С этим я завалился спать.

Мне приснилось, как я занимаюсь любовью с невысокого роста, но очень грудастой, знойной и, судя по немецкому причету, не очень умной проституткой. Глаза ее густо накрашены тушью. С губ аж помада стекает. Прекрасная мерзость! Однако пароксизма страсти мы с ней достигнуть не успеваем. Нам, в частности мне, мешает телефонный звонок, о которого партнерша тает в воздухе и за секунду перед тем, как растаять окончательно, с нагловатой ухмылкой окающим говорком бормочет:

– А хошь продолжить, Гретхен ишшы. Раньше Крюгер была фамиль, а щас не скажу-у.

Потом я проснулся. И в бешенстве неразрешенной страсти, умноженной недосыпом, понял, что забыл отключить телефон. Спотыкаясь и шатаясь, я дошел до прихожей, но тут понял, что звонит мобильник, и ринулся к нему. Нашел. Но и в этом телефоне звучали гудки. А звонок между тем не только не умолк, а стал еще громче, еще назойливее. Тогда я понял, в чем дело. Подошел к полке с книгами, схватил томик Хемингуэя с романом «По ком звонит колокол» и открыл его. Звонок действительно замолчал. Однако в книге не было ни единой строчки. Только чистые белые листы бумаги. А потом они вдруг начали заполняться одним и тем же именем: «Гретхен Крюгер».

Тут опять раздался звонок. И я вскочил на кровати. Оказалось, что вчера я не только отключил телефоны, но еще и поставил будильник, звавший меня на таинственное свидание. Предположительно – с маленькой грудастой блондинкой.

Дорога на автостанцию особенно ничем примечательна не была. Я живу в двух шагах – фигурально – и в двадцати минутах ходьбы – по сути. Вообще я предпочитаю ходить пешком.

На перекрестке второстепенной и еще более второстепенной дороги жил да был маленький домик. Вот сколько я живу, столько я его и помню. Наверное, он кому-то принадлежал. Во всяком случае, я видел несколько раз сморщенную бабку с клюкой на скамеечке возле этого дома. Потом бабку я видеть перестал, а дом все стоял и стоял. И вот как раз по дороге на автостанцию я обратил внимание на то, что домик стал очень похожим на декорацию. Через несколько секунд размышлений (думал я на ходу) мне открылось, что домик не стал похожим на декорацию, а стал декорацией. Его разбирал экскаватор, прозванный в народе «фишкой», и стена, обращенная к дороге, была всем, что от этого дома осталось. Я оглянулся и увидел на стене, к которой тянулись пальцы однорукого железного великана, обои в красный горошек. Стало грустно. Под ноги мне шлепнулась игрушка. Марафонец. Красный. Без ноги.

Автостанция встретила руганью таксистов, нестареющей торговкой семечками, новым пластиковым зданием, куда я и зашел, с порога присмотрев пустую скамеечку. Было душно. Слишком душно для мая. Это я успел подумать. А потом кто-то ладонями закрыл мне глаза.

Я уж было обрадовался, что блондинка пришла из сна, чтобы завершить незавершенное, но тут обратил внимание на две детали. Во-первых, ладони блондинки были большими и шершавыми. Ну это еще можно было бы понять и списать на трудное детство, деревянные расчески… Однако было еще и во-вторых. Руки пахли так же странно, как рукопись. Этот запах был, действительно, связан с кошками, но не так, как я подумал сначала. Кошки любили то, чем пахла рукопись и руки, закрывшие мне глаза. Кошки любили рыбу.

А я уже знал, кто стоит у меня за спиной, и поэтому неприязненно проворчал:

– Вы бы еще крикнули: «Я кодирую вас!».

– Я кодирую вас! – рявкнул кто-то у меня под ухом.

Я стукнул по рукам и обернулся, чтобы увидеть лошадиную рожу моего коллеги, местного нарколога. Ко мне, обладателю заветных корочек народного целителя, он относился свысока. Вот и сейчас – плюхнулся на соседнее кресло и достал из-за пазухи початую бутылочку с коньяком:

– Дожили, дома выпить уже не дает, коза драная. На рыбалку отпускать перестала.

Опустошив бутылочку быстрым и точным глотком, нарколог свойски постучал меня по плечу:

– Извини, не предлагаю.

Потом он чему-то засмеялся, громко и коротко. И уставился на меня сквозь толстые линзы больших старомодных очков.

– Так вот, я насчет Сергеева. Некоторые в таком разе, – нарколог оттопырил нижнюю губу и щелкнул по шее, – почему-то предпочитают идти не по адресу.

