Вера посмотрела в отчаянии на труп, собралась с мыслями и достала сотовый. Куда звонить? Она ткнула "1", "0", "3", "вызов", и гундосый женский голос сообщил:

– В связи с чрезвычайной ситуацией все звонки переводятся на колл‑центр Северо‑Стрелецкого штаба эвакуации.

Прозвучал гудок. Щелкнуло и зашипело.

– Вы позвонили в единый колл‑центр Северо‑Стрелецкого штаба эвакуации, – сообщил другой голос, более молодой и теплый. – Нажмите на клавиатуре в режиме тонального набора цифру «1», если у вас есть вопросы о дате и времени отбытия. Нажмите «2», если вам требуется оказание скорой медицинской помощи. Нажмите «3», если потерялся кто‑то из ваших близких. Нажмите «4», чтобы вас соединили с оператором.

Вера после некоторых сомнений ткнула «2».

– В настоящее время все операторы заняты. Оставайтесь на линии. Вы… 41 в очереди. Ориентировочное время ожидания составит… 23 минуты.

Заиграла классическая музыка. Вера осознала, что в эту самую минуту сорок человек звонит в скорую помощь и почувствовала холодок страха. Казалось, что‑то темное, зловещее надвигается извне, но Вера не стала ждать – упрямо сбросила вызов и снова набрала номер службы спасения. На этот раз в ход пошла цифра «1».

Потянулись гудки.

– Йоу, Евгений, – раздалось неожиданно в трубке. – Че по чем? Год рождения и фамилия.

– Я… – Вера растерялась и на всякий случай проверила номер.

– Аллоэ? – снова подал голос «Евгений».

– Я в скорую звонила, да‑да. Я не о себе, тут человек, ну, умер. Я пульс не…

– А погромче?

– Человек умер!

– Прикрой микрофон от ветра.

– Умер! Дух испустил!

– Че испустил?

Вера не выдержала:

– Окочурился! Скапустился! Отдал Богу душу. Сыграл в ящик. Отправился в тридесятое царство. Врезал дуба. Приказал дол…

В трубке тяжело вздохнули и сказали "Ох еперный".

– Так что?

– Год, цыпа…

Она глубоко вдохнула и не ответила на "цыпу".

– Я не знаю, какого он года. Лет сорок. Пятьдесят. Не знаю.

– Твой год, цыпа.

– Ка… Какое это имеет отношение? На Северном пляже у волноотбойной стены лежит мужчина, просто заберите его и, – Вера замялась, – ну, сделайте, что‑нибудь, да‑да.

– А теперь могу я услышать год твоего рождения?

– Восемьдесят седьмой, блин, Воронцова!

Вера сердито посмотрела на телефон.

– Воронцова Вера Павловна, – из динамика послышалось клавиатурное крещендо, – есть. Уезжаешь на пароме, 5‑го в 17:30, 3 причал, не проспи, цыпа. При посадке на паром при себе иметь доку…

– Бла‑бла‑бла. Вы заберете жмурика?

Некоторое время в трубке царило молчание.

– Это твоя родня испустила… ммм, умерла?

– Нет, какой‑то мужик. Вчера он танцевал, – не к месту добавила Вера.

– Тогда оставь.

Она растерялась и спросила едва слышно:

– Что? Господи, вы его заберете?

– Цыпа, ты новости смотрела?

– Это что, социологический опрос?! Где вас так разговаривать учили вообще?

Евгений немного помолчал.

– Волонтеров не учат, – сухо и раздраженно сказал он. – Они сами вызываются и делают так, чтобы учёные цыпочки не попали в беду. Уж извини, если говорю не так, как тебе нравится, но по‑другому не умею.

Вера смутилась.

– 5‑го в 17:30, – повторил Евгений. – Третий причал. Паспорт, полис.

– Да отстаньте вы со своим…

Но Евгений уже отключился, и звучали гудки.

Вера в раздражении уставилась на сотовый, на мертвеца. До чего же опрятно выглядел мужчина: белая рубашка, красно‑синий галстук, коричневые брюки, туфли, носки. В стороне грязным сугробом лежали вязаный свитер и пиджак – того же кофейно‑клетчатого окраса. Одежда мужчине удивительно шла, будто ее шили на заказ.

Вера не понимала, что случилось с веселым незнакомцем. Приступ? Инсульт? Слишком много выпил?

