Питер задумчиво смотрел на Феликса, взвешивая последствия такого спектакля, но решив, что так будет более убедительно, согласился. Вот только как это все воспримут мальчишки? Но еще больше его волновала реакция Призрака… Вот уж он точно повеселиться по поводу «сбившегося курса». Хотя почему Пэна должно все это волновать? Он Хозяин этого Неверлэнда, и будет делать то, что посчитает нужным. А в данный момент ему нужно, чтобы Киллиан Джонс исчез из этой его реальности. И для этого Питер Пэн сыграет очень убедительный спектакль…
— И еще, — голос Феликса вывел Питера из состояния задумчивости. — Каждый раз напоминай мне, что это только игра…
Они оба играли свои роли великолепно. Но если у Феликса разыгрывать влюбленность получалось довольно легко и убедительно, то Питеру каждый раз нужно было настроиться на спектакль. И он впервые за долгое время вспомнил, что у него в Неверлэнде есть замок. Когда-то Питер появлялся в Неверлэнде именно в этом красивом замке, который сейчас пришел в запустение. Вот и теперь при каждом своем появлении Пэн подолгу сидел на широких поручнях ограждения огромного балкона, с высоты которого открывался захватывающий вид на остров. Вид бы был еще красивее, если бы не унылая серость, но Пэна пока все устраивало… Созерцание мрачности Неверлэнда помогали Питеру настроиться на роль в их с Феликсом спектакле, как, впрочем, и временное уединение на балконе — именно здесь он чувствовал себя не всемогущим Питером Пэном, а обычным подростком, попавшим в Неверлэнд. Потому что, как бы это парадоксально не было, он специально, с помощью магии, создал на балконе своего замка защитный купол, внутри которого магия не действовала, впрочем, как и все его способности, которыми его щедро одарила Тьма. Но в то же время, именно здесь он чувствовал себя наиболее защищенным, потому что магией ограничил доступ в свою территорию уединения всем, кроме Феликса. Только у Феликса был амулет, который позволял ему беспрепятственно проходить магическую защиту. Он попросил такой «ключ» еще тогда, когда Питер запечатал магией Пещеру Забвения, где был захоронен Уайз, чтобы навещать ворона, который был Феликсу верным другом. И он получил свой заслуженный «ключ» от Питера Пэна. Питер назвал это скромным подарком за преданность и… любовь. Феликс действительно любил Питера. А вот Питер… Нет, он тоже любил Феликса, но эта любовь была больше дружеской. Но актерские навыки Робби Кэя помогали Питеру Пэну разыгрывать довольно страстную влюбленность. И все же спектаклю всегда предшествовал целый ритуал: Питер появлялся в Неверлэнде, через Тень давал Феликсу знак и потом ждал его, сидя на балконе и рассматривая виды острова. Феликс всегда появлялся бесшумно, садился напротив, и они некоторое время молчали, не нарушая границ личного пространства. Потом Питер спрыгивал с перил, подходил к Феликсу, легко целовал его в губы — это был условный знак, что он готов к очередному раунду их игры, и из замка они выходили уже для всех влюбленной парочкой. Это было немного странно, но все приняли их отношения как факт, который не обсуждается и не осуждается. Даже Призрак не заговаривал с Питером на эту тему.
