— Но и отец и дед нынешнего фараона были ещё сильнее. Поэтому египтянам принадлежали порты, которые использовались критянами. Чтобы иметь доступ к этим портам, критяне завоевали благосклонность фараона щедрыми дарами. То, что речь шла о мирных дарах, ясно из надписи, которая гласит примерно следующее: «Они приходят с миром от владык страны кефтиу...»

   — Ты не только красива, но и умна, — похвалил я и обнял её.

Вскоре меня снова вызвали к матери в Афины.

После обычного церемониала я позволил себе сесть. Мать задумчиво и пытливо подняла на меня глаза.

   — Минос, — сказала она, — никогда не будь излишне любопытным и никогда не предавайся пустым заботам.

   — О чём ты? — спросил я, не поняв её предостережения.

   — Ты стремишься быть умным, — едва слышно произнесла она, — однако заметь себе, что мудрецом считает себя только тот, кто живёт среди людей.

   — Это Айза изрекла?

   — Айза, говоришь? Она весьма разумна, а твоя Сарра, похоже, всё больше прибирает тебя к рукам. Хочешь ты того или нет, но ты готов танцевать под её дудку.

   — Это Сарпедон наговорил на меня? — спросил я.

   — Он не более чем глупец. Ах, Минос, — вздохнула она, — кто не знает, чего хочет, тому ничто не поможет; кто не постиг серьёзности жизни, никогда не наберётся ума. Кто не видит ограниченности нашего человеческого бытия, никогда не будет в состоянии нести ответственность.

Некоторое время она сидела молча и, казалось, грезила. Затем она выпрямилась и добродушно сказала:

   — Скоро тебе исполнится тридцать. Мы беспокоимся за тебя. Ты больше думаешь о Сарре, чем о своей миссии сына и преемника царя. Завтра отец пришлёт к тебе мужчин, у которых ты сможешь многому научиться.

Было ещё раннее утро, когда раб известил меня о приходе Папоса.

Он прибыл из Микен для того, чтобы научить меня владеть малым и большим мечами. Хотя Келиос был мне неплохим учителем, вскоре я убедился, что Папос — настоящий мастер своего дела. Мы с ним сражались разным оружием. Долгое время я думал, что дело лишь в благородстве, рыцарстве, и только потом, намного позже, я узнал, что если бы в единоборстве со мной учитель причинил мне своим мечом хотя бы ничтожный порез, то это закончилось бы для него смертью. Он учил меня орудовать мечом левой, правой рукой, а также обеими руками. Нередко он кричал мне:

   — Отруби мне левое ухо! — Или: — Попробуй рассечь мне левое плечо!

Папос оставался для меня загадкой. Благодаря Келиосу я уже умел владеть мечом и мог одним ударом обезглавить козу или телёнка, обрубить толстый сук и расколоть толстую колоду. Короче говоря, я был не новичок в этом деле. Тем не менее Папос защищался одной только дубиной. Нередко он вышучивал меня, поднимал на смех, так что от возмущения мне иной раз хотелось убить его, однако он сражался лучше меня и побеждал при помощи одной дубины.

Нелей был старым афинцем. Его белые волосы спускались до плеч. Я долго размышлял, какое у него лицо — гладкое или морщинистое. Так и не поняв, я пришёл к заключению, что его гладкое лицо изрезано морщинами.

Обучение у Нелея сводилось, собственно говоря, к одним разговорам.

   — Что есть жизнь? — вопрошал он.

   — Не более чем знание того, что ты живёшь, — ответил я.

   — Будь мудрее, — советовал он.

   — Зачем? — высокомерно ответил я.

   — Мудрец невозмутимо взирает на то, как гибнет в огне какой-нибудь абстрактный дом, ибо знает, что тот сразу же возродится ещё более красивым.

Уже вскоре я почувствовал себя несмышлёным ребёнком. Потом стал уважать Нелея. Я чувствовал, что ему удалось зажечь во мне какой-то свет. Он помогал мне набираться ума, став учтивым и благородным.

Однажды мы разговорились о благодарности.

   — Чувствовал ли ты хоть раз благодарность от всей души? — спросил он задумчиво.

   — Чувствовал, когда Гайя спасла меня. Она отдала за меня жизнь. Тогда я испытывал огромную благодарность.

