- Привет, – Николь вздрогнула, проходя мимо первой и единственной обитаемой камеры тюремного отсека. Она все еще не могла привыкнуть к тому, что ее подопечный мог чувствовать ее присутствие. Буквально. Камера была стеклянной, но Никки знала, что стекло просвечивало только с одной стороны, в то время как изнутри камера была зеркальной. И звуконепроницаемой. Тем не менее, заключенный всегда безошибочно угадывал момент, когда в его обиталище приходила гостья; первый человек за последние несколько лет, по его признанию. До того, как Николь взяла этот участок, единственной компанией пленника был дроид, запрограммированный исключительно на сканирование системы безопасности и выдаче пайка. Теперь все эти функции выполняла Никки, на что у нее, в общей сложности, уходило минут двадцать: разогреть пакет в устройстве, типа микроволновки, и нажимать на кнопочку сканирования каждые два часа. Все остальное время девушка просто сидела у стеночки, слушая рассказы заключенного, которых у последнего скопилось предостаточно. Беда была в том, что не все истории были по теме, нужной Николь; точнее, они были совсем не по теме. За последнюю неделю девушке удалось узнать о том, что ее подопечный явно страдал (хотя, в его случае, наслаждался) манией величия, был профессиональным бабником (что на Эстасе было плюсом; на этой планете, в принципе, не было такого понятия, как «бабник», все принадлежали друг другу, в серьезные отношения вступали единицы, и те – по расчету), и что его начальство представляло собой, цитата, «сборище тупых говнюков», и вот здесь, пожалуй, Николь могла его понять, как и почти каждый подневольный человек. Девушке нравилось слушать заключенного, хоть сам он ей не очень импонировал: она ему сочувствовала, но не более того. Однако какими бы увлекательными ни были его истории, они не несли в себе ценной для шпионки информации. Потому Николь, освоившись на новом рабочем месте, планировала проводить время куда более продуктивно – начать вылазки в другие отсеки, например, но и тут ее подстерегал облом: система не выпускала ее из блока до тех пор, пока длился ее рабочий день. Ну, или рабочая ночь, так как серые работали по ночам, чтобы не мозолить глаза «элите», то есть хранителям.
- Привет, – ответила девушка, хоть и понимала, что заключенный ничего не услышит. Чисто теоретически, она могла попытаться отключить звукоизоляцию (она знала, где находилась панель управления), но предпочитала этого не делать: пленник, несмотря на его дружелюбный настрой, пугал ее. Как бы доброжелательно он ни говорил, как бы спокойно он себя ни вел, Николь понимала, что просто так человека не стали бы заковывать в железную маску. Тяжелая, железная клетка почти не позволяла разглядеть ни миллиметра лица заключенного: в ней не было прорезей ни для глаз, ни для носа, только для рта, да и та позволяла есть исключительно через соломинку. Николь так и прозвала своего подопечного – Маска, ибо ни в одной из своих историй пленник, к сожалению, не упоминал ни своего имени, ни своего преступления. К сожалению, не потому, что его имя могло что-то сказать шпионке, а потому что, безымянный и угнетенный, он являл собой скорее образ жертвы, а не преступника, и, каждый раз глядя на него, Никки испытывала, в первую очередь, жалость и только потом – ужас: жалость оттого, что она не могла представить какого это, жить в постоянной тьме; как он мог дышать в своем скафандре; ужас от того, что ей было страшно подумать о том, что этот парень мог совершить, чтобы понести такое наказание.
Маска был довольно молод, по крайней мере, его голос и тело было молодым. Его одежда уже давно превратилась в лохмотья, однако, даже в них узнавалась униформа хранителя. И это, кстати, тоже о многом говорило: хранители всегда выглядели идеально, опрятно, чисто. Даже среди серых рваная одежда считалась чем-то вроде моветона: технологии Танвита позволяли не просто починить, но и сшить новую вещь за пару минут. Так что серые все же не были на самом дне общественной иерархии – там были преступники.
- Знаешь, какой сегодня день? – Маска сидел, прижавшись спиной к стене и запрокинув голову к потолку. Он терпеливо выдерживал паузу, будто бы выслушивая ответную реплику, прежде чем продолжить. Возможно даже, ему кто-то и отвечал – в такой обстановке свихнуться недолго. – Сегодня Эпокрон, – он снова замолчал, а вот девушка оживилась и навострила ушли. – День освобождения, – расшифровал пленник на всякий случай. – Годовщина свержения ордена хранителей и сената, гибели Танвита; можно сказать, сегодня годовщина конца света.
Маска замолчал, продолжая слепо смотреть в потолок камеры. Николь, между тем, сама не заметила, как покинула свой пост и чуть ли не вплотную приникла к стеклянной стене, жадно ловя каждое слово. Внезапно паузация заключенного начала ее раздражать, будто бы он нарочно оттягивал самую интересную часть истории.
