— У вашего мальчика действительно недюжинный талант, — обратился друид к коренастому цвергу, всё ещё державшему сына за вывернутое ухо, которое уже покраснело и разболелось. — По нему школа бардов плачет.

— Ремень по нему плачет, — процедил Брокк. — С пряжкой из сырого железа. Весь Свартальфахейм извёл. Да и в Мидгарде… что ни год — переезжать приходится.

— Думается мне, — довольно погладил бороду друид, — перед нами будущий филид. А то, кто знает, может, и…

Оба цверга одинаково поморщились, так что, наконец, стали похожи на отца и сына.

— Тьфу на вас, — нелюбезно огрызнулся Брокк. — Не надо из моего волчонка менестреля делать. Просто научите его… ну, я не знаю… обращаться с этим. С этим… всем. Чтоб… контролировать умел.

Друид снова погладил бороду и где-то там, в её глубине, ехидно усмехнулся. Правда, этого никто не увидел.

— Сделаю, что смогу, многоуважаемый Советник Брокк. А дальнейшее… не от меня зависит.

Вечером того же дня Ульв сидел, с ногами взобравшись на роскошно убранную постель в гостевой спальне дворца Льесальфахейма, и мстительно царапал ножом украшенный тончайшей резьбой столбик, поддерживающий балдахин. Ничего более оригинального или разрушительного юноше в голову не приходило. Ульв не оторвался от своего занятия, даже когда в комнату вошёл Брокк и со вздохом опустился рядом с сыном. Старший цверг сокрушённо молчал, младший упорно продолжал уродовать мебель. Наконец, Ульв не выдержал и злобно прошипел:

— Так вот, зачем мы сюда приехали! Сразу бы так и сказал. Нашёл, мол, способ от тебя избавиться, собирай манатки. А то матушка! Родичи! Она их хорошо, если раза три вспомнила-то за всё время.

— Не смей так говорить! — строго осадил его Брокк, и Ульв слегка напрягся, ожидая затрещины. Но вместо этого отец сграбастал подростка в охапку, как будто тот был совсем ещё ребёнком, и прижал к себе. — А главное, не смей так думать.

Ульв что-то неразборчиво засопел, спрятав лицо под чёрной чёлкой.

— Я и сам не в восторге от этих струнодёров, — снова вздохнул Брокк. — Но что делать, сынок, если ты таким уродился… гхм…

— Дефективным?

— Талантливым, — мягко произнесла невысокая рыжеволосая женщина, узкое лицо которой чем-то неуловимо походило на хитрую лисью мордочку, и опустилась на другую сторону кровати.

— Мам! — Ульв высвободился из объятий отца и прильнул к женщине. Она ласково погладила его по щеке. — Ну я же не виноват! Почему я не родился нормальным цвергом? Или хотя бы нормальным лепреконом?!

Оба родителя слаженно фыркнули.

— Благодарение всем богам, — прогудел в бороду Брокк, — что ты не родился ни тем, ни другим.

— Я на вас даже не похож, — пожаловался Ульв, и, секунду поколебавшись, добавил: — Иногда я думаю, что я вообще не ваш сын, а человеческий подменыш.

— Глупости какие! — всплеснула руками мать. — Думаешь, я приложила бы к груди человеческого детёныша?!

— Так многие делают.

— Мальчик, ещё слово в таком духе, и я тебя выдеру, — строго сказал Брокк. — Не посмотрю, что уже грунты пластами двигать начал, — и тут же усмехнулся, добавил с одобрением и нежностью: — Здорово ты, того, Альвгейра проучил. Помню, от меня Меру тоже раз досталось…

— Нашёл, чем хвастаться, — хлопнула мужа по руке рыжая лепрекониха, и снова обратилась к сыну: — Что же по поводу подменышей: тут ты отчасти прав.

Ульв вздрогнул, а мать поспешила разъяснить:

— Это у людей дети похожи на отцов и матерей, где и как их не расти. А на альва откладывает отпечаток волшебство того места, где проходит его детство. Потому и выходят подменыши лицом и статью подобными на людей, в чьей семье им приходятся жить, будь они на самом деле ши или троллями. Ты рос среди людей, вот и похож на них лицом сильнее, чем мы с отцом, ничего удивительного в этом нет.

— А голос? — обиженно возразил Ульв. — Вы ведь из-за него уехали из Свартальфахейма. Из-за того, что я… ну…

— Резонировал сильно, — поморщился Брокк. — Хорошая акустика, с тем и строили.

