Кажется, Траут не намерен продолжать, пока Чарли не сделает хотя бы глоток: он сидит, поднеся бокал почти к самым губам, и втягивает носом аромат напитка. На протяжении одного безумного мгновения Чарли пребывает в уверенности, что директор пытается отравить его. Но даже если так, выбора нет. Надо пить. В отличие от таблетки, спрятать жидкость под языком или за щекой не получится.

– Ну как вам? – интересуется Траут, когда Чарли ставит бокал на столик.

– Сладко.

– Да. Сильные ноты сливы. И еще какой-то земляной привкус. Возможно, трюфели.

Чарли подозревает, что директор смеется на ним.

– Полагаю, вы знаете, зачем я пригласил вас сюда.

Траут не говорит «вызвал». В этом нет надобности. Правда известна обоим.

Чарли кое-как изображает кивок в знак согласия.

– Ситуация необычная, мистер Купер. Необычная. Не могу припомнить, когда я в последний раз вынужден был пригласить ученика на подобный тет-а-тет.

– Да, сэр.

– Но с другой стороны, что еще можно сделать? Вы ведь его ближайший друг.

Чарли озадачен:

– Чей?

– Аргайла. – Теперь Траут смотрит на него с подозрением. – Я что-то перепутал?

Чтобы перестроиться, Чарли требуется не меньше трех вдохов. Он старается не поддаваться чувству огромного облегчения, но все же оно накатывает. Его тело соскальзывает с края в глубину кресла.

– Нет, сэр. То есть да. Я его лучший друг. – Приходит новая тревога, совсем иного рода. – С ним что-то не так?

– Вы и сами это знаете, но, вероятно, не осознаете проблему до конца. Возможно, ему стыдно говорить о ней. – Траут облизывает губы. Облизывает толстые губы толстым языком. На мягкой розовой коже блестит слюна. – Мы беспокоимся об Аргайле. Видите ли, в нем кое-что… растет.

– Он болен? – Чарли кажется, что он говорит нормальным, ровным голосом. Но желудок стянут узлом. Нет, не желудок, а все внутренности, от кишок до диафрагмы. Узел тугой. Нужно несколько часов, чтобы его развязать.

– Болен? Можно сказать и так. В нем растет тьма. Порок. Нет, даже больше, чем порок. Зло. Да, боюсь, без этого слова не обойтись. Зло. Как если бы ваш друг держал при себе бомбу. Когда она взорвется, тогда… – Траут взбалтывает портвейн в своем бокале. – Понимаете, доктор Ренфрю обнаружил доказательство. В саже Аргайла. Научное.

Слову приданы определенный вес, определенная интонация. Не раздражение, а что-то вроде… настороженности?

– И это нельзя остановить?

– Мы не должны терять надежды. Мистер Суинберн рекомендует молитвы. Известно, что они помогают. Например…

Но Чарли больше не слушает. Он думает. Вспоминает, какие вопросы задавал Томас в экипаже на обратном пути из Оксфорда, как пытался разобраться в терминах. «Дым – это симптом», – сказал ему Ренфрю.

Что же тогда зло?

Траут наблюдает за Чарли, причем его язык не успокаивается ни на мгновение. Можно догадаться по движениям губ, как он двигается туда-сюда, ощупывает то зубы, то десны, то кожу за щекой. Это отвлекает Чарли.

– Если это болезнь… – произносит наконец Чарли, облекая мысли в слова. – Если зло – это болезнь, его можно излечить.

Траут кладет ладони на колени.

– Доктор Ренфрю так и думает.

– А вы – нет?

– Можем ли мы излечить туберкулез? А рак? А обычную простуду?

– Когда-нибудь сумеем.

Траут вздыхает:

– Когда-нибудь. Вероятно. Но стоит только выйти в мир и шепнуть об этом… О том, что есть лекарство. И мир запылает в огне.

Оба погружаются в молчание, каждый допивает свой бокал. Жар от камина так силен, что он проникает в члены, наполняет их, вытесняет из них силу. Так и сидят они бок о бок – толстяк и подросток.

Чарли сопротивляется истоме, выпрямляется, возвращается на край кресла, словно собираясь встать и уйти.

– Директор, – говорит он совершенно по-взрослому, как ему кажется, – сэр. Зачем вы позвали меня?

– Ах да. – Траут лезет в карман пиджака, извлекает несколько листков бумаги. – Ваш друг Аргайл получил приглашение. От своего дяди из Ноттингемшира. Дядя просит навестить его вместе с семьей на Рождество. Даже не просит, а требует.

