"По-че-му-Он-Мол-чит!" -- И я опять побежал!

Очередной порыв помочь человеку закончился еще быстрее, чем предыдущие: что-то огромное налетело на меня со спины и, подобно фуре, врезавшейся в крошечную машинку, отшвырнуло в сторону.

Воткнувшись лицом в газон, я дышал пылью, жевал траву и извергал потоки самых скверных ругательств. Когда же, отплевываясь, задыхаясь и кашляя, мне удалось собрать себя и подняться на колени, трагедия, вершащаяся передо мной, походила на сцену из театра абсурда.

Я видел, как закутанное в светло-серую ткань беззвучное и безжизненное тело волокут по траве, трясут и раздирают на части три взбесившиеся собаки. Рядом с ними, размахивая руками и истерично выкрикивая "Фу, Карли, фу!", подпрыгивает блондинистая девица в розовых шортах и с розовым бантом в волосах. Пожилой седой мужчина в огромных очках тянет (абсолютно безрезультатно) лабрадора за поводок и что-то невнятно бормочет. Еще один огромный мужик (некое подобие капитана Петрова, только очень толстое) охаживает бока ротвейлера здоровенной ветвистой палкой. И как апогей бедлама -- черная тучка, без устали разрождающаяся грозовыми разрядами все в того же несчастного.

Впрочем, назвав апогеем тучку, я несколько поторопился: кульминация наступила чуть позже. Послышался громкий, не менее яростный, чем рев ротвейлера, кошачий вопль -- и взявшаяся неизвестно откуда пегая кошка кинулась в свалку. Она запрыгнула сверху на все того же лежащего на земле и, издавая душераздирающие вопли, принялась кромсать серую ткань балахона.

Появление кошки, похоже, кроме меня заметила лишь девица в розовом: она запрыгала еще чаще и так громко заверещала, что заглушила собой все остальные вопли. Ни собаки, ни оба мужчины на кошку даже не посмотрели: они занимались своими делами -- животные пытались разорвать человека, а люди -- оттащить их прочь.

Я уже стоял на ногах, когда воздух вдруг наполнился светом, словно солнечные лучи вновь обрели мощь, затем сгустился, и недалеко от тела, между всей этой вакханалией и мной, возникло что-то колышущееся.

Через несколько мгновений возникшее нечто преобразовалось в полупрозрачную женщину, одетую в точно сотканные из дымки одежды. Ее длинные развевающиеся белые волосы парили, а сама женщина плыла невысоко над землей, подобно призраку из мультфильма. И все же видение оказалась реальным, потому что именно женщина положила конец происходящим бесчинствам.

Собаки, кошка, люди как подкошенные рухнули на землю, едва призрачная незнакомка возникла рядом с ними, и только невозможная туча по-прежнему вонзала, не знаю, в живого ли еще человека злобные молнии.

И вдруг я осознал, что медленно и неотвратимо приближаюсь к призраку, шажок за шажком, все ближе и ближе.

Дальнейшее спрессовалось в мгновения.

Женщина поворачивается ко мне, поднимает руку и указывает ею на меня. Меж ее полупрозрачных пальцев возникает сияние...

Я продолжаю идти.

...глаза призрака наполняются удивлением; из сияния рождается сфера, словно состоящая из молний, и движется ко мне...

Я продолжаю идти.

...сфера меркнет и шагов за пять до меня исчезает...

Я продолжаю идти.

...воздушная красота женщины трепещет, белые сверкающие шарики ее ожерелья мутнеют, а проглядываемые вначале сквозь женскую полупрозрачность деревья исчезают.

Я продолжаю...

Призрачная женщина вдруг обретает цвет, теряет воздушность и оказывается стоящей на газоне, ее одеяния уплотняются и обвисают.

Я слышу громкий всхлип: "А-а-х-х!" -- женщина двумя прыжками отскакивает в сторону и исчезает, а вместе с ней пропадают человек в балахоне и злобная тучка, лишь высоко в небо взмывает искрящийся полупрозрачный шарф, словно память, оставшаяся от призрака. Но "память" длится недолго -- шарф взрывается фейерверком бесчисленных искорок и они сверкающей пыльцой оседают на землю, обильно укрывая людей, собак, кошку.

Сказку разрушили звуки сирен.

