И всё-таки тот штрафник в гимнастёрке старого образца, который вытянулся перед ним утром в траншее, когда Воронцов пошёл к пулемётчикам, узнал и его. Воронцов прошёл мимо, даже виду не подал, что узнал. Тот тоже стоял навытяжку, как и положено стоять перед старшим по званию и ни рукой, ни плечом не шевельнул. Но глаза сказали многое. Должно быть, то же самое он прочитал и в глазах Воронцова. Хоть и смотрели они друг на друга всего какое-то мгновение…

Как и предполагал Воронцов, штрафники ушли вперёд недалеко. Первую траншею они пролетели с ходу. Только в некоторых окопах видны были трупы немцев, заколотых штыками. Добивали наполовину убитых артналётом, оглушённых, одуревших от смрадного дыма.

Перед входом в блиндаж возле выбитой и наполовину засыпанной землёй двери лежал штрафник и облизывал кровавым языком губы. Грудь его была изрублена и колыхалась кровавой массой, из которой сочилась кровь и подплывала багровой лужей под ним. В проёме лежали немцы, двое, мёртвые. Затылок одного из них срезало то ли осколком, то так изувечили в рукопашной схватке. Штрафник увидел Воронцова и, понимая, что на него смотрит командир, мазанул чёрной ладонью по губам и поднял ладонь над головой. Тут же к нему подбежали санитары, положили на дно траншеи. А Воронцов подумал о том, что вряд ли тот выживет. Грудь штрафника была пробита очередью в упор. Видимо, он получил её из блиндажа.

Они пробежали по отсечной траншее метров двадцать. Начались завалы. Трупов здесь было значительно больше. Застигнутые в первой линии траншей немцы, видимо, пытались отойти в глубину обороны. Но здесь их накрыло залпом реактивных снарядов. Воронцов знал, что, когда снаряды «катюш» ложились часто, выжигало кислород, и всё живое, оказавшееся в квадрате взрывов, погибало в считанные секунды. Чтобы не идти по телам, пришлось выпрыгнуть из хода сообщения. Земля, пропитанная толовой гарью, тоже казалась где израненной, а где и мёртвой. Трава покрылась бурым налётом и дымилась даже там, где не было воронок.

– Ну, дали, боги войны…

– Поработали, – хвалили артиллеристов связисты, бежавшие следом за Воронцовым с катушками разноцветного провода на плечах.

– Сколько прошли, а ни одного живого.

– И место им…

Примерно в трёхстах метрах от первой линии траншей показалась вторая. Окопы и блиндажи, доты и позиции противотанковой обороны здесь были разрушены до основания. Из дымящейся земли торчали обломки брёвен и арматура с рваными кусками бетона. Искорёженное оружие, лопнувшие каски, обрывки тлеющей одежды, обгорелые сапоги, скрючившиеся до размеров детской обуви.

«Тридцатьчетвёрки» шли правее. Только теперь Воронцов услышал рёв их моторов и звонкие удары башенных пушек. Взвод танков вышел на линию атаки Восьмой роты с запозданием. Видимо, танкисты замешкались на нейтральной полосе, побоялись мин и ждали, когда сапёры расчистят, расширят проходы. Сапёров возле проволоки он видел – стаскивали и складывали в пирамиды широкие блины немецких противотанковых мин. Значит, штрафники ушли вперёд без всякого усиления.

Наступление, как всегда, начиналось с того, что первоначальный план летел к чёрту. И как всегда, эти срывы, нестыковки, опоздания с выходом на исходные и прочее должна была компенсировать своими усилиями и в конечном итоге жизнями пехота.

Возле одной из траншей, наполовину разрушенной, исклёванной воронками тяжёлых снарядов, им навстречу вышла группа раненых. Ухватившись друг за друга и друг друга кое-как поддерживая, словно слепцы, боявшиеся упасть в пропасть, они медленно, со стоном и матом, брели в тыл. Того, о ком Воронцов сейчас думал, среди них не было. Повязки, наложенные впопыхах, промокли и блестели кровавой слизью. Один из них, с куколем бумажного бинта на голове в разорванной гимнастёрке, опираясь на винтовку, как на палку, посмотрел на Воронцова заплывшим глазом и, поправив руку товарища, лежавшего головой на его плече, сказал:

– Воронцов! Ты меня помнишь? Ну? Ты тогда ещё младшим лейтенантом был! – Раненый кивнул на его погоны.