Впрочем, какая разница.

– Мои глубочайшие извинения, – Вера показала левой рукой на правую. – Ну не мне же, в самом деле…

Вера в нерешительности пошла к лестнице и оглянулась только на втором пролете – где в нише волноотбойной стены приютилась скамейка. Почему мужчина сел на песок? Вера решила, что он спускался с набережной, откуда не заметил лавку. Да и наверняка окосел от выпивки.

– Не ваше это дело, Вера Павловна, да‑да.

***

Вера сидела на кровати прямо в одежде. Она начала снимать шарф, да так и забыла, начала снимать рюкзак и опять забыла – все потому, что включила телевизор. Там по всем каналам крутили одно и то же: причал с птичьего полета, со стороны города, с паромов. Снова и снова наезжали скорые, полиция, кто‑то рыдал. Мелькали тела, размытые пикселями; кровь в темно‑бордовых лужах.

"… давки на шестом причале погибло сорок семь и тяжело пострадали сто девять человек… благодаря оперативному руководству главврача 4 горбольницы Германа Миновича Неизвестного удалось свести число жертв до минимума… Главным управлением МЧС России по Архангельской области принято решение о введении в Северо‑Стрелецке режима чрезвычайного положения с 10:00…"

Вере стало дурно. Она побрела на кухню и заварила чай, но уже через минуту о нем забыла: представила день пятого октября, когда потянется очередь на последний паром. Что случится там?

Мысли то и дело возвращались к Герману, который проявил себя в такой непростой ситуации, и Вера почувствовала неподдельную гордость. Воскресила в уме его лицо, которое за последнее время слегка подернулось рябью и размылось. Выглядел Герман лет на сорок: подтянутый мужчина с уверенными чертами. На лбу и в углах губ наметились морщины, смотрел он пристально, холодно, с прищуром. В минуты радости на щеках проступали ямочки, но глаза не улыбались никогда – точно у фокусника, который отвлекал зрителя, пока проворачивал трюк. Вера годами размышляла, что за трюк Герман проворачивал с ней, но так и не поняла.

Она закурила, улыбнулась воспоминаниям – вот, вот оно! Будто секунду назад Герман входил в ее больничную палату и предлагал операцию! – и не выдержала, позвонила.

– Говори.

Округло и сухо, будто Герман не дышал ей в лицо горячим воздухом и не вдавливал ее тело своим в потные простыни.

– Ты заходил?

Вера снова против воли улыбнулась, но тут же уголки губ потянуло вниз – в динамике раздалось бесцветное "нет".

– Не заходил? Ну ты чего?

Ее обдало холодом, вспомнились слова старика‑соседа. Если не Герман, то?.. Кто?

– Я не помню, где ты живешь, – Герман помолчал. – Что с рукой? Ты делала физиотерапию?

Вера ничего не понимала. Она бездумно подняла "насадку" и с трудом, со скрипом натянутой перчатки сжала чужие пальцы.

– Вера?

Мужчина лет сорока искал ее. Мужчина лет сорока.

– Вера?!

– Физиотерапия? Я… да, мне надо бежать, да‑да. Я рада была слышать твой голос.

Вера зажмурилась и сбросила вызов.

Да, Герман пришивал эту руку – все нервы, сосуды и связки, – но иногда казалось, что судьба трансплантата волнует его больше, чем судьба хозяйки. А кем бы он стал без Веры, без ее изуродованного тела? Никому не известным докторишкой из никому не известного городка. Ни интервью по CNN, ни оборудования, ни поста главврача – ни‑че‑го. Мелкая серая жизнь.

В который раз вспомнилось, что тогда, в больнице, Вера и не думала ложиться на операцию. Хотелось увидеть снова Германа, не больше, а он пришел бы только, если бы она согласилась. Ну и – да, да! – она, конечно, согласилась. Совершила детскую глупость, поддалась на обаяние, на ледяной германовский магнетизм, и теперь цена этой "детской" глупости мертвым грузом висела на правом плече.

Вера повела им, отгоняя раздражение. Кто же искал ее? Ноги будто сами потянули Веру к соседской двери.

– Как выглядел тот мужчина? Когда он был?

Длиннющий, белый как смерть, рыжий. Приходил около восьми‑девяти, когда Вера еще гуляла.