Воронцов поднял роту и сам пошёл в цепи. Он вёл второй взвод, оставшийся без старшины Численко. Что с Численко и бойцами, которые ушли вместе с ним, он ещё не знал.

Подойти к доту было невозможно. Танки продолжали долбить его с флангов, пока совсем не срыли с гребня высотки последние куски бетона. Затем перевалили на западный склон, разогнали там остатки немецкой пехоты и остановились. Люки «тридцатьчетвёрок» открылись. Перед ними горела самоходка, подбитая пехотинцами.

– Разворачивай, лейтенант, свои коробочки фронтом вон на тот лесок, – указал Воронцов лейтенанту Кравченко на куртинку берёз в километре от первой линии.

Там шёл стрелковый бой – штрафники добивали немецкую пехоту или немцы добивали штрафников. Пока было непонятно.

– Так нас пожгут, как два пальца… – ответил танкист. – Видел, что с моими ребятами? И хоронить нечего…

Лейтенант отхлебнул из фляжки, пошевелил бледными одеревеневшими губами и сказал:

– Вот что, ротный, я одним танком продефилирую вон до туда и назад. Другой поставлю в засаде. А артиллеристы пускай покараулят, не высовываются. Если у них там что-нибудь есть кроме пулемётов, они тут же откроются.

Воронцов приказал свернуть цепи и к следующей линии окопов двигаться повзводно, тремя колоннами, а за две сотни метров до первой траншеи снова развернуться в цепь. Танки приняли на броню часть бойцов и пошли вперёд. Две дивизионных пушки ЗИС-3 артиллеристы катили следом. Им помогал третий взвод.

Пока они прошли только первую линию траншей. Впереди вторая. Там идёт бой. За второй – третья. Что за третьей, неизвестно…

Майор Лавренов уже несколько раз запрашивал по рации, есть ли прорыв. Не терпится отрапортовать в штаб дивизии о том, что его гвардейский полк и так далее…

Прорыв… Сколько ещё своих бойцов он, командир Восьмой роты, положит перед этими траншеями? Сколько раз ещё придётся посылать вперёд взводных и тех, кто конечно же выполнит приказ? Сколько искалеченных людей отправит он в тыл?

Воронцов иногда останавливался и смотрел в бинокль. Штрафники неровными рваными волнами захлестнули первую траншею второй линии, местами перевалили через неё и полезли в глубину. На некоторых участках, видимо, перед пулемётами, которые не смогла подавить артиллерия, виднелись выгоревшие до песчаного цвета бугорки убитых. Словно они здесь лежали с начала лета, и дожди обмыли их не раз, солнце не раз сушило, а ветра выветривали и изнашивали и без того ветхие солдатские гимнастёрки. Штрафной батальон густо засевал своё поле. Глядя на эти белёсые холмики, Воронцов невольно думал о том, что, если бы не повезло со штрафным батальоном, лежать бы сейчас на тех горочках и спусках его взводам.

Прорыв…

Чем дальше продвигались они в глубину немецкой обороны, тем реже Воронцов видел раненых. Зато трупы убитых штрафников лежали там и тут. Иногда бойцы наклонялись и бережно переворачивали то одного, то другого. Но сержанты кричали:

– Не отставать! Держи дистанцию! Подтянись!

И бойцы оставляли их, может, ещё живых, судьбе. Воронцов вспомнил, как сам пил из той же чаши. Никто его тогда не жалел. И незачем ему теперь сокрушать сомнениями свою душу. Надо было думать о том, как правильно провести наступление в своём секторе. Как сохранить людей и танки. По количеству убитых штрафников и немцев, лежавших в полуразрушенных ходах сообщения и среди воронок второй линии, он понял, что ресурс штрафного батальона скоро иссякнет. И тогда поле перед немецкими пулемётами придётся устилать Третьему гвардейскому батальону, и Восьмой роте, возможно, в первую очередь. Штрафбат наступает без всякого усиления. По пустым гранатным ящикам, валявшимся поверх тел искромсанных штыками немцев можно было сделать вывод, что гранаты у них давно закончились и штрафники охотятся за трофейными. Всё это было знакомо.

Воронцов связался по рации с командиром танкового взвода. Решили так: посадить на танки десант и помочь штрафникам на третьей линии. Орудия тоже поставили на передки, подогнали конные запряжки и что есть мочи погнали вперёд. Пока немцы не совсем опомнились от артподготовки и налёта штурмовиков, пока не откопали пулемёты, надо выбить их из последней линии окопов.

