— Ты хочешь забрать меня в свой Неверлэнд? — Колин, приподнявшись на локте, заглянул в потемневшие глаза своего мальчика.
— Я забыл дома свои браслеты, поэтому ничего не получится. И еще я думаю, что это небезопасно для твоего возродившегося подсознания, — стремительно чернеющие глаза абсолютно серьезны. — Я хочу попробовать вернуть нас в свои серые сны, где только ты и я. А чтобы получить прощение за свою утреннюю шутку, я разрешаю тебе делать там все, что тебе захочется, — Робби выразительно повел бровью и усмехнулся.
Колину хотелось бы получить такой карт-бланш в этой реальности, потому что он знает, что в умиротворяющей серости чужого сна ему будет достаточно того, что этот удивительный мальчик будет сидеть в его объятиях, тесно прижимаясь спиной к его груди, а он будет ощущать тепло его тела, сжимать тонкие пальцы в своих ладонях, чтобы сильнее ощущать материальность их обоих в нематериальном, почти лишенном красок мире. И самое большее, что он себе позволит — по-настоящему целовать своего мальчика, а не украдкой, как раньше, едва касаясь губами его волос… Колин подхватывает ледяную ладонь Роба и, переплетая их пальцы, сжимает крепче. Он смотрит в абсолютно черные глаза своего мальчика, потому что знает — этот завораживающий взгляд поможет ему быстрее очутиться в еще одной другой реальности, где есть только они. Серой и невзрачной без них. И только когда они появлялись там, серый мир оживал, расцвеченный красками. Цветным становилось все, к чему они прикасались: песок под их босыми ступнями становился золотисто-кремовым; океанская вода струилась бирюзой сквозь пальцы; а листва на их дереве, у подножья которого они любили сидеть, ярко выделялась на фоне серого неба изумрудными мазками. Колину нравились эти цветные метаморфозы и нравилось снова бродить вдоль берега океана, смотреть, как песок под ногами растекался золотом, сжимать в своей ладони прохладные тонкие пальцы и иногда тихонько их целовать…
Внезапно Робби дергает его на себя и впечатывается губами в его приоткрывшийся от неожиданности рот. Вообще-то, это было в планах у Колина, но так даже лучше — он перехватывает инициативу, прижимая своего мальчика к себе и углубляя их поцелуй, а Робби вдруг вырывается и бросается наутек, озадачивая Колина этой внезапной переменчивостью… Он перехватывает Роба в сотне метров от их дерева и валит его, подминая под себя, в серую траву, которая моментально вспыхивает сочной зеленью. Робби хохочет и отбивается, вынуждая Колина перехватить его запястья и прижать к земле. И тогда Роб затихает под ним, а у Колина перехватывает дыхание от его взгляда полного неприкрытого желания. Манящего, затягивающего и… обоюдно пленяющего. Они пленники друг друга. Во всех реальностях. Там, где они есть. Где были. И где… будут.
— Пообещай мне, что мы… будем, — Колину нужна иллюзорность этого обещания, потому что он знает: в одной из реальностей их больше нет, а в другой у них есть только неопределенное «временно».
— Мы уже есть… — Робби приподнимает голову и выдыхает эту очевидность Колину в губы, обжигая их горячим рваным дыханием. — Поцелуй меня.
Колину кажется, что такое уже было в их другой реальности, а теперь повторяется в этой… И он сминает торопливым, жадным поцелуем податливые губы своего красивого мальчика, проникает языком в его жаркий рот. Их языки сталкиваются в каком-то причудливом агрессивном, но в то же время возбуждающем танце. Горячо и сладко… До дрожи… До одурения… До всхлипывающих стонов… Они так увлечены друг другом, что не замечают, как серость быстро отступает от их сплетенных тел, уступая право поглотившей их страсти окрасить ахроматичный мир яркими красками. И впервые в сером сновидении Робби Кэя на ультрамариновом небе загорались одна за другой золотистые звезды… И это был лучший сон, в котором Колину хотелось бы быть каждую ночь их последней недели.
Kutless — What Faith Can Do
Утро вторника снова начинается со звонка Сары Брикс, но в этот раз — непросто их вовремя разбудить, а с приличным запасом, чтобы у них хватило времени на все. И на конспирацию тоже. Чтобы ей потом не пришлось объяснять, например, Роберту Каралайлу: почему мистера Кэя на съемочную площадку привез мистер ОʼДонохью, а не ассистент? А заодно Сара просила напомнить Робу, что у него после уличных съемок последней сцены с Питером Пэном запланированы пересъемки некоторых дублей сцены как раз с упомянутым мистером Каралайлом.
— Что ты сказала Роберту? — Колину нужно было понимать, что говорить, если вдруг коллега решит уточнить этот вопрос у него. И Робу это тоже не мешало бы знать на всякий случай. Колин толкнул его в бок, привлекая внимание, и включил громкую связь.
— Сказала, что на эту неделю сама являюсь координатором Робби Кэя, и что это я тебя попросила забрать его от друга, у которого наш парень заночевал. Дело молодое — бывает. Надеюсь, что сегодня вы не опоздаете. Я жду вас в отеле к назначенному времени.
