Я постоял, огляделся и, не заметив чего-либо необычного, точнее выбивающегося из окружения, не спеша направился к каштанам.

До скамейки оставалось шагов десять, когда из-за дерева, о которое прошлым днем расшибся незнакомец в балахоне, вышла огромная человекоподобная туша и походочкой моряка двинулась прямиком ко мне.

Слово "туша" я употребил преднамеренно и в совершенно оскорбительном ключе, потому что приближающийся человек в тот момент ассоциировался у меня лишь с карой небесной.

Остановившись почти у скамейки, я наблюдал, как туша, расплываясь в столь не характерной для нее улыбке, подходила все ближе и ближе. Когда же она замерла метрах в двух от меня и мы, подобно двум дуэлянтам, продолжали изучающе смотреть друг на друга, восторженность последних минут окончательно меня покинула, и я облачился в броню иронии.

-- Не спится, капитан? -- спросил я, ухмыляясь.

-- И вам, Владимир, доброй ночи, -- ответил невозможно довольный Петров. -- Замечательная ночь для прогулки, -- его губы кривились, а в глазах плясал лукавый огонек, -- я почему-то так и подумал, что встречу вас здесь.

"Ого, Петров ехидничает! -- подумал я. -- Интересно, это его скрытая сущность вырывается под покровом ночи или общение со мной развращает?"

-- Профессионализм, его у вас не отнять, -- сказал я, не пытаясь скрывать насмешку.

-- Что есть, то есть, -- на полном серьезе согласился Петров, -- книгу могли взять только вы. Далеко спрятать времени у вас не было, а значит, она где-то тут, рядом с нами, -- и капитан медленно развел руками в стороны, точно пытаясь объять необъятное.

-- Боже мой, вы гуру дедукции, капитан. Старина Холмс рядом с вами просто младенец.

-- Ну, да, так и есть, -- без тени сомнения подтвердил капитан и опустился на край лавочки. -- Присаживайтесь, Владимир, поговорим.

Внутри меня, вопреки изображаемому спокойствию, царили сумбур и нервозность. Я думал о книге, лежащей в кустах почти за спиной Петрова, и ругал себя за столь неудачно выбранное место для тайника.

-- Вы очень любезны, капитан Петров, -- ответил я, занимая место с другой стороны скамьи, подальше от капитана.

"А может быть, подскочить к кустам, схватить книгу и дать деру? Догнать он меня не догонит, а потом не докажет, что она не моя".

К счастью, я не поддался столь абсурдной идее и вместо игры в догонялки с капитаном големов неожиданно для самого себя выпалил:

-- Рассказывайте правду и лучше не врите!

Хорошая фраза у меня получилась, но интонация, с которой я ее произнес, вышла еще лучше. Я говорил как злой полицейский из боевика, точно мы с капитаном поменялись ролями.

В ответ на мои слова капитан Петров дружелюбно усмехнулся и неожиданно для меня сказал:

-- Расскажу, расскажу. Разрешение я получил, да и без меня вы все узнали бы вскоре.

Повернувшись ко мне, капитан замолчал, а мое любопытство, до этого момента словно отсутствовавшее, не только вдруг появилось, но и взвыло от нетерпения. Если с любопытством я готов, так или иначе, мириться, то другое свое чувство, возникшее в ту же секунду, просто не переношу. О нем я, кажется, уже упоминал -- сопереживание. Пока Петров молча сидел на скамейке, я вдруг ощутил непонятное сочувствие к огромному полицейскому. Но с чего? Да и какое мне вообще дело до душевных мук, мнимых или реальных, преследующего меня копа?

-- Евстигней -- звали человека, с которым вы столкнулись в метро и которого... -- Петров замолчал, затем, после паузы, протянул руку и показал на хорошо заметный черный круг на траве, -- ...здесь убили.

-- Евстигней? -- удивился я.

Поборов бестолковую жалостливость и придавая голосу непонимание, даже толику идиотизма ("включить блондинку", как называет этот прием моя жена), я добавил:

-- Убили?

-- Вы постоянно врете, Владимир, -- произнес Петров, не меняя интонации и, кажется, не веря в мой идиотизм, -- точнее, вы постоянно, причем преднамеренно, недоговариваете и скрываете факты, что вполне можно интерпретировать как ложь; но сейчас об этом не будем.

