- Эта пещера – часть старого дома, – тихо затараторил Монро, оглядываясь на выход. – Как и коридоры в стенах. Ведь дом перестраивался, верно?

Николь кивнула, так как старик продолжал зажимать ей рот.

- Скорее всего, твой дядя не знал про их существование, потому что, должен тебе сказать, это место было очень запущено! Ну да ладно, – он отпустил девушку и тяжело опустился на кровать. – В общем, да, можно сказать, мы все еще в твоем доме. Ну или чуть под ним, если вдаваться в детали.

Николь молча переваривала информацию, параллельно прикидывая, где именно они находились. Филипп, точно прочитав ее мысли, ответил:

- Камин в большой гостиной.

- Что?

- Вот как ты сюда попала, – старик потер шею и вздохнул. – Есть другой выход, но я им стараюсь не пользоваться: тяжело каждый раз по камням карабкаться.

Девушка не обратила на последнюю ремарку никакого внимания, ибо все ее мысли перенеслись к камину: ей всего-то осталось выведать, как открывается проход…

- Еще рано, – Монро снова проявил чудеса проницательности, пресекая фантазии собеседницы. – Твоя нога будет тормозить тебя, да и по скалам ты не вскарабкаешься.

- Зачем мне карабкаться по скалам, если…

- В дом тебе дорога заказана, девочка. Твое лицо светится во всех СМИ, а в доме постоянно дежурят журналюги в поиске сенсации… Тебе крупно повезло, что этих пиявок не было, когда ты появилась: иначе ты сейчас бы прохлаждалась в реальной тюрьме…

Об этом Николь не подумала.

- Нет, тебе сначала нужно подлечить ногу, набраться сил, а потом… Потом выгадаем время, и ты уйдешь через, так скажем, «черный ход».

Сказать, что девушка была удивлена – ничего не сказать. Монро оставался совершенно спокойным, говорил уверенным, будничным тоном, словно они вели обыкновенную беседу за ланчем.

- На чьей Вы стороне? – наконец промолвила Николь, справившись с внутренним смятением. – Вы ведь с самого начала спланировали мой побег?

- Вообще-то, я вообще не рассчитывал, что ты здесь появишься, девочка, – вздохнул тот и грустно улыбнулся. – Но да, я думал об этом с тех пор, как парень принес тебя сюда. Просто… Я не принимаю ничьей стороны, Николь. Я лишь пытаюсь сохранить вам всем жизни.

- Что Вы имеете в виду? – Никки присела рядом со стариком и внимательно всмотрелась в старое морщинистое лицо. – «Вам» – это кому? И почему мы в опасности?

Филипп лишь потряс головой и, теребя руками подтяжки, посмотрел куда-то вдаль.

- Я пытался объяснить это ему, – он кивнул на выход, откуда все еще доносились звуки плети и скрежет камня, – но у него весь мир черно-белый, и он просто не в состоянии увидеть радугу, а ты… Ты еще слишком молода, чтобы понять чувства отца, наблюдающего за тем, как душа его ребенка разлагается под гнетом прошлых обид и разочарований…

- Я не совсем понимаю…, – начала было Николь, но старик поднял руку, требуя тишины.

