19 февраля, еще не уверенный, что переворот получится, Франко снова встретился с Портела и сказал ему, что, допустив победу коммунистов в стране, он будет нести тяжелую ответственность перед историей. Но прижатый к стене, потрясенный Портела – Мануэль Асанья писал, что «он был похож не на главу правительства, а на привидение», – не уступил моральному шантажу Франко[100], – в тот же день он подал в отставку. Президенту республики Алькале Саморе оставалось только предложить сформировать правительство Асанье, к которому он не питал ни малейшей симпатии.
Асанья составил кабинет из членов собственной партии и из представителей Республиканского союза: в итоге в кабинет не вошло ни одного социалиста. К тому же Ларго Кабальеро запретил участвовать в правительстве социалистической ИСРП, чтобы не дать Прието сформировать социал-демократический альянс с левыми республиканцами.
Несмотря на умеренность нового кабинета, правые отреагировали на него так, будто власть перешла к большевикам. Их ужаснул выход на улицы многочисленных желающих отпраздновать народную победу и, с целью освободить заключенных еще до выхода декрета об амнистии, осада тюрем. Церковь предупреждала, что враги католичества «под влиянием и под управлением мирового жидомасонского заговора объявляют войну против нас до победного конца»[101]. Правые решили, что для сохранения Испании такой, как им хотелось, уже нельзя следовать чисто парламентским путем – хотя бы потому, что левые продемонстрировали стремление пренебрегать законностью.
20 февраля впервые собрался совет министров правительства Асаньи, перед этим он обратился по радио к нации. Асанья говорил о справедливости, свободе и конституционности, обещал предпринять с одобрения кортесов «огромный труд по национальному восстановлению, защите труда и производства, развернуть общественные работы, обратить внимание на проблемы безработицы и на все остальное, волнующее коалицию республиканских и пролетарских партий, находящихся теперь у власти»[102].
Среди множества проблем, стоявших перед правительством, одной из самых срочных было провозглашение амнистии, учитывая недавние тюремные бунты в Бургосе, Картахене и Валенсии. Для проведения реформ правительство не могло дожидаться созыва кортесов: 23 февраля оно восстановило Женералитат Каталонии, а также социалистические советы, упраздненные по всей стране после революции октября 1934 года. Одновременно Асанья приступил к реорганизации армейского командования, назначая на ключевые посты лояльных республике военачальников и отсылая подальше от Мадрида тех, кто был заподозрен в плетении заговоров.
Президента Женералитата Луиса Компаниса, вышедшего из тюрьмы Пуэрто-Санта-Мария и снова открывшего каталонский парламент, приветствовала огромная демонстрация. 16 марта Асанья объявил, что будет продолжена конфискация земель аристократов, участвовавших в выступлении Санхурхо. Было решено восстановить на рабочих местах всех трудящихся, уволенных за участие в октябрьской революции.
Затем правительство возобновило работу Института аграрной реформы – перемены в Андалусии и Эстремадуре контролировал сам министр сельского хозяйства Мариано Руис-Фюнес.
Положение в экономике было тяжелым. С 1931 годом стали резко сокращаться частные капиталовложения, упавшие к 1936 году до уровня 1913 года. Новая программа правительства усилила бегство капитала из страны, удивляться чему не приходилось: например, Хуан Марч, мультимиллионер с Майорки, сколотивший огромное состояние контрабандой табака, сбежал из Испании, чтобы попасть в тюрьму. Покинув страну, он занялся спекуляциями на понижение курса песеты на мировом валютном рынке и внес из собственного кармана десятую часть от 20 млн песет, собранных антиреспубликанской группой под председательством графа де Лос Андеса[103].
Однако гораздо серьезнее финансовых махинаций Марча были экономические последствия электоральной победы левых: по всей стране трудящиеся требовали резкого повышения зарплат, выходившего за пределы возможностей предприятий и ферм. Множились забастовки, росла безработица, курс песеты на мировой валютной бирже стремительно падал.
Острой проблемой для левоцентристского правительства Асаньи стал его фаустианский пакт с твердыми левыми caballeristas, видевшими в нем подобие режима Керенского в России; этот подход разделяли и правые. Внезапно либеральное правительство обнаружило, что не имеет влияния на своих электоральных союзников, приверженных революционному пути, и не может убедить своих последователей подчиняться закону. Луис Аракистайн, издатель газеты «Claridad» и рупор большевистской идеологии среди социалистов и в ВСТ, утверждал во время избирательной кампании, что Испания, как Россия в 1917 году, готова к революции. Он отвергал предостережения Хулиана Бестейро, бывшего вожака ВСТ, что революционная активность, вроде занятия фабрик, приводит в ужас средний класс и разрушает экономику.
Каждая левая организация сколачивала теперь собственную милицию, причем у коммунистов она была самой дисциплинированной и эффективной. Небывалое количество людей разгуливало с оружием и было готово пустить его в ход против оппонентов. Общее впечатление беззакония играло на руку противникам демократии: правая пресса клеймила беспорядки левых, левые обрушивались на правых. Правые утверждали, что демократия не работает, что кортесы стали бесполезными. Женщины из среднего и высшего класса оскорбляли на улице офицеров, обвиняя их в трусости за неспособность свергнуть правительство.
Однако ни одна группа среди правых не способствовала беспорядкам и не приближала военный переворот так, как Фаланга. У нее было много источников финансирования: 10 тысяч песет в месяц от Renovation Espanola, деньги от Банка Бискайи, а позже и от Хуана Марча, 50 тысяч песет в месяц от Муссолини, поступавшие через посольство Италии в Париже[104]. Нацисты, правда, не слишком доверяли фалангистам и отказали в затребованном ими миллионе марок. Фаланга нуждалась в деньгах, потому что росла удивительными темпами, в основном благодаря притоку молодежи из движения Accion Popular: весной 1936 года оттуда перешло примерно 15 тысяч человек, увеличив численность Фаланги до 30 тысяч человек[105].
Испанская Фаланга родилась в мадридском Театре комедии 29 октября 1933 года. Ее основателем стал Хосе Антонио Примо де Ривера, старший сын диктатора – молодой черноволосый юрист, якобы наделенный редкой привлекательностью. Вокруг него собрался кружок интеллектуалов фашистской направленности, он импонировал студенчеству, особенно из состоятельных семей, señoritos, а также тем из нижних слоев среднего класса, кто усматривал угрозу в социальных переменах. В Фалангу вливались бывшие члены Патриотического союза Примо де Риверы-старшего, состоявшие там десять лет назад, а также разочарованные монархисты и консерваторы, напуганные победой левых на выборах.
Фалангизм отличался от нацизма и фашизма своим глубоким консерватизмом: Муссолини использовал древнеримскую символику и имперскую образность в своих речах только для пропагандистского эффекта, Фаланга же прибегала к современной революционной фразеологии, сохраняя фундаментальную реакционность. Сущностью Hispanidad («испанизма») провозглашалась Церковь: новому государству предстояло «черпать вдохновение от духа традиционной для Испании католической веры». Символы были позаимствованы у Фердинанда и Изабеллы: ярмо авторитарного государства и истребительные стрелы – гроза еретиков. Заимствованием символики дело не ограничивалось – Фаланга пыталась взывать к традиционному кастильскому менталитету. Идеальный фалангист представлялся «наполовину монахом, наполовину солдатом».
