“Интересно, как быстро отреагирует Совет?” - подумалось мне. В прошлый раз они прибыли довольно быстро, а я всего лишь подралась. Значит, теперь они явятся еще быстрее, вот только легко я вряд ли отделаюсь. Я безучастно разглядывала палочку, мужчины молчали, Сириус все еще удерживал Долохова, и в доме за пределами кухни царила полная тишина… Внезапно я поняла, почему палочка кажется мне такой знакомой. Та самая, с той самой ночи…

- Влад, - обратилась я к ифриту, казалось бы, вечность спустя. Неэмоциональность моего голоса пугала меня саму, не слишком-то соответствуя сложившейся и далеко не самой приятной ситуации. Если только… Я усмехнулась. Десятое правило Кодекса. «Валькирия должна сохранять спокойствие и силу духа в любой ситуации, служа выполнению возложенной на нее обязанности любой ценой, каковая бы ни потребовалась от нее». Но, нарушив Пятое правило, о непричинении вреда и страданий живому существу без веской на то необходимости, выполнять десятое правило, из разряда «желательно», было как-то немного нелепо. Я одернула себя, коснувшись маховика, и снова повернулась к Владу. – Ты же стажер Тра… Международного Аврората? – друг медленно кивнул. – Ты можешь сломать эту палочку? – я показала палочку Антонина Матею, который осторожно взял ее в руку и неторопливо осмотрел.

- В общем-то могу, но нужна какая-то причина. Это чья?

- Его, - я махнула рукой в сторону злобно на меня смотревшего Долохова. – Он из нее убил и пытал много человек. В том числе, - мой голос все-таки дрогнул. – Мою маму. Не знаю, как она избежала поломки при его поимке…

- Я был арестован безоружным, палочку авроры не нашли, да и, думаю, не искали, - усмехнулся Антонин. – Министерские крысы выждали момент, когда не рисковали, - презрительно сплюнул он. Я стиснула маховик – нельзя сорваться второй раз. Хватит!

- Сломай ее, и уничтожь обломки. Блэка заберешь обратно в их убежище, это мой приказ. Вреда не причинять, но нотацию прочесть можно…

- Понял, валькирия-мастер, - Влад серьезно кивнул мне и сжал концы палочки в своих руках. Я склонилась к Долохову, буравившему меня взглядом:

- Кто именно тебя прислал? – поинтересовалась я. Антонин усмехнулся. – Учти, чем быстрее ты ответишь, тем быстрее мы распрощаемся! – добавила я.

- Это мое личное дело, Реддл, - милая улыбка появилась у него на губах. – Я ничего не собираюсь говорить.

- Долохов! – я вздохнула. Допрос не приводил ни к чему, единственное, то мне удало выудить из Антонина, это то, что на Гарри были наложены какие-то чары, а возможно и в принципе на всех, которые срабатывали при произнесении кем-то одного слова. Что за слово, разумеется, он не уточнял. Когда я уже готовы была сдаться, стереть из его памяти последние часы и уйти, скрипнула задняя дверь и раздались легкие шаги нескольких пар ног и шелест длинных одеяний по грязному полу. Я знала, кто это, я ждала их. И все же их прибытие не стало для меня счастливым событием… Оно могло знаменовать собой в данной ситуации только одно – наказание. Тихий протяжный заунывный плач, который невозможно было перепутать ни с чем иным, даже если кому-то вдруг этого захотелось бы. Сам свет, казалось, издавал этот звук, по крайней мере, ничто живое на земле не могло бы издать такого трогательного и пронзительного плача, проникающего в самые глубины сознания. Влад взглянул на меня, глаза его полыхнули желтым огоньком. Сириус вздрогнул – он никогда прежде не слышал этого звука, но я прекрасно знала, что, услышав его всего лишь один раз, невозможно было его забыть. Долохов как-то странно ухмыльнулся:

- Я не слышал этого звука почти двадцать семь лет, - внезапно произнес он. – Не думал, что вспомню… - Я взглянула на маховик, сглотнула и поняла, что по щеке катится слезинка. Мне было страшно, просто и без оглядки, по-настоящему страшно. - Удачи, Реддл! – внезапно заметил Антонин, чуть шевельнув плечом. Без тени сарказма, с каким-то странным оттенком сочувствия во взгляде. Мне подумалось, что он знает, что такое визит Совета, и понимает, что значит доносившийся из холла плач. Он был знаком с мамой еще до ее посвящения… И среди всех Пожирателей он был именно тем, кто лучше всего знал тот дар, которым я обладала. И то, какую цену за него порой приходится платить…

- Спасибо, - почти машинально прошептала я, выходя в коридор. Влад, что-то бросив Сириусу, вышел следом.