Crossfade — Cold
Чем дольше они играли в эту игру, тем больше погружались в эти странные отношения. Теперь они оба каждый раз напоминали друг другу, что это всего лишь игра. Поцелуи, от которых сбивается дыхание — игра. Прикосновения, от которых порой не слабо бьет по нервам, до покалываний в кончиках пальцев — игра. Объятия, в уюте и тепле которых хочется растворяться без остатка — игра. Это всего лишь игра для одного-единственного зрителя… Киллиана Джонса. В том, что их спектакли убедительны, Питер не сомневался, наблюдая, как с каждым разом Джонс становился все мрачнее, но, при этом при всем, Капитан с каким-то мазохистским удовольствием наблюдал за ними. Чаще тайно, иногда в открытую. Питер подлавливал такие моменты, ловил его взгляд и, не отрывая от Киллиана своих темных глаз, целовал Феликса — долго, мучительно долго, а когда давал себе передышку, похотливо облизывал свои зацелованные губы, не разрывая зрительного контакта с Киллианом ни на секунду. Видеть, как тот, кому принадлежит твое истерзанное сердце, с каждым днем все больше ускользает от тебя — невероятно больно. И видеть в любимых глазах холод — невыносимо… Но Киллиан терпел эту пытку, в надежде, что однажды его красивый мальчик вернется к нему. Но всему когда-нибудь приходит конец… И терпению. И надежде…
Киллиан частенько приходил на утес, где раньше они проводили с Питером все вечера. Смотрели, как уходит оранжевое солнце за горизонт бирюзового океана, как загораются одна за другой яркие звезды в темном небе. Слушали успокаивающий шум прибоя. Много говорили обо всем на свете, еще больше молчали. Лежали рядом, соприкасаясь головами и переплетая пальцы рук, смотрели в ночное небо и молчали… И Киллиан был готов вот так лежать рядом со своим красивым мальчиком целую вечность. Господи, как же он был тогда счастлив… А теперь… Теперь компанию в посиделках на утесе Капитану составляла только лишь бутылка, в которой никогда не заканчивался добрый ром — щедрый подарок Хозяина Неверлэнда. Иногда Киллиан напивался до беспамятства, когда вспоминал, как в одночасье лишился всего, что было ему дорого — команды, корабля, дома, Питера… Иногда отправлялся в лагерь Потерянных с твердым намерением встретиться с Питером и попытаться объясниться. Но каждый раз вспоминал угрозу Питера, что его жизнь станет невыносимой, если он попытается приблизиться. И он издалека наблюдал за своим красивым мальчиком, который теперь принадлежал не ему… Феликс все же победил в их давнем споре, и Киллиану следовало бы уйти, потому что видеть Питера и Феликса вместе было невыносимо больно, но в то же время он не мог, потому что уйти — означало: потерять Питера навсегда, а с такой потерей жизнь была бы невыносима… И Киллиан опять возвращался на утес и снова напивался до беспамятства.
Сегодня Киллиану нужна была передышка после вчерашних очередных наблюдений, когда Питер сверлил его черными глазами, не отрываясь от губ Феликса. Сегодня Киллиан хочет просто напиться и просто уснуть, но его планам не суждено сбыться. Он замечает их еще издалека, но подходит ближе и останавливается только тогда, когда Феликс наклоняется к лежащему на его коленях Питеру и целует его, а потом одним движением подминает под себя. Киллиан замирает в непозволительной близости от парочки, но они его не замечают, потому что увлечены друг другом. То, что происходит дальше, кажется Киллиану дурным сном, в котором воплощаются его фантазии, но только не им самим… Он видит, как Феликс, оторвавшись от губ Питера, короткими поцелуями выцеловывает его красивую шею. Киллиан стоит настолько близко, что видит, как ритмично вздрагивает вздувшаяся сонная артерия на шее Питера, по которой Феликс проводит языком, а затем припадает с поцелуем. Питер прикрывает глаза и протяжно стонет, а Феликс неторопливо стягивает с него темно-зеленую куртку, обнажая хрупкие плечи, и ставит на них метки своими губами… Он рисует губами и языком странные узоры на груди Питера, постепенно спускаясь ниже. Он оставляет влажную дорожку поцелуев на вздрагивающем от каждого прикосновения животе Питера. И от этих ласк тело Питера непроизвольно выгибается, и он, запрокинув назад голову, встречается с Киллианом взглядом. В его темных глазах плещется неприкрытое желание, а Киллиану хочется выть от боли, потому что это желание вызвал не он… Ему хочется броситься, оттолкнуть Феликса, схватить Питера и встряхнуть его хорошенько. Но Питер ухмыляется, взмахивает рукой, и Киллиан больше ничего не видит. Чертова завеса невидимости! Сама только мысль о том, что может произойти дальше за этой невидимостью, вызывает у Киллиана приступ неконтролируемой ярости, которую он вымещает на бутылке с ромом, разбивая ее вдребезги о скалистый утес. Надежда на то, что все еще можно исправить, рассыпается брызнувшими во все стороны осколками…
— Все, Феликс, слезь с меня. Спектакль окончен, — Питер приподнялся на локтях, глядя, как Феликс замер в нерешительности, когда дошел до пояса его штанов. — По-моему, вышло очень убедительно.
