Что интересно, заправилами в таких случаях становятся ученики, ранее не находившиеся в центре событий. Ни один из них не принадлежит к высшей аристократии. Чарли, которого всегда охотно принимали в разные группировки и кружки, обнаруживает, что его избегают: его отец – известный тори. Джулиус тоже отходит на второй план, участвует в разговорах только как слушатель, со странной улыбочкой на губах. Да и все его поведение меняется, особенно в том, что касается отношений с Томасом. В первые дни после экскурсии он вел себя как обычно – насмешливо, высокомерно и враждебно, задирая более юного подростка при любой возможности. Теперь же он в основном наблюдает; если подумать, он все время где-то рядом, то стоит в дверях, то в коридоре неподалеку от помещения – руки в карманах, оглядывая темными глазами то одного, то другого. Джулиус тоже каждый день ходит к Ренфрю. Может быть, беседы с преподавателем так влияют на него.
В любом случае перемены производят переполох в окружении Джулиуса – в сложной паутине стражей, старост и соглядатаев, скрепляющих школу воедино надежнее учителей или известкового раствора стен. Они теряют самоуверенность и уже не так склонны демонстрировать свою власть. В младших классах, как рассказывают, это приводит к шалостям, несоблюдению правил, спорам, дракам, испусканию дыма. Но в конце концов, скоро ведь Рождество. Все отправятся по домам. Может, дело в этом.
Поскольку его друг то занят, то не склонен к разговорам, а сам он, Чарли, никак не примкнет ни к «бунтовщикам», ни к защитникам «старого порядка», у него появляется много свободного времени. Целую неделю он слоняется без цели: посидит, походит, полистает книгу, которую никак не дочитает.
Наконец Чарли находит себе цель.
Начинается все с письма родителям. Он сильно запоздал с этим – писать нужно каждое воскресенье, неукоснительно, – но раньше не было настроения. Даже сейчас фразы неохотно выходят из-под его пера. На бумаге слова выглядят чеканными и ясными, что совсем не вяжется с его душевной сумятицей. Есть и другая трудность: Чарли не знает, что сказать о Лондоне. «Я очень опечалился, увидев, что там господствует грех», – пишет он и почти сразу зачеркивает. Фраза не отражает действительности, а кроме того, кажется, будто ее породил восьмидесятилетний старик, живущий внутри книги (причем пыльной). «Мне совсем не понравилось», – пробует он еще раз, но снова зачеркивает – тоже фальшиво, неверно, ошибочно. Шесть черновиков отложено в сторону, пока не выходит как надо. Казнь нигде не упоминается.
Лишь в одном месте, почти в самом конце письма, Чарли наконец пишет с легкостью и от души, передавая наилучшие пожелания сестре и выражая радость по случаю скорой встречи. «Неделю или две назад учителя получили посылку с чаем и сладостями от некой фирмы „Бисли и сын“. У нас, учеников, это вызвало, само собой, немалый интерес – особенно сладости! Не будет ли нахальством с моей стороны попросить, чтобы пакетик от „Бисли и сына“ добрался и до моего рождественского чулка?»
В постскриптуме он спрашивает, позволят ли ему пригласить одноклассника на все каникулы или на несколько дней. «Я не знаю о его планах, – педантично уточняет Чарли, – но очень хотел бы познакомить вас с ним. Он мой лучший друг».
Письмо отправляется с вечерней почтой, а ответ приходит, как всегда, через день. Да, семейство очень ждет его приезда, пишет мать. На каникулах они поедут в свое ирландское поместье, если позволит погода. Да, он может привезти с собой кого пожелает, независимо от происхождения, тем более если этот мальчик дорог его сердцу.
Что касается сладостей, то Чарли приходится перечитывать письмо дважды, чтобы найти ответ на свою просьбу. Он спрятан в той части, где описываются рождественские приготовления – в частности, ель, установленная слугами «только вчера», с ветками «столь пышными и длинными, что в комнате вряд ли останется место для семьи»; «как нет надежды и на то, что Санта-Клаус, которого в книгах с картинками порой изображают весьма дородным, сумеет втиснуться в комнату, чтобы принести подарки». «И это к лучшему, – продолжает мать, – ведь, судя по твоему письму, ты растешь очень быстро и можешь отбросить предрассудки. Особенно важно, чтобы твоим все более зрелым желаниям, будь то рождественский подарок или нечто иное, всегда сопутствовала осмотрительность, как в обществе, так и в личной жизни». Конец абзаца. Следующий содержит многословные напоминания о необходимости носить теплые носки и теплое белье, а также вытираться насухо после купания.
