Хотя я понимал, что нарушаю атмосферу траурных торжеств, я закричал на верховного жреца, словно на последнего раба:
— Если бы какой-нибудь слуга в моём дворце осмелился пнуть ногой суку, вскармливающую молоком своих детёнышей, я велел бы наказать его бичом. А ты ударил женщину с ребёнком. Была ли у тебя когда-нибудь мать, или ты появился на свет в стае волков?! Запомни, лицемер, то, что тебе следовало бы знать самому: мать на Крите — святое слово. Каждый критянин до конца своих дней чтит любую мать!
Вечером я снова пил. Я горько сожалел, что не сумел сдержаться и в гневе поступил неразумно. Как я решился оскорбить верховного жреца во время священного ритуала?
Если бы было можно, я бы отдал год своей жизни, чтобы он не услышал сказанных мною недобрых слов.
Неужели я выдал себя? Неужели проговорился, что не испытываю доверия к жрецам?
Я сделал Манолиса своим врагом. А это, я прекрасно понимал, было более чем глупо.
Я опять жадно опорожнил кубок с вином, словно умирал от жажды. Понимая, что выпитое расслабляет меня, я тяжело вздохнул и поклялся самому себе никогда больше не перебарщивать.
Спустя несколько часов в мою комнату вошла Сарра. Она низко поклонилась и приблизилась, чтобы поцеловать меня.
— Я наделал глупостей, — сказал я и признался, что перебрал спиртного.
— Мы знаем, — ответила она.
— Кто это мы?
— Все... Верховный жрец нашёптывал об этом каждому, кого встречал и считал влиятельной персоной. Он делал вид, словно делится важной тайной.
— Никогда больше не буду пить, — заверил я.
Она кивнула.
— Царю следует остерегаться вина и всех прочих соблазнов.
— В таком случае мне следует избегать и тебя.
— Почему же?
— Потому что и ты — соблазн.
— Я? — удивлённо спросила она.
— Конечно. Ведь ты знаешь, что очень нравишься мне. И часто вводишь меня в искушение...
— Нет, — возразила она, но выглядела при этом смущённой, словно чувствуя за собой вину.
— Ты достойная дочь своего народа. Твоя забота о братьях в Ираклионе имеет какую-то подоплёку. Возможно, Манолис мне враг. Но я намерен стать критянином и помочь возродиться великому критскому народу, который прославит наш остров на весь мир. Не исключено, что я направлю в Ливию дополнительные суда, чтобы добыть рабов, то есть рабочую силу, которая поможет мне при восстановлении Крита. Ты веришь, что когда-нибудь станешь критянкой?
У Сарры была необычная манера давать уклончивые ответы или отвечать вопросом на вопрос.
— Зачем ты сказал верховному жрецу, что он обманывает верующих? — спросила она.
Я растерянно поднял на неё глаза:
— Готов спорить, что всё то, что я ему сказал, он давно знает сам.
— Однако ты крикнул это ему в лицо?
Я кивнул:
— Верно. Вино развязало мне язык. — Мне стало смешно, и я подумал, что мне следует, пожалуй, почаще прикладываться к вину.
В последующие дни я почти ежедневно видел Манолиса. Приходя и почтительно приветствуя меня согласно церемониалу, он обычно ограничивался всякого рода напоминаниями. Однажды он посетовал, что я плохо покровительствую святыням и слишком редко бываю на культовых обрядах, принижая тем самым их значение в глазах народа, которому необходимо верить в богов.
Вот тут он был прав. Крестьянам зачастую приходится трудиться как бессловесным животным, и при такой нужде им необходимо верить в богов — помощников и защитников, так же как необходимо им каждый день есть и пить.
Манолис напомнил мне, что как царь города я должен также исполнять обязанности жреца. Он никогда не опускался до того, чтобы обвинять меня, однако — хотя был почти моим ровесником — вёл себя так, словно он мой наставник, которому надлежит приобщить меня к богам. Если он рассыпался в похвалах и льстил мне, то за этим чаще всего следовала какая-нибудь просьба, которую он подчас формулировал в виде требования.