Штрафник с забинтованной головой подошёл к нему вплотную. Единственный глаз его, выглядывавший из пропитанного кровью и потом бинта, поблёскивал то ли радостью, то ли только что пережитым ужасом.

– Я – лейтенант Простов, из артиллерийской разведки. В прошлом году, на хотынецком направлении… Неужели не помнишь? Ну, под Жиздрой… Ты со своим взводом вытаскивал нас с нейтральной полосы. Я был с лейтенантом Васинцевым.

Воронцов его не помнил. Лейтенант Простов… Артиллерийская разведка… Хотынец… Васинцев… Выходит, это он был в составе разведгруппы Васинцева. Тогда им пришлось лезть напролом, до самой проволоки, чтобы разведка могла доползти до окопов и вытащить своих раненых. Но лейтенанта Простова он не помнил. Нет, не помнил. Хотя артиллеристы среди вернувшихся были. Двое. И действительно лейтенанты. Артиллерийская разведка. Значит, один из них сейчас стоял перед ним в лохмотьях солдатской гимнастёрки второго срока.

– Повезло тебе, Простов, – сказал он.

– Ну вот, вспомнил… Я теперь, как видишь, не в том звании. И должность моя теперь простая. Вот… – И штрафник поддал носком сапога винтовку с расколотым прикладом.

– Искупили… Искупили мы, товарищ старший лейтенант, – засипел второй, не поднимавший головы с плеча бывшего артиллерийского разведчика.

– Володька, друг мой. Там, в третьей траншее… Близко сошлись… – И Простов поправил голову товарища на своём плече. – Боюсь, не дотащу я его. Вялый стал. Володька! – встряхнул он своего напарника. – Ты не умирай, смотри! Я что, зря тебя тащил?

Воронцов тут же окликнул санитаров и распорядился отрядить одну подводу для раненых.

– Вот спасибо, браток, – радовался бывший артиллерийский разведчик. – А я смотрю, лейтенант Воронцов! Спасибо, товарищ старший лейтенант!

– Спасибо, браток, – кивнул ему пожилой штрафник, опрокидываясь на подводу.

– Что там, впереди? – спросил он Простова.

– А что… Воткнули они нас сперва в землю, прямо перед траншеей. Но ребята полезли по головам. До первой траншеи добрались. Там – куча мала. Во второй и третьей они сидят. Два дота. Ну, теперь танки подошли. А твои пока в перелеске окапываются, сюда, ближе. С полкилометра отсюда. Если бы танки пораньше…

«Как окапываются?» – вспыхнул Воронцов и, даже не попрощавшись, махнул автоматом связистам:

– Пошли быстрей!

Над головами низко, с нарастающим гулом, словно реактивные снаряды «катюши», прошли штурмовики. Ил-2 летели двумя шестёрками параллельным маршрутом. Бойцы провожали их возбуждёнными возгласами. Самолёты тут же начали перестраиваться в колонну и полезли правым разворотом вверх, вверх.

– Увидели! Цель увидели!

– Сейчас дадут…

Бойцы смотрели в небо, где солнце, потускневшее от артогня, плавило широкие разлапистые крылья штурмовиков.

И действительно, через минуту впереди загремело, заухало, и даже здесь, в сотнях метрах от целей, на которые разгружалась эскадрилья, задрожала, задёргалась земля. Самолёты неслышно вынырнули из-за перелеска и пошли на повторный разворот. Накренившись на правое крыло и сияя коронами пропеллеров, Илы потянули за ведущим с набором высоты. Пока очередная пара выныривала из-за высоких берёз перелеска, первая, будто добравшись до вершины невидимой горы, полого пошла вниз. Под крыльями ослепительно вспыхнуло, так что бойцам показалось, что штурмовики разом загорелись от зенитного огня. Но это пошли вниз реактивные снаряды.

Там вторая траншея, определил расстояние Воронцов. И в этом время к ним подбежал связной из первого взвода.

– Товарищ старший лейтенант, первый взвод окапывается левее высотки примерно в ста пятидесяти метрах от дота.

– Почему окапывается?

– Сплошной огонь, товарищ старший…

– Где танки?

– И по танкам бьют, – виновато ответил связной. – Танки сместились к оврагу. Пытаются наладить огонь. К ним пошёл взводный, договариваться насчёт огня.