«Диадема способна исполнить любое мыслимое желание. В том числе и такое, какое кажется несбыточным, но лишь однажды. Вернуть с того света, например, способна она. Но только раз исполнится такое желание, и исполнят его свыше, те, кто может изменить все в этом мире», - внезапно в моей голове прозвучал голос дяди Влада и Димитра. Он рассказывал это маме. Я хотела загадать такое желание, и я знала, каким оно будет. Мама… Та, ради возвращения кого я отдала бы все на свете… Однако что-то во мне, пока я слушала мрачные пророчества об Оливии, дрогнуло. Какая-то частичка моей души, которая совсем немного времени спустя снова подала голос, наверное то самое, что определяет истинную валькирию, внезапно для меня приняла другое решение. Миг спустя его приняли сердце и рассудок.
- Я прошу сестер, которые хотят того, чтобы мы дали Оливии шанс очнуться живой, не отпустили ее, поднять правую руку, - Гертруда оглядела нас. – Будьте честны с собой и своей душой, - тихо добавила она. Но в мрачной тишине Зала слова эти были отчетливо слышны.
Сотня рук взметнулась вверх, в том числе и моя собственная, и моих соседок из Совета. В том числе и рука Ядвиги. В том числе и рука Гертруды…
- Те, кто не будут решать это и отказываются голосовать? – рук пять или шесть поднялись в воздух.
- Те, кто хочет отправить ее в мир иной, забрав дар? – все оставшиеся подняли руки. Но сотня голосов против чуть более чем пяти десятков все-таки была большим перевесом. Решением большинства членов Совета Наставница Оливия осталась жива. После оглашения непростого решения Совета, которое теперь должна была одобрить Анна, когда прибудет, я попросила у Гертруды разрешения на пару минут остаться наедине с Наставницей. Оно было мне дано и вскоре я сидела у ее постели, держа ее за уцелевшую руку. Оливия слабо дышала сквозь стиснутые зубы, с хрипом, и я не уверена была, что она меня слышит. Но, наложив на нас с ней сеть чар, защищавших от прослушивания, которые когда-то модифицировал папа в целях работы, а потом научил и меня. И, погладив морщинистую опавшую щеку, зашептала. Нас не могли услышать, но говорить громко мне было сейчас попросту больно.
- Наставница Оливия, обещаю вам, если однажды Диадема попадет в мои руки, я попрошу ее исцелить вас и других, кто пострадал от ингатуса, но остался жив. Как то мое желание, что кажется несбыточным. Немыслимое… - я вздрогнула, осознав, что Оливия сжала мою руку и ладонь словно льдом обожгло. Мгновение спустя рука Оливии бессильно упала на постель, а я, не веря глазам, смотрела на свою ладонь, на которой очень быстро таяли словно чернилами набранные слова: «тебе не надо для этого с ней контактировать прямо»… Мне это явно не показалось, но Оливия не подавала признаков сознательной жизни, и я не понимала, что же только что произошло. В памяти всплыли ее слова: сами валькирии в точности не знают, что мы можем.