Сквозь остолбенение я слышал подвывающие гудки и почему-то хотел кричать.

"Ты же сам их вызвал", -- сказал голос внутри моей головы.

"Хо-но-та", -- произнес уже другой голос.

Искрящаяся пыльца исчезла. Я заметил, как кошка вскочила на ноги и метнулась в сторону деревьев.

"Успеть... -- произнес я, повторяя слова, звучащие в голове, -- ты должен успеть..." Я ощущаю, как моя рука касается груди Мастера. "Рассекатель не позволит им..." -- и кожаная обложка книги, странно теплая, под ладонью.

Видение прошедшего исчезло под ослепительную вспышку и громогласный рев автомобильного сигнала.

Я вдруг осознал, что стою на проезжей части. Невдалеке, истерично мигая дальним светом и так же истерично гудя, стоит небольшая машинка. Водителя я не вижу, но, судя по первой пришедшей мне мысли -- "Что ж ты так среди ночи на клаксон давишь, дура", -- думаю, что за рулем женщина.

Мне смешно, и вовсе не потому, что, подобно лунатику, я вышел на проезжую часть. Мне смешно, и я готов разрыдаться от счастья: именно в этот момент мое сознание утвердилось в существовании другой жизни кроме теперешней, будничной. И не будь рядом сигналящей мне женщины, я, наверное, стоял бы посреди дороги и плакал, как ребенок, у которого сбылась самая несбыточная мечта.

Отвесив гротескный поклон вопящей машине (актер из меня еще тот), я, улыбаясь, вышел на тротуар. А дальше (надеюсь, моя жена никогда не узнает об этом), не в силах сдержать распирающий меня восторг, я заорал во все горло и со всей дурью:

-- Магия форева!

ГЛАВА 17,

в которой узелки непонятностей наконец-то начинают распутываться

Насколько все-таки восприятие окружающего зависит от нашего внутреннего состояния. Бывает, что серая грусть, одолевающая нас, побуждает видеть серые будни даже в солнечном летнем дне. А иногда распирающие нас восторг и радость раскрашивают мазками счастья уныние поздней слякотной осени. В тот момент, когда эхо моего вопля -- магия форева! -- затихало между домами, мне казалось, что меня окружает сказка. А еще секунд через двадцать я уже бежал сквозь ту сказку по пустынной улице прямехонько к парку.

Уговаривать самого себя забрать спрятанную мной книгу Мастера (причем забрать именно сейчас, не дожидаясь запланированной утренней пробежки), долго мне не пришлось. "Разве не о чем-то подобном ты мечтал всю свою жизнь? -- спросил я себя и тут же добавил: -- Это наверняка крутейший артефакт: недаром Петров так жаждет наложить на него свои лапы". Фантазия тут же нарисовала гиганта Петрова, раздвигающего кусты живой изгороди и протягивающего огромные ручищи к лежащей между стволов кустарника присыпанной травой книге. И мог ли после такого я ждать до рассвета?

Только не подумайте, что в тот момент я забыл об Анютке: конечно же нет. Я подумал и о ней и... о том, что моя девочка все равно уже спит, а десять-пятнадцать минут моего отсутствия ничего не изменят. "Одна нога здесь, другая там", -- сказал я себе и что было духу рванул в сторону парка.

Пока я бежал, ощущение почти осязательной сопричастности к окружающей меня сказке буквально витало в воздухе. Пересекая центральную аллею парка, я отметил, как по-новому в густом, маслянистом свете желтых фонарей выглядят выгнутые скамейки, клумбы меж ними и деревья, постепенно растворяющиеся в темноте. Когда же, добежав до живой изгороди, я обогнул ее, то буквально обомлел от вида, возникшего передо мной. То была гигантская, от земли до неба, "HDR фотография", мне бы хотелось сказать -- сказки, но язык не поворачивается назвать увиденное столь добрым словом.

Скамейка, два ярко-белых фонаря по ее краям, шатер из неестественно зеленых листьев каштанов над нею и почти овеществленный черный круг на траве. Восторженность и эйфория, питающие меня еще секунду назад, сразу исчезли, и я остановился. Воспоминания о произошедшем вчера (уже вчера) воскресли в появившейся вдруг тревоге и едва слышном поскуливании внутри меня. Болезненно четкая, перенасыщенно темная -- недобрая сказка поджидала меня впереди.