Я не знаю, что было дальше. Я очнулась окончательно. Вася написал.

(не разобрать Магеллан)

«да ха хо хи ляля песня телефон штучка Магеллан ластик резинка линейка линия штуковина карандаш лампочка бумага столешница Марко Поло стульчик кулак окно собака стержень тряпка наклейка дурачок занавески услышал меня шина машина глобус стакан ноль точилка лобзик идти он шёл фломастер мошка ложка тема урока фольклор линия надо разбирать хлам хаос Магеллан чертовщина рулон художественная школа клёпка альбом человечек тряпка круп мифы фигня бутылочка нужные вещи выбрасывать а но что где когда плохой почерк окошко аквариум корень суффикс гвоздь пылесос шумит плохо ай ой голос ужасно не надо ужасать тренироваться проверять всё хуже шум мало надо птички поют всё хуже и хуже делать зачем плохо фу восемь десять десять одиннадцать носок палитра плохой яма тихо делает бежать перевернул лист как невразумительно никуда не годится записка выйдет кошмар глупый плохой осень надо красивей звонит не разобрать Магеллан да Гама тетрадь брезгливо хуже Марко Поло не торопиться молчать дурак лама плохо скользит по бумаге скейтборд школа школа Афанасьев тихо спокойно уже нет плохо груша о в виде груши дерево фигня не выходит еще надо бардак беспорядок ошибка показать плохой ямочка ужас всё почерк Магеллан сложные словосочетания поэтому плохо ужасно дурак дурак против я зайчик ура плохо я стараюсь сильно плохо ужасно не выходит Винни Пух радуется всё конец параллелепипед дурак палец колечко коробка переделать писать писать паук сходить убрать плохо три хорошо ладно ровно не очень мне не нравится фигово линия не выйдет таблетка окно ну ладно нет плохо телефон хр мр да»

(тема)

Отлично. Тема любого текста, Вася, на самом деле одна, и ты ее раскрываешь лучше других. Лучше всех детей и подростков, которым я преподаю, дальше всех взрослых, которых я читаю. Я едва могу быть – так мне остро, Вася. Я не могу так, как ты. Но я буду с тобой. Тема, конечно, звучит как: «Я опрокидываю смерть» (на все ее стомиллиардные лопатки). Или так: «Я презираю смерть». Можно было бы осмелиться и на «Смерти нет». Слишком самонадеянно? Пожалуй. Я тебе этого не говорила и не говорю.

(кочевье мертвых)

Вася устал. Я целую его в макушку и сообщаю, что сейчас закажу для него коктейль. Вася беспокоится, он чего-то не понял. Наши занятия с ним – полтора часа на качелях, пролетающих над двумя пропастями, лопающими друг друга.

Я встаю. «Джинсы, – говорит Вася. – Дырки. Ты не умеешь? Зашивать, шить? Ты как Вася».

Я обрадовалась, я не спорю. Ты научишься, а я вспомню, как это делать. Шить, жить, жать жуть.

Этого я не говорю. Вася ерзает, я покупаю два молочных коктейля по сто пятьдесят рублей. Вася джентльмен, он не будет пить без меня. Мне придется тоже выпить это.

Я всегда угощаю Васю до того, как он вытащит свернутую трубочкой тысячную бумажку моего гонорара из внутреннего кармана куртки, которую не снимает. Получать эту трубочку стыдно. Я только угощаю Васю, а он участвует в моем выживании.

Когда он напряжен, с ним так тяжело, что у меня язык засыхает во рту, нёбо трескается (небо?), язычок западает в глотку. Когда Вася замыкается, мы оказываемся на полюсе безмолвия, в саха́ре бегства, в кочевье мертвых. У меня нет в карманах педагогических приемов. Я ничего не знаю, я просто могу быть с Васей. Это обнаружилось слишком быстро: я опрометчиво заговорила с ним, и у меня случайно получилось. Вася приоткрылся (на щелочку). Его бабушка бежала за мной целую улицу, от книжного до Дома культуры (какое дикое административное названье!), умоляя преподавать ему хоть что-нибудь.

(кое-что о драконах)

Васиного ответа на первую мою фразу обычно приходится дожидаться по десяти минут. Это сейчас он разогрелся. Вася – идеальное испытание для холерика.

Мне нравится смотреть, как его ореховые глаза смеются над стеклом, пока он тянет прохладно-розовую безмятежность. Вася поглощен процессом. Я жду, когда его трубочка издаст финальный «хрюк». Я предлагаю игру. Сейчас Вася разжат и почти счастлив. Сейчас у нас что-то получится. Мы играем в «одно слово».