Возможно, подумалось мне, это было как раз такое вот событие… Но теперь мне предстояло понять кое-что куда более существенное. Что именно она хотела мне этим сказать…
А еще немного погодя я, попросив Гертруду подождать с Оливией до конца войны с Хранителями и уговорить Анну подождать, отправилась обратно к ребятам в самом ужасном расположении духа. Гадая, что пыталась донести до меня Наставница. Однако там, у ребят, оно у меня немного улучшилось. Впервые за долгие месяцы мы по-настоящему чего-то достигли…
***
Это было раннее утро, было еще темно, Совещание Большого Совета прошло ночью, и длилось несколько часов, в течении которых говорила в основном Гертруда, но ей и задавали вопросы, вроде того, каковы шансы на каждый возможный исход. А после Совещания я еще пообщалась с некоторыми из сестер, осторожно расспрашивая их о том, что творится в их странах. И узнала, почему меня не дергают ко всем другим. В моей стране Хранители не буйствовали, зато темные маги распоясались ужасно, и мой долг был наравне со всеми их противниками бороться с ними. Сестра Адель, француженка, молодая блондинка лет тридцати семи примерно, рассказала подробнее о том, что случилось с Луи, мужем нашей Жоззи. Я в ужасе вздрогнула, подумав о том, что Оливии еще повезло. Взрослый мужчина лишился одного уха, интеллекта, плоховато видел и уже ничего не слышал, говорил косноязычно и почти не мог двигаться. Ходил с помощью кого-либо, руки постоянно дрожали… Раны от других пыток только недавно зажили. Младшая сестра Адель, Констанция, заботилась о нем по просьбе старшей, отучившись на колдомедика, но не успев еще выйти на работу по этой специальности… Самым любимым его занятием теперь было пускать мыльные пузыри и раскрашивать овечек и свиней в книжках-раскрасках… Оливии и впрямь еще повезло…
Я трансгрессировала по браслету, как обычно, в заснеженный лес. И тут же съежилась от жуткого холода, пробиравшего до костей. Я оказалась у входа в палатку, кивнула сидевшему на старой диванной подушке Гарри, улыбнувшемуся мне все еще натянутой улыбкой. И прошла внутрь, чтобы одеться потеплее… Я натянула на себя все три своих свитера, точнее, один из них отдала мне Гермиона, теплую куртку, старую – однажды я все же просто вынуждена была попасть в Литтл-Хэйминг. Мои вещи обнаружились в комнате Гарри (оригинально, ничего не скажешь)… Иначе мы бы все просто окоченели в такие вот ночи. Пожиратели явно уверены были, что туда мы больше не придем. Никто не караулил это место. Вообще никто. Но я все равно не сняла Мантию ни на миг, чтобы не рисковать… Риска мне в жизни в то время и так хватало…
Я как раз выходила из палатки, когда Гарри внезапно на что-то уставился, застыв.
- Постой, не уходи! – хрипло произнес он, поднимаясь на ноги. Гермиона спала. Я застыла на выходе из палатки и поняла, на что же уставился Гарри…
Серебристо-белая лань, Патронус, удивительно реалистичный. Изящные ее копытца легко и быстро ступали по снегу, не оставляя следов. И она уже почти скрылась в чаще…
Патронус. Лань. Я знала всего троих обладателей такого Патронуса, включая меня саму, ведь на лань сменился мой общий для всех валькирий лебедь, когда я терзалась неразделенным чувством к тогда еще профессору Снейпу. Я как-то на наших с ним уроках на пятом курсе увидела его Патронус… И очень скоро узнала, что и мой стал таким же… Лили была ныне покойна, я не создавала Патронуса… Сердце чуть не рухнуло куда-то вниз от одной лишь мысли. Северус…
“В мире могут быть еще десятки тех, у кого Патронус – лань”, - внушала я себе, когда Гарри, несмотря на мое:
- Стой! – помчался следом за прекрасным созданием. Я, как легко догадаться, следом за ним.
“Десятки, может, и есть, - язвил внутренний голос, - но едва ли кому-то из них взбредет в голову присылать лань к тебе и Гарри Поттеру…”
“Заткнись!”
“С другой стороны, как он вас нашел? Может, это ловушка?”
“Заткнись, я сказала!” - внутренний голос замолчал, и очень вовремя. Мы оказались где-то в лесной чаще. Покрытые снегом ветки неприятно ободрали и без того замерзшее лицо. Гарри остановился, потому что остановилась лань. Она посмотрела на него и исчезла… Выполнила свою миссию, приведя его (или нас) сюда? А теперь?
- Люмос! – Гарри зажег волшебную палочку Гермионы. Я коснулась маховика, вытащив его на мороз и извинившись за то, что он столкнется с жутким холодом. Тот засветился приятным светом, но весь как-то съежился в моих пальцах. Я мысленно пообещала его потом греть весь день теплым огоньком…
Широкий круг света озарил нас, когда я подошла к Гарри. Мы молча вслушивались в лесные шорохи, шуршание снега, треск веточек. Даже мне было страшно… Я позволила интуиции валькирии заслонить сознание, схватив Гарри за свободную руку. Тот крепко сжал мою ладонь. На самой границе света кто-то есть, или это только кажется? Может быть, Северус?
В свете палочки Гарри блеснуло замерзшее озеро, небольшое. Гарри отпустил мою руку и подошел к бережку, повыше подняв палочку… Я последовала его примеру, убирая часть про палочку, конечно. В глубине озера что-то лежало. Большое серебристое что-то… Под толстым слоем льда.