- Ее зовут Кэтрин. Мою жену, – пояснил Монро, видя, что девушка впала в еще большее замешательство. – Мы всегда мечтали о большой семье, но, как оно часто и бывает, у нас не выходило. Наша дочь, Лиззи, была поздним ребенком, а потому, возможно, чересчур избалованным… Мы уступали каждому ее капризу, и не находили большего наслажденья, чем видеть на ее прелестном личике довольную, счастливую улыбку, – его морщинистое лицо озарилось внутренним светом, а в затуманенных глазах заискрился огонек, которого Николь раньше никогда не видела. – Забавно, но именно благодаря Лиззи в нашей семье появился Адам. Как-то раз у нее появилось очередное желание, которое поставило нас с Кэтти в тупик: она захотела брата. И не просто брата, а старшего брата. Думается мне, у каждой девочки на определенном жизненном этапе возникало подобное желание, а? – он легонько пихнул Николь локтем, и та на автомате кивнула, в ожидании продолжения истории. – Проблема была в том, что Кэтти больше не могла иметь детей: роды были поздними, тяжелыми… Мы бы могли убедить нашу принцессу в том, что иметь младшего братика гораздо лучше – это как живая куколка, которую можно кормить, одевать, воспитывать, но, как я уже сказал, мы не могли дать нашей Лиззи то, чего она так просила… Ну, или думали, что не могли. Через пару лет постоянных увещеваний мы сдались: в конце концов, я был обеспеченным человеком и вполне мог прокормить еще одного ребенка, да и к тому же мой престиж и статус только бы возросли, усынови я ребенка из детского дома. Сейчас мне стыдно за подобные мысли, но тогда этот аргумент стал решающим: как ты помнишь, я был ученым, антропологом, а потому я, как никто, знал, что значит наследственность, гены… Приемный ребенок – это как кот в мешке, особенно, если мы говорим о взрослом ребенке, практически полностью сформированном психически, – Филипп смахнул с щеки слезу и, прокашлявшись, продолжил. – В Адама мы влюбились сразу, как только увидели. Он держался особняком от всех детей, был угрюм и неразговорчив, но как только мы взглянули в его глаза, мы поняли, что этот мальчик был тем, кто нам нужен. Кэтрин сначала беспокоилась о том, что разница в возрасте между Лиззи и Адамом была слишком большой – почти десять лет, но как только она поговорила с мальчиком, она тут же забыла все свои сомнения. Лиззи, – он рассмеялся, – моя девочка была от него без ума, ни больше ни меньше. Но самая прочная связь завязалась между нами – мной и моим Адамом. Не пойми меня неправильно, Николь, я любил и люблю свою дочь, – Монро умоляюще посмотрел на собеседницу, в его глазах блестели слезы. – Но моя Лиззи никогда не интересовалась моей работой, моими открытиями, моей страстью… Да я и не понимал, как сильно нуждался в единомышленнике, пока в моей жизни не появился Адам. Этот мальчик, этот чудо-ребенок, живо интересовался всем, что я делал. Он помогал мне в исследованиях, читал мои работы, делился теориями… Он смотрел на меня так, как никто на меня не смотрел: как на волшебника, на… на…, – старик снова поник и ссутулился, и Николь инстинктивно подалась вперед и сжала его руку, которая все еще терзала подтяжки. – Проблемы начались через несколько лет, хотя и тогда я не придавал этому никакого значения. Мы с Кэтрин начали постоянно ссориться из-за того, что я слишком много времени уделял работе, что я забывал о себе и своей семье… Сейчас я понимаю, что она была права: столько вещей свидетельствовали о том, что что-то пошло не так… Я терял в весе, у меня стремительно садилось зрение, я перестал спать. Но единственное, что я замечал тогда, был Адам. Адам и его вопросы, которых день ото дня становилось больше. Если раньше он интересовался только хранителями, то потом круг его интересов начал постепенно разрастаться, и я не мог не удовлетворить его жажду познания. Я видел в нем свое продолжение, своего наследника, и я был так горд, что смог разжечь в своем мальчике ту же искру, что горела во мне самом… Я и подумать не мог, что эта его жажда знаний была в нем задолго до того, как мы его усыновили. Кэтрин и Лиззи