— Послушай, сынок, — мать погладила его по волосам и лукаво улыбнулась, — не думаешь же ты, что у тебя в роду только цверги да лепреконы? Мой дед по отцу — лесной альв, по матери — дин ши. А его бабка, говорят, была сиреной. Кровь, пусть и дальняя, сказывается.

Ульв удивлённо уставился на мать.

— А… почему ты раньше никогда не говорила?

— Было бы чем гордиться, — буркнул Брокк, чистокровный цверг до камня костей, чем заслужил от жены сердитый взгляд.

— Да как-то к слову не приходилось, — ласково сказала мать, укладывая голову сына к себе на колени. — Никто ведь не заставляет тебя становиться филидом или даже бардом, если сам не захочешь. Но поучиться ведь можно?

— Опыт за плечами не носить, — подтвердил Брокк. И задумчиво добавил: — Может, они тебя за пару лет так достанут, что сам голосить бросишь.

Ульв только вздохнул и уткнулся матери в колени.

Когда родители покидали спальню юного цверга, было уже совсем поздно. Брокк пропустил жену вперёд и задержался на пороге:

— Но ты бы, сынок, с Альвгейром полегче. Я знаю, он тот ещё засранец. Но его отец спас мне жизнь. Не забывай об этом, если ты цверг.

— Ты ему тоже жизнь спас, — буркнул Ульв.

— Я ему — один раз, а он мне — дважды, — сообщил Брокк и подмигнул. — Разницу чуешь?

Ульв, пусть и нехотя, кивнул.

***

Безупречные черты лица благородный ярл Мер эйп Аквиль унаследовал от своего не менее благородного отца — доблестного дин ши. От него же потомку досталась и аристократичная осанка, и врождённые повадки высшего фейри. Маленький Мер умудрялся выглядеть царственно, даже слизывая с пальцев вишнёвое варенье, которое, сидя в кладовке, за неимением ложки зачерпывал прямо руками.

С возрастом этот эффект только усиливался, и уже несколько десятилетий королева сидов поглядывала на сына, не баловавшего двор частыми визитами, без былого неодобрения — наследник появлялся редко, но производил неизгладимое впечатление, особенно на гостей. Альвгейр же перед отцом просто благоговел.

Вот и сейчас он входил в наполненную светом и воздухом залу, где ожидал его Мер, с трепетом, которого не испытывал на пороге самых почитаемых святилищ Льесальфахейма, и у него дух захватило от восхищения. Ярл светлых альвов стоял между невесомо-хрупких, будто отлитых из тончайшего фарфора, колонн. Его плащ цвета топлёного молока оттенял матовость кожи, золотые кудри драгоценной рамой обрамляли возвышенное лицо, с которого известнейший художник Мидгарда писал образы богов. За один взгляд колдовских, манящих сапфировых глаз слабохарактерные короткоживущие готовы продать водному ши душу.

Высокородный эйп Аквиль был невыразимо прекрасен, неприступен… и молчал.

Эту казнь Альвгейр почитал наихудшей из всех возможных. Ему уже приходилось сталкиваться с отстранённым высокомерным выражением на лице родителя. Разочаровать отца юный полукровка боялся сильнее смерти, а потому не выдержал, и очень скоро нарушил этикет, заговорив первым:

— Отец, я не виноват! Этот цверг, он…

Мер прервал его одним небрежным жестом. Небесно-голубая ткань рубашки мягкими волнами-складками набежала на запястье, потонувшее в пене кружев.

— Меня не интересует. С поведением юного Ульва будет разбираться его отец. А я не намерен выслушивать, как ты ябедничаешь. Достаточно того, что я видел: ты подрался, и ты проиграл.

Альвгейр задохнулся от стыда и волнения, он готов был провалиться сквозь землю, да только с землёй очень уж ловко управляются проклятые цверги.

— Я вижу, — сказал высокородный Мер эйп Аквиль и повернулся к сыну спиной, — что влияние моей матери оказывает на тебя пагубное воздействие.

У Альвгейра пересохло во рту.

— Я привёз тебя в Льесальфахейм учиться родовой магии, раз уж ты мой сын, — продолжал Мер. — И что я получил? Заговаривать воду ты умеешь, да, но когда и как применять эти умения, у тебя ни малейшего понятия.