Я говорю:

– Когда-то…

– давно, – подхватывает собеседник с не обсохшим коктейлем на губах, —

– в

Вася: – девятнадцатом [ого!]

– веке

– люди

– читали

– романы [о!],

– танцевали,

– веселились,

– пели,

– женились… [Вася, неожиданно!]

– Но

– вдруг

– в

– городе

– появился

– дракон.

– Он

– был

– таким

– неудачливым [ясно, что это Васино альтер-эго]

– и

– одиноким [это факт].

– Отчаянно [что это я?!]

– рвал [о!]

– занавески,

– постельное [ты не оставляешь мне вариантов!]

– белье,

– дневники [Вася, отлично!],

– промокашки,

– шапки…[если бы ты знал, как ты абсурдно прекрасен!]

– И

– однажды

– к

– нему

– приехал

– папа [Вася живет без папы],

– сказав [немного усложняю]

– дракону:

– «Ты

– закончил? [удивительная находчивость!]

– Тогда

– пойдем [ну, допустим]

– домой».

– И

– они

– пошли

– домой.

Я говорю: «Пойдем домой, Вася. Ты здорово поработал! Спасибо за денежку. Пойдем, я тебя немного провожу». Вася спрыгивает на пол, пружинит в своих маленьких кроссовках и, следя за границами линолеумных клеток (он не наступает на границы), осторожно прыгает к выходу.

(спасение от)

Мы проходим несколько метров, и Вася делает мне подарок. Он сообщает нечто драгоценное, а именно: придуманную им самим теорию, которой он ни с кем не делился и не поделится.

Она касается опыта, который дети обычно всерьез не анализируют. Они могут шутить об этом. Могут шутить об этом абстрактно, дразнить этим друг друга. Но никогда не рассказывают о своих секретах внутри этой темы.

Вася опрокидывает все мои представления об открытости и закрытости кого бы то ни было.

На ходу он тихонько рассказывает мне теорию «антипокака» в общественном месте – например, на улице маленького городка, где полторы кафешки на два километра. Оказывается, самое главное в критическом случае – быстро идти вперед, высоко поднимая колени. И самое лучшее, что может встретиться тут, – лестницы, ступеньки, по которым нужно подниматься. Главное – не спускаться. Главное – не смотреть вниз. Вася не может ходить в туалет в школе и «художке» (а он и ту и другую странным образом посещает).

Вася признается, что в особенно сложной ситуации, уже влетев в свой подъезд, он бежит по лестнице вверх, на восьмой этаж. И это помогает! Потом с достоинством поздороваться с бабушкой, медленно снять куртку, разуться – и только тогда спокойно идти куда надо.

Он говорит (тут прорывается небывалая отчетливость его самопонимания): «Я это представляю. Ана… анатомически. Когда поднимаешь ногу, ОНО лезет внутри тебя вверх. Надо не давать ему спускаться. Когда так долго делаешь, потом не хочется».

Я потрясена. Я поняла, что нам надо спешить. Да вот, дом его бабушки уже за деревьями. Но я не хочу выдавать своего потрясения. Васина доверчивость не должна быть взбаламучена. Вася не знает о моих стеклянных особенностях, но хочет помочь. Он придумал нечто, что, как он полагает, пригодится и мне при схожих обстоятельствах. Мне нужно быть очень точной, мне нужно быть на уровне Васиной смелости. Меланхолически замечаю (хотя иду быстро, из сопереживания невольно слишком задирая колени): «Здорово. Но дело в том, что вместе с покаком часто приходит попис. Ты не придумал, что нужно делать в этом случае? Мне это важно знать».

«От пописа спасения нет».

(театр кукол)

Вася прав. Меня накрывает волной смеха и стыда, и я еле сдерживаюсь, чтобы не обнаружить свое состояние: вспомнилось, как когда-то пришлось перебить на полуслове пижона, читающего мне лекцию о буддизме в собственном «лексусе» с затемненными стеклами. Пришлось резко потребовать остановки там, где это невозможно, выпрыгнуть, в распахнутом пальто и темных очках, с развевающимся отчаянно-рыжим шарфом пробежать, лавируя между автомобилями, через мост к театру кукол (символизм в действии!) – никаких кафе поблизости не было. Пришлось ворваться с дикой просьбой к трем охранникам в смокингах и при бабочках, ожидающих начала спектакля. Шутить на кончике ножа.