Неслышно ступая, Арсений приблизился к ней.

Женщина вскинула голову, и юноша столкнулся с полным скорби и слёз, синим взглядом Ксении Сергеевны.

От неожиданности он потерял дар речи.

Несколько мгновений, они, молча, смотрели друг на друга. Наконец, придя в себя, он

произнёс:

— Вы плачете, мадемуазель?

Ксения кивнула.

— Простите меня.

— За что же? — удивился он. — За слёзы?

— Я не должна показывать слёзы, — пробормотала девушка. — Это не в правилах воспитания.

— Глупости! Здесь я и вы, и больше никого. Не терплю фальши. В этом мире её достаточно. Ваши слёзы и ваши глаза — искренние. Что с вами? Вам причинили боль, обидели?

Наконец, она справилась со своим отчаянием.

— Почему вы здесь, Арсений Андреевич?

— Я пришёл сюда… — замялся Арсений и неожиданно для себя, быстро выпалил: — Позвольте вам помочь. Если хотите, можете рассказать, что вас так огорчило.

Сама не зная почему, Ксения открыла ему дверь в свою келью.

Она рассказала ему всё.

Не перебивая, Арсений внимательно слушал. Когда она выговорилась и замолчала, произнёс:

— Оказывается, нас многое связывает.

Лицо девушки выразило недоумение.

— Разве вы не знаете, что наши родители любовники?

— Нет.

— Однако это так. Самая элегантная женщина Петербурга и мой отец. Кто бы мог

подумать!

— Мне стыдно, — Ксения покраснела и умоляюще попросила. — Прошу вас, не говорите больше о них ничего. Пожалуйста.

— Чтобы я не сделал, ради вас, мадемуазель, — Арсений, с нескрываемой нежностью, смотрел на неё.

— Я не понимаю вас, — растерянность сквозила в её взгляде.

— И потом, вас мало любит мать, — продолжил он. — А меня не любит отец.

— Мне так больно, — глотая горький ком слёз, прошептала она. — Родители решили всё за меня, а я…

— Вам не нравился предложенный ими жених и, вы не захотели выходить за него замуж. Ваши родители считают, что он лучшая партия для вас. Верно? Они, по-своему, желают вам счастья.

Она подняла на него заплаканные глаза.

— Но они даже не спросили меня, чего я хочу, а чего нет.

— Я понимаю вас, — успокаивающе произнёс он и сжал её руку в знак поддержки. — Понимаю.

— А вы? — вытирая слёзы, спросила Ксения. — Вы бы послушали отца в таком случае?

— Нет. — Тихо, но твёрдо ответил он и отвёл глаза от пытливого взгляда девушки. Отпустил её руку. — Не послушал бы. Ксения Сергеевна, мы живём в мире, где люди очень жестоки.

— Пусть отец! — по её щекам медленно поползли слёзы. — Но я не ожидала такого от матери.

— Я верю. У вас доброе сердце и вы даже подумать не могли, что родители поступят с вами так вероломно. — Арсений с сожалением смотрел на неё. — Мне известно, что такое родительское вероломство. Испытал на себе, и тоже плакал. — Он подавил вздох. — Поверьте, о вас никто не подумает кроме вас самой. Наберитесь смелости и уйдите из монастыря.

Ксению смущал пристальный взгляд внимательных глаз. Ей стало не по себе. Щёки девушки вспыхнули.

— Вот мне и стало легче на душе, — она быстро, тыльной стороной ладони, вытерла следы слёз на заалевших щеках. — Спасибо вам, господин Рунич.

— Арсений, — он протянул руку, и взял в ладони её тонкие пальчики. — Для тебя, сестра, я — Арсений.

— Ксения.

Они стояли друг против друга, и молчали. Он продолжал держать в руке её маленькую ладонь. Казалось, девушка этого не замечала.

Арсений не отрывая глаз, смотрел на неё.

Она стояла так близко, и свет луны играл в её зрачках. Не высокая, хрупкая и тонкая. Синие глаза, из-под длинных ресниц смотрели доверчиво и печально.

От неё пахло цветами и юной свежестью семнадцати лет.

Наконец, Ксения произнесла:

— Пожалуйста, иди. Тебе нельзя здесь находиться.

— Я знаю. Но, — он смело взглянул в глаза девушки и, прижал её руку к сердцу. — Как мне забыть всё то, что ты мне рассказала, Ксения?

