Флоренс: ее старшему брату Джейми на тот момент было двенадцать лет (двое других мальчиков умерли во младенчестве), сестре Доротее, любимице Хэдли, одиннадцать, а Фонни (Флоренс) – два года. Хэдли росла в относительном достатке в гигантском кирпичном доме на Кабанне-плейс в западной части Сент-Луиса, который тогда был процветающим мегаполисом, конкурирующим с Чикаго. Как и у Грейс Хемингуэй, у Флоренс была музыкальная комната с двумя роялями «Стейнвей». В юном возрасте Хэдли тесно дружила с сестрой Фонни. Вскоре Фонни стала любимицей матери, и Хэдли сблизилась со старшей сестрой, Доротеей, которая слишком рано вышла замуж и оставила семейный дом. Тем временем отец Хэдли, алкоголик, страдающий от депрессии из-за потерь на фондовом рынке, застрелился. Хэдли было тринадцать лет.

Флоренс Ричардсон всегда принимала заметное участие в культурных мероприятих, которые помогли преобразовать Сент-Луис и избавить город от провинциальных крайностей. Она все больше разворачивалась к спиритуалистическим практикам и особенно к теософии, оккультной ветви религии и философии, тогда довольно модной. Будучи всегда сторонницей прав женщин, Флоренс вместе с Фонни основала Сент-Луисскую лигу равных избирательных прав в 1910 году. Мать с дочерью с головой окунулись в деятельность лиги.

Феминисткам приходилось долгое время терпеть обвинения в мужененавистничестве, но в случае Флоренс и Фонни мужененавистничество могло отчасти представлять их мотивацию в борьбе за права женщин. По словам Хэдли, и мать, и сестра «ненавидели мужчин». За этим скрывалась, судя по всему, ненависть к сексу. «Мама, бывало, говорила мне, – вспоминала дочь Фонни, – что если бы я получала удовольствие от секса, то была бы не лучше проститутки». Флоренс была настроена непреклонно против предупреждения беременности, и это может показаться ненормальным. Однако она верила в то, что, не испытывая страха перед беременностью как препятствием, мужчины все время требовали бы секса, и брак выродился бы в «одну длинную оргию». Она поощряла женщин «восставать» против мужей и отказывать им в сексе, который называла «отвратительным и губительным вторжением в душу и тело».

У Хэдли не было причин для разногласий, однако в целом она не интересовалась феминистским вопросом. Мать ее почти не замечала. Флоренс обращалась с дочерью как с инвалидом – хотя в физическом смысле Хэдли ничто не беспокоило. «Я знаю, что по-своему мать и сестра любили меня. Но стремились и разрушить меня».

После окончания Института Мэри в Сент-Луисе, в котором поддерживалась суровая учебная дисциплина, осенью 1911 года Хэдли решила поступать в колледж Брин-Мар. Тем летом ее любимая сестра, Доротея, умерла от ожогов после несчастного случая у себя дома. Хэдли оцепенела от горя и так и не смогла освоиться в Брин-Маре. Ее стала опекать однокурсница Эдна Рапалло, которая привезла ее отдохнуть вместе со своей семьей в Вермонт. Хэдли сблизилась с Эдной и ее матерью, Констанс. Невозможно ясно представить последовательность событий, но в какой-то момент Флоренс решила, что мать и дочь Рапалло лесбиянки и что у Хэдли возникли лесбийские чувства к Констанс Рапалло. Позже Хэдли рассказала Эрнесту, что ее мать настолько ее смутила, что Хэдли забеспокоилась о своей сексуальной ориентации: «Я была очень внушаемой и начала представлять, будто у меня слабое сексуальное чувство [к Констанс] и она для меня… совершенно уверена теперь, это было не что иное, как очень испорченная всепоглощающая привязанность». Все происшедшее потрясло ее и еще больше подорвало и без того шаткую уверенность в себе, и в мае 1912 года Хэдли бросила Брин-Мар.