Дневная жара начала мало-помалу спадать, и на небе зажглись уже первые звёзды. Возле меня стояла Сарра. Время от времени она выглядывала в окно, потом принялась осыпать меня поцелуями. Когда же она попыталась опять о чём-то попросить меня, я прогнал её прочь.
Меня обуревали сомнения. Почему она просила за Манолиса? Почему заступалась за него? Я ещё мог понять, что связывало её с этими проходимцами, братьями Онатасом и Донтасом из Ираклиона: они рассказывали об исходе её народа из Египта и заселении Ханаана. Но откуда эта симпатия к верховному жрецу?
«Он пользуется Саррой, поскольку она приближена к тебе», — нашёптывал мне внутренний голос.
«Но ведь и ты пользуешься ею! — возражал другой. — От неё ты узнаешь об уловках чиновников, об интригах министров; она сообщает тебе сплетни, которые нередко содержат крупицу истины и дают тебе важные сведения».
Выйдя во внутренний двор, я заметил какого-то крестьянина. При виде меня он поспешно опустился на колени, коснувшись лбом земли.
— Помоги мне, достойный Минос! — воскликнул крестьянин.
Я подумал, что уже исполнил немало просьб, но при этом слишком часто принимал ошибочные решения. Чем следует руководствоваться царю? Что должно двигать мной — доброта, милосердие или любовь и мудрость? Я велел крестьянину подняться с земли и подождать, а сам вернулся во дворец.
По пути мне встретилась Сарра.
— Пойдём, — нежно сказала она и увела меня в свою комнату. Она подставила мне губы, а когда я принялся осыпать её поцелуями, Сарра отстранилась и попросила: — Минос, возлюбленный мой, отдай Манолису половину рабов, которых тебе привезли из Ливии!
Теперь мне ясно, что Сарру использовали в роли ходатая, и она соглашалась на это наверняка не безвозмездно. Я опять усомнился в её любви ко мне, ибо в такие моменты она не могла не чувствовать, что её поведение мне неприятно... Чего она добивалась: унизить меня или воспользоваться моим расположением? А может быть, и того, и другого?
Я был обидчив и не мог скрыть негодования:
— Жрецы богаты. Они едва ли не каждый день получают пожертвования, так что в состоянии сами позаботиться о рабочей силе. А крестьянам приходится тяжело, и не найдётся среди них ни одного, кто не обрадовался бы рабу, который может облегчить его труд!
— Крестьянам и положено трудиться — такой их удел, а верховный жрец мог бы ещё лучше служить богам, зная, что его поля дадут хороший урожай...
— Ты, кажется, пьяна, — резко возразил я. — Тот, кто вступает в разговор с пьяным, не уважает себя! Конечно, ты пьяна, — повторил я, — ибо сама не знаешь, что говоришь!
Этот разговор раздосадовал меня и навёл на мрачные мысли... Я совершенно забыл о крестьянине, ждавшем от меня помощи на внутреннем дворе. Когда я поспешил к нему, словно из-под земли вырос Манолис и затеял разговор о священной роще.
— Там обитают боги, — с пафосом сказал верховный жрец. — Если ты выделишь нам рабов, люди ещё больше уверуют в ту силу, которая определяет всю нашу жизнь.
— Астрологи тоже рассуждают о некой силе, — возразил я. — Какая из них воздействует на нас больше? Та, что исходит от богов, или та, которую порождают звёзды?
— Возвыситься над страданиями, над заботами повседневности помогают человеку только боги, — изрёк он, и я поверил в его искренность.
— Один крестьянин просит меня о помощи. Страдания и нужда согнули его спину. Почему ни один бог, ни одна звезда не помогли ему?
— А что, если страдания, которые он испытывает, служат предостережением? Ведь только тьма позволяет нам судить о существовании света... Разве не так?
Во внутренний двор мы вышли вместе. Крестьянин продолжал стоять на коленях, а увидев нас, тотчас упал ниц.
— Минос, помоги... — шептал он.
Я поднял несчастного, но верховный жрец попытался встать между нами. Казалось, он не желает, чтобы крестьянин поведал мне о своих заботах. Может быть, у того были причины пожаловаться на кого-нибудь из жрецов?