Сара отключилась, а Роб перехватил руку Колина, заглянул в экран телефона, вскинул левую бровь и со стоном уткнулся лицом в подушку:
— Че-е-е-ерт… Еще ведь только восемь часов. Она издевается? — он поднял голову и подозрительно прищурился.
— Она беспокоится, — Колин протянул руку и пригладил его растрепанные вихры.
— Если ты про Каралайла, то не вижу повода для волнения, — Роб хмыкнул, а его глаза на секунду потемнели. — И наша пересъемка мне будет очень даже на руку.
Колин сразу понял, что именно Робби хотел ему сказать. Он вспомнил, как Роб провернул такой «фокус» прямо у него на глазах с той «неземной красавицей» в ночном клубе: и сковавшее девушку оцепенение, словно Робби парализовал ее своей хваткой; и застывший, остекленевший взгляд, направленный в его темные глаза; и ее потерянность, когда Роб выпустил ее руку из своей ладони.
— Не надо это проделывать с Робертом, ладно? Версия Сары была вполне убедительна, — от воспоминаний Колин передернул плечами, а Роб подпер голову рукой и нахмурился. — И не сердись на нашу Сару, — Колин провел большим пальцем по наиграно надутым губам и одернул руку, когда Роб попытался укусить его за палец. — Ты можешь поспать еще часок, если хочешь. Я разбужу тебя…
— Уже не хочу, — Робби сгреб с тумбочки телефон и переместился с подушки на живот Колина, вытянулся во весь рост поперек кровати, поелозил головой: то ли устраиваясь поудобнее, то ли требуя внимания; успокоился, когда Колин запустил пятерню в его волосы, и начал проверять свои ленты в соцсетях.
Это утро было именно таким, как нравилось Колину, когда они никуда не торопились и могли себе позволить: немного поваляться в постели, а не суматошно вскакивать; неторопливо принять душ, а не спорить, пусть и шутливо, о первоочередности; не спеша одеться, а не прыгать по комнате, борясь с запутавшейся, как назло, штаниной; приготовить нормальный завтрак, а не хватать что-то на бегу, запивая остывшим кофе, вырывая друг у друга из рук одну на двоих чашку… И все же это утро отличалось… поцелуями. Вернее, их количеством. Будто они наверстывали упущенное или, наоборот, запасались ими на будущее… А еще — обязательная остановка возле полюбившейся кофейни по дороге в отель, где они намеревались оставить свой «Мустанг» и пересесть в машину Сары. Но в этот раз: Робу — большой апельсиновый рефреш; а Колину уже привычно — средний эспрессо… Определенно, это было то самое утро, с которого и должен начинаться каждый день, чтобы сделать их последнюю неделю самой лучшей.
Съемки последней сцены с участием Питера Пэна подзатягивались. То светило ненужное по раскадровке солнце, то поднимался ветер, который своими порывами портил прически, грим и даже сбивал актеров с мысли, а своим холодом пробирал порой до костей. И если все герои снимаемой сцены были довольно тепло одеты для такой переменчивой погоды, то Питеру Пэну в этом плане не повезло — тонкая курточка с короткими рукавами и большим разрезом на груди его явно не согревала. Робби быстро замерзал, но стойко продолжал сниматься, а Колин подмечал синюшность губ своего мальчика, когда дубль затягивался. Как только звучала команда: «Стоп! Снято!», Робби закутывался в теплую куртку и отходил подальше от весело галдящих коллег, а Колин провожал его взглядом, подавляя в себе желание подойти и обнять его, чтобы поделиться своим теплом. Вернее, это желание подавлял сам Роб, когда, подмечая его внимание, буравил его злым взглядом подведенных глаз и кривил губы в не менее злобной улыбке, от которой Колин терялся… Робби не был похож на себя утреннего, подлавливающего Колина своими поцелуями на каждом шагу. И хотя Колин понимал, что Роб всего лишь не выходит из образа в своего Питера Пэна — социопата и психопата с маниакальными наклонностями, ему все равно было не по себе. Не по себе ему было и тогда, когда Киллиан, по сценарию «неподвижно застывший с вытянутой рукой», наблюдал, как Румпель расправляется с Питером, вонзая ему в спину кинжал. Колин понимал, что кинжал бутафорский, а в некоторых дублях использовали и вовсе только рукоять от кинжала, но каждый раз вздрагивал, когда Роберт делал резкое движение рукой, а Робби громко вскрикивал. Потому что ему было невыносимо слышать этот крик полный боли и отчаянья, и хотелось, чтобы съемки этой сцены, терзающей Роба, закончилась как можно быстрее. Но именно из-за реакции Колина дубли переснимались снова и снова — у обездвиженного магией Киллиана не должна дергаться рука в кадре. И Колину казалось, что Робби злился на него уже по-настоящему, когда бросал на него быстрый взгляд, поджимал губы, морщил нос и качал головой. А еще, Роб без конца поглядывал на часы, словно куда-то торопился, что выглядело несколько странно, потому что обычно они оговаривали свои планы на день. И Колин собирался подловить его после окончания съемок, чтобы выяснить — что происходит? Но не успел — Сара увезла парня на другую площадку для пересъемки дублей сцены с Каралайлом, которую сам Роб шутливо называл — «душевный разговор малолетнего отца с великовозрастным сыном».