Чарли предпочел бы, чтобы его мать изъяснялась проще, но он уже знает, что такова природа эпистолярного жанра: фразы должны получаться иносказательными и в каком-то смысле поэтичными, иначе письма будут ужасно короткими. Тем не менее он несколько раз пробегает глазами расплывчатое наставление, касающееся его «желаний». Насколько можно понять, мать велит ему держать рот на замке. Это само по себе необычно, а как ответ на полушутливую просьбу – очень странно. Более чем странно.
Загадочно.
Чарли не на шутку заинтригован.
На следующий день после обеда он отправляется в маленький торговый городок в получасе ходьбы от школы. Посещение городка – одна из привилегий, которыми Чарли пользуется как старшеклассник, пребывающий на хорошем счету; правда, за весь семестр в город разрешается сходить только раз. День стоит серый и холодный, небо грозит снегопадом. Чарли шагает быстро, стараясь сохранить тепло, но уберечь от мороза руки и ноги невозможно. Город – это ряд лавок: мясная, хлебная, бакалейная и галантерейная. Ближе к реке есть питейное заведение, там же по субботам работает рынок, но школьники не бывали ни там, ни там: их привилегия не распространяется на выходные и таверны. На улочке, отходящей от рыночной площади, имеется еще одна лавочка. К трем часам пополудни, когда пекарь все распродает и хлебный дух не затмевает остальные городские запахи, лавочку эту можно отыскать по одному аромату, сладкому и липкому: аромату печеных яблок с гвоздикой и корицей, к которому примешивается тягучее благоухание черной патоки, пригоревшей на раскаленной жаровне. «Сладости, сухофрукты и орехи Ходжсона» – гласит вывеска. Рядом с буквами – изображение финиковой пальмы, согнувшейся под тяжестью плодов.
Внутри сахарный аромат прямо-таки сбивает с ног, вместе с теплом, которое набрасывается на Чарли, щекочет оттаивающие кончики пальцев и щеки. У прилавка молодая дама покупает засахаренные фрукты и миндаль. У нее невероятно тонкая талия, если смотреть со спины, подчеркнутая пышными юбками. Обслуживает покупательницу сам Ходжсон, приземистый, лысеющий мужчина со следами оспы на лице и аккуратными жестами. У его ног лежит, уткнувшись носом в живот, низкорослая гончая. Собака спит и, судя по тому, как она чертит хвостом полумесяцы и тихонько повизгивает, видит сны. Как хорошо, что животные не дымят, думает Чарли.
Пока женщина не расплатилась, он держится поодаль. Ученикам запрещено всякое общение с противоположным полом, единственное исключение сделано для школьной сестры милосердия. Но здороваться, конечно, можно и нужно. Чарли снимает шляпу, когда дама направляется к выходу, и придерживает для нее дверь. Ей приятно – он видит, как она улыбается. Переходя улицу, дама приподнимает юбки, чтобы они не волочились по грязному снегу; при виде покачивания бедер под осиной талией Чарли заливается румянцем. Лавочник тоже неотрывно смотрит ей вслед, от его затылка исходит легкий дым.
– Н-да, корсеты. Будто воздушный шар перетянули ремнем. Вот-вот лопнет. Сверху. Или снизу. – Он делает яростное движение, наводящее на мысль об удавке. Потом он спохватывается, ведь его собеседник – джентльмен, пусть даже это школьник со всклокоченной шевелюрой под форменной шляпой. – Извиняйте, конечно. Это я в шутку.
Чарли не удивлен внезапной почтительностью, отчасти стратегической, а отчасти искренней. Чтобы ее выказали, не нужно ни полиции, ни магистрата, достаточно одного взгляда на их лица: у лавочника оно почернело от въевшейся сажи, у Чарли – свежее и чистое. И все равно слова Ходжсона о даме ставят Чарли в трудное положение. Как джентльмен, он обязан отчитать торговца. Но с другой стороны, Чарли здесь младший, а его всегда учили уважать старших, независимо от их положения. И, кроме того, он пришел сюда с определенной целью.
