Разговор по скайпу с матерью, находившейся в Шеппартоне, состоялся в запланированное время: на Восточном побережье США было семь вечера, на Восточном побережье Австралии – девять утра.

В родительском хозяйственном магазине дела шли ни шатко ни валко; моему брату Тревору надо почаще выбираться из дому и найти себе кого-нибудь вроде Рози; у дяди моего вроде бы, славу богу, наступила ремиссия.

Мне удалось уверить мать в том, что у нас с Рози все отлично, на работе тоже все в порядке, а благодарность за улучшение перспектив моего дяди следует адресовать медицинской науке, а не божественным силам, которые равнодушно взирали на развитие у него онкологического заболевания. Мать пояснила, что она просто использовала обиходное выражение, а не допустила мысль о вмешательстве сверхъестественного существа, боже упаси, Дональд, как ты мог такое подумать. За последние тридцать лет содержание наших разговоров мало изменилось.

Подготовка к ужину заняла много времени, поскольку суши-сет – блюдо сложносоставное, и к тому моменту, когда мы с Рози сели за стол, мне все еще не удалось рассказать ей о приезде Джина.

А Рози желала обсуждать свою беременность.

– Я посмотрела в интернете. Ты знаешь, ребенок пока еще не больше сантиметра.

– Употребление термина «ребенок» неуместно. На таком сроке он недалеко ушел от бластоцисты.

– Я не стану называть его бластоцистой.

– Эмбрион. Это пока еще даже не плод.

– Дон, запомни, повторять не буду. Я не хочу в течение сорока недель выслушивать доклады по акушерству.

– Тридцати пяти. Срок беременности обычно отсчитывается от двух недель до момента зачатия, а мы предполагаем, что это произошло три недели назад, после сцены из «Римских каникул». Это нуждается в подтверждении врача. Ты записалась на прием?

– Я только вчера узнала, что беременна. В общем, с моей точки зрения, это ребенок. Ладно, хорошо, потенциальный ребенок.

– Будущий академик и долгожитель.

– Годится.

– Вот и отлично. Мы можем его так и называть – Бад. Будущий академик и долгожитель.

– Бад? Звучит как-то сухо, по-стариковски. Как будто ему семьдесят лет. Если это, конечно, он, а не она.

– Независимо от его пола, согласно статистике, Бад достигнет семидесятилетнего возраста – при условии успешного рождения и развития, а также отсутствия кардинальных перемен среды, для которой делаются статистические вычисления, – таких как ядерная война, падение метеорита, приведшее к исчезновению динозавров…

– …или если его насмерть не заговорит собственный отец. Все равно, это мужское имя.

– Еще похоже по звучанию на нелекарственное средство. Которое при правильном употреблении…

– Хорошо, хорошо. Если говорить в будущем времени, то ребенок – уже, я настаиваю, ребенок – может спать в гостиной, пока мы не переедем в квартиру побольше.

– Конечно. Мы должны купить для Бада раскладушку.

– Что?! Дон, маленькие дети спят в колыбелях.

– Я имел в виду более поздний период. Когда он дорастет до кровати. Чтобы мы были готовы. Можем завтра пойти в магазин кроватей.

– Кровать нам пока не нужна. Нам сейчас и с колыбелью можно не торопиться. Давай подождем и удостоверимся, что все в порядке.

Я вылил в бокал пино-гриджо, оставшееся со вчерашнего вечера, и пожалел, что вина больше нет. Намеками я определенно ничего не добьюсь.

– Нам нужна кровать для Джина. Они с Клодией разошлись. Он получил работу в Колумбийском университете и будет жить у нас, пока не найдет другое место.

В проекте «Творческий отпуск Джина» это было слабое место. Вероятно, я должен был посоветоваться с Рози, прежде чем предлагать Джину остановиться в нашей квартире. Но в тот момент идея представлялась мне разумной. Мы тем самым поддержали бы бездомного человека.

Я прекрасно знаю, что плохо предвижу реакцию других людей. Но сейчас я был готов держать пари по поводу того, что скажет Рози, услышав эту новость. И насчет количества повторов я тоже не ошибся (шесть).