   — Нет, нет, — удручённо заметил он, — благодарность ещё прекраснее, когда она исходит от сердца, она дороже высказанных жалких слов.

В другой раз он спросил:

   — Был ли ты хоть раз по-настоящему счастлив?

   — Был, когда отец подарил мне первую лошадь и первых собак.

Афинянин неодобрительно покачал головой:

   — Это не было счастьем. Истинное счастье — не что иное, как свобода и спокойствие. — Он поправился: — Разумеется, я имею в виду внутреннюю свободу и внутреннее спокойствие. И то, и другое — извечное стремление человека, — пояснил он. — Нужно только присовокупить к понятию свободы слово «счастье». Счастье — свобода, а свобода — всегда счастье.

Как-то я возвращался со стадиона, где обучался борьбе на коротких кинжалах. Мне повстречался Ритсос, и я, возбуждённый и гордый, увлёк его в свои покои и завёл разговор о спортивных площадках, домах, дворцах и башнях.

   — Когда я стану царём, то возведу много крепостей и замков, — хвастался я. — Приходи тогда ко мне, и мы построим город, в котором будут не только храмы, порты, улицы, но и спортивные сооружения.

Критянин задумался, ухватил пальцами шерстяную нитку, торчавшую из скатерти, и принялся вытягивать её.

   — Улитка не строит своего дома, он сам вырастает из неё. Дай всем расти достойно, иначе в твоих городах и дворцах некому будет жить.

К нам подошёл Нелей. Он кивнул Ритсосу, и я почувствовал, что оба прекрасно понимают друг друга. Я принялся критиковать своих братьев, но Нелей мудро заметил:

   — Разве какой-нибудь цветок или какое-нибудь дерево говорит другому: «Ты безобразен, я не хочу стоять рядом с тобой»? Разве все они не растут из одной и той же земли, разве не существуют все они благодаря одному и тому же солнцу?

Раб принёс вино и свежеиспечённые лепёшки. Мы выпили, помолчали, потом вновь заговорили о разных проблемах, и вдруг заметили Пандиона, который стоял на террасе и прислушивался к беседе.

   — Да, — сказал он, — когда-нибудь ты станешь возводить города, чтобы принести счастье многим людям. Однако, — он замялся в поисках нужных слов, — тебе не следует забывать и о том, что люди, которые будут жить в этих городах, могли подчиняться порядку.

   — Что ты имеешь в виду? — спросил я.

   — Страна достигает расцвета только в том случае, если все стороны её жизни регулируются, если всё имеет свой порядок. Он необходим и крестьянину и горожанину. Порты, охрана побережья, строительство и ремонт судов, рыбная ловля, горное дело — всё нуждается в собственных законах, способных обеспечить защиту и всестороннее регулирование. Помни, Минос, тебе надлежит совершенствовать этот порядок, если он недостаточно хорош.

Ритсос кивнул.

   — Государство имеет права, но оно должно иметь и обязанности.

Пандион задумался, но затем продолжал:

   — В обществе существуют различные сословия: жрецы, воины, крестьяне и ремесленники. Закон призван заботиться о том, чтобы они не конфликтовали друг с другом.

   — Царевич, — вмешался Ритсос, — нужно помочь и чужеземцам, крепостным и рабам. Почему раб вроде меня лишён всех прав?

Я тотчас воскликнул:

   — Когда я стану царём, я позабочусь, чтобы подневольный человек обладал одинаковыми правами со свободным!

Сооружая из глины игрушечные города, порты и улицы, я попутно начал интересоваться тем, какие законы существовали у нас и в других странах.

Спустя несколько дней ко мне в комнату вошёл Пандион и прямо с порога сказал:

   — Человек жаждет справедливости; что бы ты ни делал, не забывай об этом!

   — Справедливости... — повторил я и кивнул. — Да, я хочу быть справедливым, когда-нибудь я стану издавать мудрые законы.

   — Представь себе, Минос, около двух веков назад был царь по имени Хаммурапи. Он был величайшим царём Вавилона, ибо издавал хорошие законы. Уже царь Ура, его звали Урнамму, считался не только могущественным правителем, но и прославленным законодателем. Рассказывают, что он отменил несправедливые налоги, вёл борьбу со злом и насилием. Он установил семь единиц измерения и заботился о том, чтобы заносчивость и обман не оставались безнаказанными.