Чарли смотрит на директора, потрясенный:

– Вы читаете нашу почту?

Траут краснеет, но смеется:

– Боже мой, нет. Это незаконно. Письмо адресовано мне, конечно же. Оно от самого барона Нэйлора. Дяди Аргайла. – Траут взмахивает конвертом перед носом Чарли, но слишком быстро, и тот не может рассмотреть надпись. – Я бы хотел, Купер, чтобы вы поехали с ним, как его друг. И удержали его от неприятностей. В известном нам смысле.

У Чарли разом возникает множество вопросов, они слетают с его языка беспорядочно и обрывочно, сливаясь один с другим:

– Но я уже попросил у матери разрешения привезти Томаса к нам… Кроме того, вдруг он захочет поехать к себе… И вообще, не могу же я пригласить сам себя?

– Спокойнее, Купер, спокойнее. Давайте по порядку. Нет, Аргайл не поедет домой. Это совершенно невозможно, он и сам вам скажет. И как я уже говорил, дядя Аргайла требует навестить его. Поэтому о приезде Аргайла к вашим родителям не может быть и речи. В конце концов, барон Нэйлор – глава одного из самых известных семейств в стране. Как и ваш отец. Ваши родственники одобрят ваше желание завязать полезные знакомства. Они пошлют письмо барону Нэйлору, объяснив, что вы и его племянник очень привязаны друг к другу и рассчитываете провести каникулы вместе. Достаточно лишь намека. Он, вне всякого сомнения, ответит официальным приглашением. Все это на самом деле очень просто.

Потом Траут говорит небрежно, как будто мимоходом, даже не считая нужным смотреть на Чарли:

– Разумеется, совсем необязательно тревожить барона Нэйлора рассказами о проблеме юного Аргайла. О его состоянии. Как и его семью. Чтобы не усложнять жизнь Ар… то есть Томасу. С таким клеймом ему будет вдвое труднее… особенно с учетом позорного поступка его отца. Но к чему говорить все это – вы и так прекрасно понимаете. Вот почему я уверен, что ваше присутствие принесет вашему другу неоценимую пользу.

Траут поднимается с кресла. В других обстоятельствах скрип кожи мог бы показаться комичным. Но глаза директора так проницательны, что никто не примет его по ошибке за шутника или доброго дядюшку, замученного выделением газов. Он провожает Чарли до двери.

– Я получил большое удовольствие от нашей беседы, мистер Купер, очень большое. Надо будет поговорить еще раз. Возможно, после вашего возвращения. Вы поделитесь со мной впечатлениями о поездке. Думаю, это отличная идея. Своего рода рапорт. Как в армии.

Выйдя от директора, Чарли едва не сталкивается со Суинберном, который стоит в темноте на верхней лестничной площадке и тяжело дышит, словно только что прибежал. Чарли быстро проходит мимо, стараясь внушить себе, что это лишь случайность. На нижней площадке горят газовые лампы, но пыль там не танцует. Только при проходе мальчика она поднимается и парит в воздухе, словно черный снег.

– Так ты едешь со мной как нянька или как шпион Траута?

Они опять сидят на полу умывальни – за ваннами их не видно. Сверху, там, где под самым потолком перекрещиваются медные трубы, сидит паук в треугольнике паутины. Может быть, он мертв – попал в собственную ловушку и погиб. А может быть, и нет.

Чарли пропускает вопрос мимо ушей. Допустим, Томас злится, но ведь и он, Чарли, тоже. Оба сняли сорочки на тот случай, если начнут дымить. Пятен быть не должно.

– Надо было рассказать мне, Томас, – говорит он. – Я же твой друг.

Томас отвечает, не глядя на Чарли:

– Да, Чарли, ты мой друг. Но останешься ли ты моим другом, когда я убью кого-нибудь? Когда я стану той женщиной в петле, а тебе будет казаться, будто моя грязь запачкала твою душу? – Он сердито сплевывает, и от слюны поднимается белый дым. – Я гнию. Изнутри. Тут у меня растет что-то, похожее на рак. – Забыв раскрыть сжатую в кулак ладонь, он трет грудь и живот. – Ренфрю говорит, что на континенте есть машина… Ты становишься перед чем-то вроде зеркала, и в нем видна твоя грудная клетка. Кости, если посмотреть туда, белы как снег. А твой дым похож на туман. Чем чернее дым, тем светлее его отражение. – Он снова сплевывает и смотрит на струйку дыма. – Через год-другой я буду сиять как ангел от своей черноты.