Вероятно, я должен был повиниться перед старшим товарищем, пасть ему в ноги и устно вверить Сергеева в руки подлинного мастера, но я этого делать не стал, а выжидательно буркнул:

– Ну.

Мой короткий недружелюбный ответ почему-то вдохновил собеседника.

– Скажите, а вы знаете, как меня зовут? – поинтересовался он.

– Чего?

– Имя мое можете назвать?

– Это что – тест?

Он захохотал, показывая желто-коричневые зубы.

– Нет, общение. Вернее, почти общение почти коллег. И уж во всяком случае, братьев по разуму.

И он опять засмеялся. А я неожиданно чихнул.

– Почему вы чихнули? – поинтересовался нарколог…

О! Я вспомнил, как его зовут – Анатолий Валентинович.

– Да хрен его знает, Анатолий Валентинович, – пожал я плечами.

– Простужены?

– Нет, здоров до неприличности.

– Что ж тогда? Аллергия?

Я ухмыльнулся:

– Аллергии нет.

Анатолий Валентинович закинул ногу на ногу.

– А хотите, я скажу вам, почему вы чихнули и откуда вы узнали, как меня зовут?

Я не удостоил его ответом. Но Анатолию Валентиновичу этого, похоже, и не требовалось.

– Я внушил вам свое имя… Паспортное… Хотя мог бы и какое-нибудь другое. Хрен бы потом отвыкли. А также я внушил вам чихнуть.

– Все? – поинтересовался я.

– Все.

И тут я почувствовал, что мой собеседник… Нет. Не напряжен. И если я сейчас встану и уйду, то он не побежит за мной. Просто… Он наблюдает.

– Да, я наблюдаю, – кивнул Анатолий Валентинович.

«Угадал?» – пронеслось в голове.

– Нет, не угадывал, хотя внешне похоже. Хорошо, еще одно доказательство – и баста. Не верите, катитесь к чертям. Вам у них самое место.

Глаза под очками стали холодными и отстраненными.

– Ну? – спросил он.

– Никакой я не бабник, – неожиданно выпалил ваш покорный слуга. – Я создаю видимость бабника, чтобы не прослыть одиноким неудачником. А баб… Женщин… У меня было совсем немного.

– Пять! – показал Анатолий Валентинович расклешненные пальцы. – Жена. Бывшая. Проститутка. Тоже, кстати, на данный момент бывшая. В голове не укладывается, что эта светская дама за пятьсот рубчиков… Что – союзное слово, на которое падает логическое ударение. И оно является членом предложения. Еще каким! Прилипчивая дамочка за сорок. Пьяная соседка. Все.

– Четыре, – покачал я головой. – Вы ошиблись. И пытались меня заговорить, чтобы я этого не заметил.

– Не ошибся, а обсчитался. Я гипнотизер, а не математик.

– Суть вашего метода – вкалывать пациентам глюкозу и орать на ухо: «Я кодирую тебя!».

– Чушь, – отмахнулся Анатолий Валентинович. – Про алкоголиков вы все прекрасно знаете. Метод мой, по сути, ничем не отличается от метода вашего. Просто разные формы. Не люблю, знаете, пичкать ближних пилюлями, от которых рожи краснеют. Еще хуже – зашивать эти пилюли ближнему в плоть. А бить током в голову – это, по-моему, вообще моветон.

На какой-то момент я увлекся предметом разговора:

– Ну да. Кто хочет завязать, тот завяжет. Если жить хочет, конечно. Визит к нам – это уже сама по себе кодировка.

– От которой не помирают и даже не становятся импотентами.

Я хмыкнул:

– Да уж. Точно. И при отрицательном результате ты не становишься палачом.

– Конфеты дарят? – поинтересовался Анатолий Валентинович.

– Все больше коньяк. Молча приходят и дарят. Без руки, без слова. Не думаю, что таким образом меня благодарят за утрату отца и мужа. Радость от подобных потерь обычно бывает тихой и незаметной для окружающих.

Мы замолчали, отчего сразу вспомнили, что друзьями не можем быть по определению. Кроме того, я почувствовал, что волна моей откровенности нахлынула на берег нашего разговора неслучайно. Посмотрел в глаза под очками и понял: точно, неслучайно. Анатолий Валентинович был подобен безумцу, с которым ты мягко говоришь, принимая его доводы Наполеона или разведчика. И безумец становится послушным, перестает кричать, размахивать руками. Ты дальше спокойно беседуешь с ним, но вдруг видишь, как в его глазах искрит сверхчеловечек, и понимаешь, что это не ты его переиграл, а он тебя. Он не смирился. Он снизошел до тебя. Поощрил за банальную вежливость, не требующую ума, который есть только у него, безумца.