-- Угу, выстраиваю препоны для следствия, по-сто-янно, -- протянул я.

На мои слова капитан не ответил, он их будто не слышал.

-- Да, его именно убили, -- у меня вновь возникло ощущение внутри-петровского укола боли. -- И я знаю, каким способом, но сейчас мы и об этом говорить не будем.

Не отводя взгляда от капитана, я лишь кивал головой, в то время как мое любопытство достигло невероятных размеров.

-- У Евстигнея при себе была книга, которую вы, Владимир, спрятали...

Я хотел возразить, но Петров опередил меня:

-- Подождите, я договорю, пока вы не успели мне откровенно наврать, -- произнес он с интонацией воспитательницы детского сада. --Дело в том, что, в силу ряда особенностей этой книги и вашей личной особенности, Владимир, никто, кроме вас, не мог бы не то что спрятать ее, но даже просто взять в руки.

-- О-чу-меть, -- усмехнулся я. -- А вы не допускаете, капитан, что при этом вашем Евстигнее той самой чудо-книги могло и не быть?

-- В силу все той же особенности книги и особенности самого Евстигнея, -- медленно и -- как, наверное, ему казалось -- очень доходчиво выговаривал Петров, -- книга всегда находилась при нем и другого случиться просто не могло.

Капитан замолчал, а я не ответил: просто не мог, в этот момент мой внутриголовной кавардак разросся до критической массы.

Кое-как собравшись с мыслями, после продолжительного молчания, я все же сказал:

-- Интересно вы рассказываете, капитан: там особенность, сям особенность. Оказывается, даже у меня есть некая особенность, о которой я не подозреваю все тридцать два года, что живу на свете. Может быть, не сочтете за труд и поведаете, что же это за особенности такие, как никак вы обещали все рассказать.

По окончании моих слов губы капитана дрогнули и словно через силу стали растягиваться в улыбку. Я же смотрел на его широкое лицо и ощущал непонятную вибрацию нервов.

-- С одной стороны, все может показаться сложным, -- неспешно сказал капитан, -- Хотя...

"Па-аф!" -- в ночной тишине раздался всплеск сжатого воздуха и в стороне, за деревьями, возникло неяркое свечение.

Подобие улыбки тут же соскользнуло с лица капитана, а в его глазах отдалась краснота. В тот момент как Петров поднимался на ноги, его ладони сжались в кулаки и стали походить на две огромные кувалды. Через секунду рядом со мной стоял человек, напоминающий самого что ни на есть настоящего каменного Голема.

В следующее мгновение случилось все сразу: из-за деревьев вышла девушка, "каменный Голем" сделал несколько шагов в сторону, точно закрывая меня от незнакомки, и я услышал пение птицы.

ГЛАВА 18,

подтверждающая, что красота -- страшная сила

Одна из известных поговорок утверждает, что красота -- страшная сила. Никогда бы не подумал воспринимать эти слова буквально, но той ночью под вдруг возникшие переливы голоса одинокой птицы я смог убедиться в недюжинной и действительно страшной силе, могущей обитать в красоте.

"Это не соловей!" -- сказал я самому себе и тут же забыл о птице и о ее руладах: величественно, с ленцой к обомлевшему мне и напряженному капитану Петрову подходила умопомрачительная незнакомка. Ее длинное вечернее платье, настолько роскошное, насколько и неуместное для ночной прогулки по парку, казалось ярко-красным даже в полутьме. И этот шедевр, наверняка ручной работы, облегал, я бы сказал -- идеальную фигуру. Открытые белые плечи, немалых размеров грудь, в бесстыдном декольте, длинная шея, огромные искрящиеся сережки и сверкающее колье источали агрессивную чувственность. Но... да простят меня мужики, не от вида всего этого великолепия я обалдел, тем более что разглядеть в подробностях очарование незнакомки смог лишь гораздо позже. С самой первой секунды, что я увидел идущую к нам девушку, меня сразило... свечение, движущееся вместе с ней. Вокруг красавицы существовало нечто похожее на эллипсоид или кокон -- призрачный, не яркий, но отчетливо видимый. Этот кокон мерцал, и по его поверхности иногда пробегали всполохи, срывающиеся протуберанцами в ночь.