Я перестал понимать и самого себя и женщин, потому что иудейка без малейшего сопротивления позволила обнажить своё тело до самых бёдер, явив прелестные груди, но не позволила мне раздеть её полностью.
После первых же поцелуев она сделалась податливой и позволила мне ласкать всё её тело.
Сарра ответила мне страстным желанием, она стала носком в моих руках, но так и не разрешила полностью раздеть себя.
Когда на следующий день я взял её к себе во дворец, она обрадовалась. Для меня долгое время оставалось загадкой, почему все добивались моей благосклонности, а она не делала этого, ведя себя так, словно я был ей безразличен как мужчина. Если же я просил её разделить со мной ложе, она быстро воспламенялась и зажигала меня своей любовью.
Как-то после полудня она стояла передо мной в лучах солнца, по собственной инициативе спустив с себя одежду до бёдер.
— Неужели я в самом деле жёлтая... я хочу сказать, — запнулась она, подыскивая подходящие слова, — неужели у меня и впрямь кожа жёлтого цвета?
— Кто это тебе сказал? — изумился я.
— Истинные египтяне гордятся медным оттенком своей кожи и презирают чернокожих эфиопов и белых жителей стран, расположенных к северу от Крита. Нам они внушают, что якобы у нас желтоватая кожа...
— У тебя кожа белее алебастра. Я не вижу даже намёка на желтизну, — заверил я.
— Удивительно: медный оттенок кожи позволяет египтянам отличать свой народ от чужеземцев. Этот оттенок больше крепит единство нации, чем религия, которую можно принять, или язык, который можно изучить.
Спустя некоторое время она задумчиво произнесла:
— Когда Ягве явил чудеса, мне было шесть лет от роду...
— Мне тоже было шесть лет, когда разразилось землетрясение и с небес стал падать огонь.
— Выходит, нам обоим по тридцать лет, — испуганно заметила она.
— Почему это огорчает тебя?
— Потому что я слишком стара для тебя. Ты царевич, поэтому всегда можешь получить самых красивых девушек от пятнадцати до двадцати лет. А я уже не слишком молода.
— Так знай же, что в моём гареме ты самая прекрасная! — успокоил я Сарру.
— Айза лучше, и у Гелике замечательная фигура, — возразила она. — Впрочем, при чём тут годы? Двадцатилетняя может быть уже старой, а тридцатилетняя — ещё очень молодой.
— Ты молода и прекрасна, — настаивал я.
— Удивительно устроен мир, — прошептала она, задумчиво покачивая головой. — Отправляясь на войну, египтяне берут с собой огромное количество повозок, слуг и рабов. Почти каждого офицера несут в паланкине четверо рабов. За ним следует доверху нагруженная двухколёсная боевая колесница. Там и большая палатка, и сундуки, полные одежды, самой изысканной провизии, даже кувшины с пивом и вином. За офицерами всегда следует множество певиц, танцовщиц и музыкантов; некоторые девицы строят из себя знатных дам и требуют отдельную повозку. У вас почти то же самое. Каждый мужчина, считающий себя персоной, имеет несколько наложниц. По-моему, фаворитки — всегда молодые девушки.
Спустя несколько дней меня вызвали к матери в Афины. Повёз меня Пандион. Всякий раз, когда я ехал по Священной дороге, соединявшей Элевсин с Афинами, я с большим волнением ожидал очередного её поворота. Солёный морской воздух смешивался с ароматом пиний, которые росли по краям дороги.
Летняя резиденция моих родителей находилась близ храма Аполлона. Я уже не раз ездил в Афины, и тем не менее, достигнув наивысшей точки перевала Айгалеос, мы обязательно ненадолго останавливались. Перед нами расстилалась равнина Афин, и на ней возвышался холм с дворцом моего отца, окружённый верхним городом.
Над равниной господствовали три горы: Гиметт, Парнас и Пентеликон. Каждая из них имела собственные краски и свой собственный характер.
Вершина Гиметта голая, она с незапамятных времён так изрезана расщелинами, что напоминает спинной хребет выброшенного на берег кита. Внизу, на склонах, растут окружающие источник высокие платаны и эвкалиптовые деревья. Несмотря на отсутствие растительности на вершине, гора славится своими пчёлами. Народ утверждает, что именно здесь родилось искусство строить ульи и приучать пчёл к труду.