– Твою мать, твою мать, твою мать, твою мать, твою мать, твою мать…

К сожалению, предположение, что в конечном счете Рози со мной согласится, не подтвердилось. Мои логически выстроенные аргументы вместо того, чтобы убедить ее, произвели обратный эффект. Даже самый сильный довод – о том, что никто в мире не поможет ей с диссертацией лучше, чем это сделает Джин, – был отвергнут по сугубо эмоциональным причинам.

– Ни за что. Ни за что этот самовлюбленный, лицемерный, узколобый, антинаучный… этот… эта… эта женоненавистническая свинья не будет ночевать в нашей квартире.

По моему мнению, ставить под сомнение преданность Джина науке было ошибкой, но, когда я принялся перечислять его достоинства, Рози ушла в спальню и захлопнула за собой дверь.

Я достал визитку Джорджа, чтобы записать его данные в телефон, и прочитал на ней название музыкальной группы – Dead Kings. Удивительно, но мне оно было знакомо. Мои музыкальные вкусы формировались в основном под влиянием отцовской коллекции пластинок, среди которых затесалась и британская рок-группа, чья популярность пришлась на конец шестидесятых.

Если верить Википедии, в 1999-м Dead Kings возобновили выступления. Теперь они развлекали туристов во время круизов по Атлантике. Двое из основателей группы уже умерли, но им нашлась замена. Джордж был барабанщиком. За спиной у него было четыре брака, столько же разводов и семеро детей, но психологическую устойчивость он, кажется, сохранил. О его страсти к пиву «Википедия» ничего не сообщала.

Когда я ложился, Рози уже спала. Я за вечер подготовил список преимуществ того, что Джин будет жить с нами, но решил, что будить ее ради его обсуждения было бы неразумно.

Рози встала раньше меня, что случалось нечасто – вероятно, потому что и легла она раньше. Когда я проснулся, она уже приготовила кофе во френч-прессе.

– Я решила, что мне не стоит пить эспрессо.

– Почему?

– Он содержит слишком много кофеина.

– Как правило, кофе, приготовленный во френч-прессе, содержит примерно в два с половиной раза больше кофеина, чем обычный.

– Черт, я пытаюсь все делать правильно…

– Это приблизительные цифры. «У Ота» я беру тройной эспрессо. Этот кофе получился совсем не крепким. Причина, вероятно, заключается в твоей неопытности.

– Ну, теперь мы знаем, кто будет готовить кофе в следующий раз.

Рози улыбалась. Я расценил это как знак того, что имеет смысл предложить новые аргументы в пользу предоставления крова Джину. Но Рози опередила меня:

– Дон, что касается Джина… Я знаю, что он твой друг. И ты просто пытаешься не подвести его, и все такое. И, может быть, если бы я только что не обнаружила, что беременна… Но мне ничего больше не остается. Места для Джина у нас нет. Конец сообщения.

Я отметил для себя, что выражение «конец сообщения» – хороший способ прекратить разговор, но через несколько секунд, стоило мне спустить ноги с кровати, Рози опровергла этот вывод.

– Эй, ты… Мне сегодня надо кое-что дописать, но вечером я надеру тебе задницу. Обними меня.

Она затащила меня обратно на кровать и поцеловала. Как после этого верить утверждению, что можно судить об эмоциональном состоянии человека по его непоследовательным поступкам?

Вспоминая утренний разговор с Рози, я пришел к заключению, что обещание надрать мне задницу носило метафорический характер и его следовало трактовать в положительном ключе. Работая в «Алхимике», мы все время старались перещеголять друг друга. Вообще-то я считаю, что искусственно навязанная конкурентная борьба контрпродуктивна, но наш случай доказывал обратное. Время за стойкой бара проходило быстро – верный признак того, что занятие приносило нам удовольствие. К сожалению, у заведения сменился собственник. Любая перемена оптимального состояния может быть оценена только негативно, и новый менеджер по имени Гектор, которому мы дали кличку Винище, подтверждал эту мысль.