- Должен признаться, я был немного разочарован, – наконец продолжил Маска. – Я думал, что все будет куда более масштабно, что Судный день настанет для всех, а не только для избранных, а на деле вышел какой-то цирк. Да и вообще, само слово «апокалипсис» неверно истолковывают: очень многие считают, что апокалипсис – это конец света, но это не так. Апокалипсис – это откровение. Пророчество, в некотором роде. Пророчество, которое, как я считал, должно иметь глубокий смысл и глубокую цель, – он замолчал и слегка повернул голову, безошибочно угадывая место, откуда, по ту сторону стекла, на него смотрела девушка. – На деле же ничего такого не было: то, что произошло – результат целой серии случайностей и ошибок, вызванных слабостью человеческой природы. Той ее части, которую у нас, хранителей, пытались подавить, задушить, пресечь на корню. Забавно, правда? Нас и наши методы называли чудовищными, так называемые гуманисты не упускали случая бросить камень в наш огород, но, на практике, именно эти бесчеловечные меры и могли бы спасти наше общество. Разум, холодный расчет, объективность – вот к чему человечество должно стремиться, и здесь, на Эстасе, мы уже шли в правильном направлении, но…, – очередная пауза заставила Николь чуть ли не взвыть от напряжения. Лирические отступления Маска тоже очень любил, и обычно Никки не имела ничего против. Обычно, не сейчас. Сейчас ей выпал шанс услышать историю из уст очевидца, прошедшую через гораздо меньшее количество фильтров, чем те, что выдавал Крыша. – Вы, земляне, должно быть, ненавидите нас, а ты и остальные похищенные – особенно, ведь мы, вроде как, лишили вас дома, оторвали от семьи и прочего, но знаешь в чем ирония? В том, что вы сами во всем виноваты. В каком-то смысле из-за вас погиб Танвит, а потому из-за вас мои собратья похищают людей, чтобы найти рабочую силу, чтобы построить новое общество: вы лишили нас нормальной жизни, а мы лишь отвечаем вам тем же. Вы, земляне, должны нам государство и планету, вот так вот.
- Да неужели?! – возмутилась Николь, забыв про то, что собеседник ее не слышал. – Не раскрой вы варежку на нашу планету, ничего бы с вами не случилось! – девушка насупилась и отошла от стекла, сверля оппонента хмурым взглядом. – Прибереги свои россказни для какой-нибудь наивной дурочки, которая в них поверит! То, что произошло, дружок, называется кармой или эффектом бумеранга, но не…
- Конечно, – сам того не зная, прервал ее Маска, – без нашей вины тоже не обошлось. Как говорится, в семье не без урода. А в нашем случае, урод, к несчастью, оказался достаточно могущественным, чтобы уничтожить целую цивилизацию. Правда, недостаточно живучим, для того чтобы пережить сам переворот. Туда ему и дорога. Ублюдок, – впервые за все время, что Николь провела с пленником, его голос наполнился неприкрытой ненавистью. Жгучим, едким ядом. Прежде, самым прочным щитом от реальности у Маски был сарказм, но чтобы такая злоба – никогда. – Этот гад уничтожил все, к чему мы так долго шли, и сдох, не имея возможности узреть последствия своих действий. И ради чего, как думаешь? – очередная драматичная пауза. – Ради того, чтобы спасти вас, землян! Это как же надо было тронуться, чтобы променять собственную державу на…, – пленник невесело рассмеялся. – Не обижайся, мой таинственный тюремщик, но, согласись, мы стоим выше вашей расы, так что… Но, что еще хуже, это безумие оказалось заразным: Арчер нашел сторонников, которые помогли ему провернуть всю эту авантюру. Арчер – это тот самый ублюдок, которому вы, земляне, обязаны жизнью, если что, – по спине Николь пробежали мурашки: легенда Крыши подтверждалась: Эстас действительно уничтожил некто по имени Кристиан Арчер, тот самый мутант, который, вероятно, стер Никки память. Тот самый, с которым она могла быть знакома в прошлом. Тот самый, который погиб во время мятежа. Николь и раньше об этом знала, однако, по какой-то необъяснимой причине, теперь, когда этот факт был озвучен непосредственным участником вышеупомянутых событий, на девушку вдруг напала непонятная тоска. Маска меж тем продолжал. – Его соратники, собственно говоря, и назвали сегодняшний день днем освобождения. Знаешь почему? – пауза. – Потому что все ваши господа, все хранители, которые здесь заправляют, преступники. И то, что для добропорядочных граждан стало концом света, для них – освобождение. Освобождение от цепей и ответственности за то, что они сделали в прошлом. По сути, большинству из них абсолютно наплевать на то, что сейчас происходит; их не заботит то, что творится за пределами их жалкого существования. Все, что они знают, это то, что Граф их посадил в клетку, а Арчер освободил, а потому они принесли ему присягу, – пленник снова замолчал, давая Николь шанс обмозговать услышанное. В принципе, все было понятно, кроме одного – кто такой Граф?? – Точнее, эти глупцы думают, что присягнули на верность Арчеру, в то время как на троне сидит самозванец. Сидит там, наверху, и носа не показывает. Спроси у кого угодно, когда в последний раз видели Арчера? Настоящего, из плоти и крови, а не голограмму или голосовое сообщение. Так вот никто тебе не ответит, мой друг, потому что с момента взрыва его никто не видел, да и не мог видеть, ведь сукин сын сгорел дотла, вместе со зданием Гладиуса. Спросишь, откуда такая уверенность? Откуда я могу знать? Я знаю, потому что своими глазами видел, как этот ублюдок горел. Черт, я так засмотрелся на эту картину, что меня самого чутка задело, – пленник указал пальцем на свою маску, – я бы показал, да маска мешает.