— Не надо больше об этом, прошу. — Она отняла у него руку. — Иди.

Он кивнул головой и быстро вышел за двери кельи.

***

Прошёл час с момента его ухода, а Ксения всё ещё не ложилась спать.

Выйдя из кельи, направилась в монастырский сад, чтобы вдохнуть ночной прохлады и успокоиться.

Вдруг, из-за колодца во дворе, выскользнула тёмная тень. Ксения вздрогнула. Но это было не привидение, а монахиня, сестра Ольга, вездесущий монастырский сыщик, которая следила за всеми и доносила матушке игуменье.

Ксения знала от сестры Дарьи, что Ольга появилась в монастыре четыре года назад.

Её бледное лицо, без бровей и ресниц, с выцветшими блёклыми глазами, с внушительным пенсне на тонком, длинном, как у цапли, носу, то и дело мелькало рядом с игуменьей.

Высокий, со скрипучими нотками, голос, постоянно делал замечания молоденьким монашенкам и послушницам, которых она неусыпно контролировала.

К тому же Ольга была заядлая сладкоежка и любительница поесть. Когда миновало время поста, она воздавала почести всему, что видела на трапезном столе, да так усердно, что от сытости глаза её соловели, а на лбу выступала испарина.

По рассказам Дарьи, до поступления в монастырь, Ольга жила в Москве, в Печатниковом переулке, в довольно приличной квартире. Она была замужем, муж её служил в полиции, но имел крутой нрав. Всё пенял жену, что не может родить ему ребёнка, и иногда наказывал. Не сильно, а так, для острастки. Ведь если муж не бьёт жену, значит, не любит. По тому, что синяки у Ольги не проходили, супруг её любил, и даже очень.

Ещё Прохора Спиридоновича раздражала истовая набожность супруги. Сам же он уважал трактир больше, нежели храм божий.

Платили мужу исправно, по двадцати шести рублей, и это позволило им собрать, к старости, небольшой капитал.

Как только супруг почил, Ольга, страдая от одиночества и потери единственного родного человека, решилась на то, о чём, в тайне от грозного супруга, мечтала всю жизнь. Посвятить себя Господу.

Внеся в монастырскую казну 180 рублей, по словам Ольги, всё, что было у неё за душой, она стала послушницей.

Три года истового послушания, смирения и молитв, и прошлой осенью, Ольга приняла монашеский сан.

В монастыре её недолюбливали. И не только за некрасивую внешность. Она была заурядной личностью, способной только наушничать и отравлять и, без того не радостную, монастырскую жизнь.

«Хорошо, что Арсений Андреевич вовремя ушёл. — Мелькнула в голове девушки тревожная мысль. — Может, мы ещё встретимся. Боже! О чём я только думаю? Нужно всё забыть. Забыть…»

От мыслей её отвлёк, пронзительно-скрипучий голос сестры Ольги.

— Почему вы не спите в столь поздний час, сестра?

— Я бы могла задать вам тот же вопрос, сестра Ольга. Но я отвечу. В келье душно и помолившись, я вышла подышать свежим воздухом.

— Вот как. Вы знаете, сестра Ксения, кто этот элегантный юноша, что прохаживался возле монастырских стен? Он приехал на таком шикарном экипаже!

— А-а, этот, — равнодушно пожала плечами девушка, понимая, что обманывать Ольгу бесполезно. — Это знакомый моей матери. Он привез мне от неё письмо. Не понимаю, сестра, что вы увидели в этом такого предосудительного?

— Послушницам не предстало общаться с молодыми мужчинами, у которых порок отпечатан на лбу, как рога у дьявола. Прости меня, Боже! — она истово перекрестилась.

— С чего вы это взяли, сестра?

— С того, как он смотрел.

— И как же он смотрел?

— С вожделением! — возмущенно вскрикнула монахиня. — Как дьявол, искушает и овладевает некрепкими душами, так и он, хочет овладеть нашими, сестра.

— Когда он передавал мне письмо матери, я этого не заметила, — покраснела Ксения, про себя поблагодарив небо, за ночную темноту. — Этот юноша был вежлив.

Я думаю, он относится уважительно к священному сану служителей Бога. Не оговаривайте, не виновного, сестра. Это — грех! И потом, не думала я, что монахиням известно, что такое вожделение.

Сестра Ольга обиженно засопела и замолчала.