Парнас выше и имеет более дикий вид; он покрыт густыми лесами. Охотники очень любят его, потому что там встречаются волки, медведи и дикие свиньи.
Пентеликон — самая выразительная из гор, окружающих Афины. Здесь находятся мраморные карьеры.
Всякий раз, когда я вижу дворец своих предков, на память мне приходит богиня Афина, заставляющая распуститься священное оливковое дерево. Дворец был очень древним, он служил резиденцией Кекропу и Эрихтонию, а также культовым центром богам Пантеона.
Раз в год я сопровождал родителей в Элевсин на мистерии. Культовые обряды исполнялись главным образом в телестерионе, просторном, почти квадратном зале, потолок которого покоился на сорока двух колоннах. По направлению к скальной стене поднимаются восемь рядов ступеней из мрамора, отчасти вырубленные в скале. Попасть на верхний этаж можно было только по наружной лестнице и уступу в скале.
Однажды жрец торжественно объяснил мне, что в мистерии посвящение проходит с помощью особых обрядов и мисты обязаны хранить абсолютное молчание. За всеми посвящёнными строго следили, держат ли они своё обещание.
Когда мы подъехали к дворцовому холму, я подумал о Микенах. Там пригодное для застройки пространство было таким ограниченным, что на нём должны были одновременно разместиться дворец, жилые дома, храмы, кладовые и кладбище. Тем не менее Микены были центром Арголиды. Из царского дворца можно было видеть даже Навплию и море.
Пандион сделал небольшой крюк. Обычно мы проезжали мимо заброшенного дома, расположенного в лощине, сплошь заросшей цветущими сорняками. Море самых разнообразных растений — мальвы и вики, молочая и чертополоха — уже наполовину скрыло обветшавшие стены. Узкая дорога была ровной. Светило солнце, небо было ярко-синим. Над кустами лаванды щебетали птицы, а пятнистая змея, извивающаяся на земле, ничуть не уступала им в красоте расцветки.
Пандион гордился своим умением въезжать во двор дворца галопом и неожиданно осаживать лошадей. Меня уже поджидал чиновник, сообщивший, что отец желает поговорить со мной.
После обычных церемоний я вступил в тронный зал, и отец благосклонно приветствовал меня. Сперва он завёл речь о второстепенных вещах и лишь потом перешёл к делу.
— Ты ищешь радости, — сказал он. — Это хорошо. Женщины для мужчины нечто вроде лекарства. Как тебе известно, у меня помимо твоей матери, да благословит её Зевс, есть несколько наложниц. Кроме того, в женских покоях живут рабыни, которые ожидают меня. Всякая женщина, которой я дарю своё расположение, считает себя по этой причине достойнее других. Теперь ей подавай служанку, рабов, которые несли бы её носилки, рабынь, чтобы убирать покои. Подавай ей даже любовников. В конце концов на свет появляются дети. — Он несколько раз тяжело вздохнул, словно его одолевали непростые заботы. — Однажды я попал в одно место, где давно не был, навстречу мне вышла женщина с крепкой трёхлетней девочкой на руках. Она заявила, что это моя дочь и я должен завещать ей несколько полей, чтобы облегчить её жизненный путь. В другом месте ко мне обратилась девушка, ещё совсем ребёнок. Она просила дать ей приданое, потому что она собирается замуж, а я — её отец. — Откашлявшись, он продолжал: — Ты — наследник престола, я намерен возложить на тебя важную миссию. Я дал тебе прекрасных воспитателей. Учись у них. Утром ты должен помнить, что грядущий день не станет для тебя хорошим, если твои первые мысли не были хорошими. Вечером тебе следует помнить, что последняя мысль обладает способностью благополучно завершить этот день или испортить его.
Он наклонил голову, помахал мне на прощанье рукой, и я был отпущен.
После этого я отправился в приёмную матери. Она всё ещё была красивой женщиной. В её глазах, лице и прежде всего в её высокой фигуре было столько величия, что люди не могли не склонить перед ней голову, даже если бы встретили её, в одиночестве бредущей по улицам в одежде жрицы.