долгое время держались в стороне, однако, после того, как я очередной раз попал в больницу – я не помню, было ли то обезвоживание, истощение или еще что-то – Кэтти решила вмешаться. Она чуть ли не запирала меня в спальне, чтобы я мог отдохнуть… И мы снова и снова ругались с ней – это превратилось в норму. Но однажды все прекратилось. Все стало по-старому, точно по щелчку: раз – и утром я проснулся в альтернативной реальности. Ни Кэтти, ни Лиззи больше не досаждали мне своими разговорами; они больше не прерывали наши с Адамом занятия, и, хоть я и понимал, что это было, мягко говоря, странно, я предпочитал игнорировать это. Мне было удобно закрывать на это глаза…, – Филипп вытер очередную порцию слез и накрыл своей жилистой рукой руку Николь. – Как-то ночью я проснулся оттого, что услышал, как моя Кэтти плакала. Только когда я увидел ее зареванное лицо в тусклом свете настольной лампы, я осознал, что вот уже лет двадцать не видел слез своей жены. Меня точно громом поразило: ее изможденное лицо, поседевшие волосы – как я мог этого не замечать?! Она спала и рыдала во сне, я а был лишь беспомощным наблюдателем: я даже не мог разбудить ее, как ни старался… А потом она заговорила. И ее слова, ее голос до сих пор преследуют меня в кошмарах! Сначала я не мог разобрать ни слова, но позже смог вычленить пару фраз, от которых у меня кровь застыла в жилах. Ей было страшно. Она боялась просыпаться, потому что утром придет он. Он придет, и она снова исчезнет. Я не мог понять, о чем она говорит, а она между тем стенала все громче и громче, – старик и сам начал говорить громче, его голос и руки задрожали, а глаза продолжали смотреть в никуда. – Я испугался, что она разбудит детей, но, прежде чем я успел что-то предпринять, что-то придумать, она замолчала… Она перестала плакать, ее лицо разгладилось, и она, повернувшись на другой бок, продолжила спать. А потом у меня за спиной раздался голос Адама. Он сказал, – Филипп нахмурился, припоминая точные слова. – «Не волнуйся, папа, она больше так не будет. Обещаю. Она больше не будет мешать нам». Его ручка похлопала меня по плечу, я по голосу понял, что он улыбался. Адам пытался успокоить меня, но эффект получился противоположным: это были самые жуткие мгновенья в моей жизни, – старик почувствовал, как девушка напряглась. Он не мог ее винить, ведь он и сам еле держался. – Тогда я понял, что мой сын был не просто обаятельным приемышем. Он был кем-то иным, чем-то иным. Почти с неделю я жил в постоянном напряжении: я смотрел на свою жену, на свою дочь, но видел лишь кукол с пустыми лицами и механическими движениями. Дежурные улыбки, дежурные вопросы… Я смотрел на них и с ужасом понимал, что это происходит уже не первый месяц, и даже не первый год… Единственным…живым, да, именно живым, человеком в нашем доме был Адам. Он вел себя как обычно, с той лишь разницей, что теперь, когда он смотрел на меня, в его взгляде читалась еще и гордость. Наконец я не выдержал и спросил у него напрямую, что он сделал с моей семьей, но он не понял, в чем была проблема. Он смотрел на меня своими огромными глазами, в которых читались лишь вопрос и обида. Возможно, в тот самый момент, я впервые в жизни по-настоящему понял своего сына, – старик в упор посмотрел на Николь и увидел в ее глазах отражение своего собственного ужаса. Ужаса и неверия, который он испытал в ту ночь, когда Кэтрин рыдала ночью в подушку. – Я знаю, о чем ты думаешь, девочка. Ты в ужасе, потому что то, что я говорю – невероятно и чудовищно, верно? Ты, как и парень, как и любой сторонний наблюдатель, восприняла эту историю, как историю о порабощении или чего-то вроде того, но… Я, прежде всего, отец, Николь. И я только что рассказал тебе историю о том, как мой сын пытался порадовать меня, помочь мне; сделать так, чтобы ничего не становилось между мной и нашей с ним работой… Адам не видел ничего плохого в том, что он делал: на самом деле, он никого не убил, не ограбил… Он просто не понимал, что его действия были отнюдь не безобидными. Я думаю, он до сих пор этого не понимает…