Пока не взломана третья линия, прорыва нет.

Косяк штурмовиков снова пронёсся над головами. Скользнул над немецкой траншеей и повернул вправо. Воронцов вспомнил карту и понял, что эскадрилья ушла к немецкому аэродрому. Видимо, разгружались там. Бойцы с опаской поглядывали в небо и говорили:

– Что-то ихних самолётов сегодня не видать. Стало быть, наше направление не самое главное.

– Куда-то, видать, улетели, не к ночи будь помянуты…

Это было первое наступление, когда их не бомбили с воздуха.

И только они поговорили, вот она, пара тяжёлых истребителей «Фокке-Вульф-190». Они снизились над танками и сбросили несколько средних бомб. Ни одна из них в цель, к счастью, не попала. Истребители ушли тем же курсом, что и штурмовики.

– Вроде истребитель, а бомбы бросает, – удивился Колобаев и вскинул винтовку, посмотрел в оптический прицел вслед улетающим «фокке-вульфам».

После возвращения группы Численко Воронцов приказал Колобаеву взять снайперскую винтовку и идти вместе с группой управления. Воронцов вздохнул с облегчением, когда старшина Численко вернулся и доложил о выполнении задания. Спазм, который натягивал в нём какой-то самый главный нерв, отпустил. Вот так посылать людей на смерть и ждать их возвращения, заранее зная, что возвращаются оттуда редко. Численко вернулся. И людей привёл живыми. В который уж раз.

– Двухстнастные, – усмехнулся связист Басько, тоже настороженно провожая немецкие самолёты.

– А такие, между прочим, самые опасные, – ухватив тему, начал очередную свою историю Макар Васильевич Клыпин. – Есть у нас на станции такая, Марфа Яковлевна по прозвищу Рятатуй. Тоже навроде этого самолёта, и баба, и мужик одновременно. И не пойми что…

– Как это? – удивился Колобаев. Этот всему удивлялся. Вся жизнь ему в новинку. Во всех её проявлениях.

– А так. Вроде бабой живёт. Юбку носит и всё такое. Буфер порядочный. Со стороны глянуть – форменная баба. Губы даже красит. А голос грубой и повадки мужиковатые. Несуразная какая-то. И, самое главное…

Воронцов знал, что Макар Васильевич завёл очередную свою байку, чтобы подавить страх. Такой же, как Степан. Степан много всяких сказок знал. Всю роту веселил. Вот уж был балагур…

Воронцов с болью вспомнил Степана. Вспомнил и то, что, когда потом встретил его в лесу, это был уже другой Степан, не такой весёлый. И сказки свои он будто забыл. И народ уже не ждал от него ни шутки, ни развлечения.

Макар Васильевич Клыпин появился в роте совсем недавно. Пришёл с последним пополнением. Воронцов его взял вместо старика Добрушина. Тоже на все руки мастер, и связь мог обеспечить, и за лошадями присматривал. Сказочки же Клыпина в роте ценились особо. Даже Веретеницына любила их послушать. Краснела, а не уходила. Но в этот раз начатую историю бойцам дослушать не удалось.

Танки вышли на линию окопов, и второй взвод брызгами сыпанул с брони. Тут же началась стрельба. «Тридцатьчетвёрки» потоптались возле сгоревшего фургона немецкой радиостанции, развернулись и пошли вдоль хода сообщения. Шагах в тридцати перед ними в траншее замелькали тёмно-оливковые каски. Немцы отходили в сторону первого взвода, который в это время неровной цепью высыпал из березняка, охватывая выступ окопов с северо-востока. «Тридцатьчетвёрки» с задранными хоботами орудий ныряли по копаням и воронкам и, похоже, что-то там подбирали гусеницами. Стрелять из орудий они не могли. Работали только пулемёты. Первый взвод открыл огонь, продолжая двигаться в том же направлении. Тёмно-оливковые каски метнулись назад, сгрудились.

– Ну что ж вы, сук-кины мошки! – бормотал себе под нос Макар Васильевич, терзая съеденными зубами плексигласовый мундштук. – Руки подымайте!

В траншею полетели гранаты. Но и траншея огрызнулась. Несколько человек в цепи первого взвода тут же упали. Стайка пуль пролетела и над группой управления. Колобаев подкрутил дистанционную муфту оптического прицела и присел на колено. Для того чтобы истратить обойму патронов и снова перезарядить винтовку, ему понадобилось меньше минуты.