- Я буду выступать на твоей стороне, - шепнул он. – Это ведь, сама понимаешь, официальный визит. - Рука друга легла мне на плечо, заставив усмехнуться. Я бросила быстрый взгляд на его желтые глаза и заострившееся лицо.

- Это суд, Влад. Да, без следствия, да, не похожий на любой судебный процесс. Да, в нем нет ни защитника, ни истца, ни обвинителя. Но это – суд… Мы оба это понимаем… - я замерла в двух шагах от двери в холл. – Единственный суд, которому подвластна валькирия, - добавила я.

- Я в любом случае готов дать показания в твою пользу, - он стиснул мое плечо. – И, бьюсь об заклад, мне найдется что сказать! – то ли желая подбодрить, то ли и впрямь не сомневаясь в этом, закончил он, подталкивая меня к холлу, где ждал Совет Десяти. На данный момент – Малый Суд…

Они были в одинаковых белоснежных мантиях в пол, волосы заплетены в косы и перевязаны зелеными лентами. Лица – печальные, серьезные и суровые. Внешне они казались сейчас в каком-то смысле одинаковыми. Десять главных судей валькирий. Десять женщин, решающих, как наказать валькирию за нарушение Кодекса. Почти любое нарушение находилось именно в их компетенции, и лишь два – в ведении Большого Суда, включающего сто шестьдесят валькирий. Сто шестидесятой выступала Анна Экала, поскольку суд валькирий имел право судить только один лишь вид ответчиков. Самих валькирий. Однако, признаться, любая из моих сестер предпочла бы Визенгамот и ужасы Азкабана одному лишь суду, не говоря уже о наказаниях.

Валькириям дано больше, чем людям. За нарушение Кодекса чести, регламентирующего то, как «несущим жизнь» надлежит использовать данные им возможности, следует почти всегда более строгое и более страшное наказание, чем то, что ждет человека за правонарушение той же степени тяжести. Справедливая цена, надо заметить. Как однажды сказала одна из валькирий, из Японии, чем большими способностями обладает живое существо, тем больше будет та цена, что оно за них отдаст…

Однако кое-что я заметила в тот момент, когда медленно приближалась к десяти женщинам, в гнетущем молчании взиравшим на меня, и это заставило меня застыть на месте. На лицах их были одинаковые маски холодного спокойствия, но глаза каждой выражали что-то свое. Почти все валькирии смотрели на меня с сочувствием. Все, кроме двоих. В глазах обеих я явственно прочла недовольство, насмешку, злорадство и даже откровенную неприязнь. А исходившая от кого-то аура презрения и отторжения буквально врезалась в меня, заставив мучительно вдохнуть воздух и с трудом удержаться на ногах. В голове на секунду страшно помутилось. Никогда еще я не ощущала ничего подобного. Даже ненависть Димитра, которую я ощущала очень четко, не могла сравниться с этим ужасным чувством столкновения с откровенной, злой, искренней ненавистью. Влад подхватил меня, искренне недоумевая и явно ничего подобного не ощутив. Когда я отдышалась, я внимательно вгляделась в Совет. Все смотрели на меня по-разному, но все – без ненависти. Недовольные, сочувствующие, удивленные взгляды видела я, но ненависти и презрения в этих глазах не было… Что произошло секунды назад, я не понимала и решила, что мне все это, должно быть, просто показалось. От страха, под чарами, начались на фоне нарастающего безумия галлюцинации – неважно. Показалось. Валькирии не могут испытывать такую ненависть, это невозможно…

- Кэтрин Реддл, - Великая Валькирия прервала мои размышления, подзывая ближе к себе. – Ты знаешь, почему мы с сестрами здесь? – голос звучал сейчас твердо, сухо, без эмоций. Десятое правило, и первое примечание на случай суда. Нельзя говорить с валькирией, которую наказывают, доброжелательно. Нельзя сочувствовать и жалеть. Можно лишь установить причину нарушения Кодекса, факт нарушения, обстоятельства «дела» и определить вину и наказание… Никаких личных симпатий или неприязни. Никакой жажды возмездия или жалости. Хладнокровный, могущественный и пугающий суд.