Щурясь, Арсений смотрел на утопающую в золотистых лучах ленту реки, на колышущееся не скошенное жито и болотистую лощину за речушкой.

На минуту закрыл глаза и, ему показалось, что вот она, задумчиво улыбаясь ему, под кружевным зонтом, в белом, лёгком платьице, стоит рядом.

Его губы, невольно, зашептали:

— Леночка, жизнь моя.

***

Она очнулась от голоса няни.

— Ну, куда же вы, барин, пошли?

Ванечка, с радостным смехом, ползал, на лужайке, по одеялу.

Укрывшись в тени беседки, Елена, наблюдала за сыном и няней. Приближалось время кормления.

Она встала. Идя по дорожке к ребёнку, посмотрела на небо и, вздрогнула.

Именно сейчас небо было такое же голубое, как глаза Арсения. В минуты страсти эти глаза становились тёмными. Расширенные зрачки с небесно-голубой каёмкой напоминали омуты глубокого озера. Они затягивали в желание и огонь страсти.

Как же, сейчас, ей хотелось поцеловать эти глаза!

Она часто заморгала, чтобы отогнать от себя воспоминания и невольные слёзы.

От их мечты ничего не осталось, только страстный шепот любимого в их последнюю встречу и вкус слёз на губах.

Елена с тоской посмотрела по сторонам.

« Нет, — внутренне встрепенулась она. — Я не одна! У меня есть сын моего Арсения. Наш Ванечка».

Малыш, с такими же, как у отца, ярко-голубыми глазами, смеялся и полз ей навстречу.

Елена подхватила сына на руки, прижала к груди и расцеловала.

========== Глава 6 ==========

В середине декабря Андрей Михайлович в очередной раз навестил сына, с твёрдым намерением увезти его из имения в Петербург.

Сын не притрагивался к спиртному, соблюдал режим и пил лекарства, которые прописывал ему Александр. Посещая Петербург, несколько дней проводил в больнице, проходя курс обследования. Он был послушен и терпелив, но как-то механически.

Андрей видел, что разрыв с Еленой надломил его сына. Внутри него застряла тоска и, он никак не мог избавиться от неё.

Рунич понимал, что долго жить, с ноющей болью, Арсений не сможет. И затворничество в деревне ничего не даст. Да, оно успокаивало, но в этом спокойствии, сын всё глубже погружался в одиночество и тоскующую боль.

И когда Алексей, в последний раз, навестивший его сына в имении, рассказал, что Арсений, по воскресеньям стал посещать церковь в соседнем селе, а в доме появились иконы, и он сам видел, как уединившись, его сын молиться, Андрей насторожился.

Он знал, что Арсений всегда относился к вере и церковникам, с предубеждением.

В былые времена, даже по большим церковным праздникам, на службу в храм, его было не загнать. Андрея это мало волновало. Он и сам мало верил в существование Бога.

Однако, он почувствовал, ещё немного и, сын заявит о своём решении уйти в монастырь. Нужно было срочно искать выход.

***

В этот зимний день Арсению не читалось.

Он бродил по дому, из комнаты в комнату не находя себе места.

Комнаты в доме были обставлены тёмной дубовой мебелью. На полу — светлого тона ковры, такого же тона занавеси на окнах и проёмах дверей. Охотничьи трофеи в кабинете: оленьи и лосиные рога, кабаньи и волчьи головы. В гостиной, возле камина, медвежья шкура, на стенах семейные портреты. Немногочисленная прислуга: Фёдор, кухарка, прачка, скотница, конюх и сторож. Три раза в неделю, в усадьбу приходили несколько крестьянок, убрать и вымыть в барском доме.

Вернувшись в кабинет и подойдя к окну, он сел на стул и несколько минут смотрел на длинные седые облака, которые едва тянулись по небу. Было четыре часа дня, но уже наступали сумерки. Горело сплошным заревом то место, где село за горизонт солнце.

Становилось всё темнее и темнее. Зима. Под сугробами и снежными шапками спят деревья, животные, леса и поля.

Уже больше года он живёт в имении.

Иногда тишина и томительное ожидание чего-то хорошего, в вяло текущих, однотонных, бесцветных днях его жизни, становились для него, невыносимы.

Тогда он ехал в столицу, чтобы окунуться в её суету, шум, быстротечность жизни. Отходил сердцем возле отца и Александра, сдавал в издательство выполненные переводы стихов модных зарубежных поэтов и, погостив несколько недель, опять возвращался обратно.

К ночи похолодало и, на стёклах появились морозные узоры.

Зябкость пробежала по телу. Арсений поднялся со стула и направился к книжным полкам. Закрыл глаза и, взял наобум книгу.

Со свечой в руке навстречу ему спешил слуга.

— Не изволите ли, Арсений Андреевич, чего покушать?

— Ужинать не буду. Иди спать, Федор, — он взял свечу из рук слуги и, направился в кабинет.

— Я немного почитаю, и тоже лягу.

Он уже было собрался погасить свет, как лежащая рядом с диваном собака, ощетинилась и глухо зарычав, подняла голову.

— Ты что, Лорд?

Собака поднялась и побежала к дверям, ведущим в прихожую.

— Ты куда? — позвал её Арсений.

Собака лаяла у двери.

— Кого-то нелёгкая принесла, — пробормотал он и, взяв свечу со стола, пошёл к дверям.

Увёл собаку в гостиную, вернулся и открыл двери.

Приезд отца несказанно обрадовал его.

— Папа! — он прижал руку отца к сердцу.

— Может, я некстати.

— Ну что ты! — воскликнул Арсений. — Только живя в глуши, начинаешь осознавать и ценить человеческое общение, дружескую беседу и заботу.

— Да ты вовсе стал философом! — Рассмеялся Андрей Михайлович. — Фёдор, скажи кухарке приготовить еду на двоих.

Спустя полчаса глазунья с ветчиной, хлеб, сыр, и кофейник с горячим кофе и сливками, стояли на столе.

Арсений быстро окинул взглядом стол.

— Чего-то не хватает. Фёдор, прикажи подать солёных грибов и огурчиков, мяса и холодной водочки! — он подмигнул отцу и рассмеялся. — Нужно отметить встречу.

— Спасибо! — Андрей Михайлович с удовольствием потёр ладони. — Я проголодался и продрог. От такого угощения не откажусь.

После обеда, они расположились в креслах возле камина и, беседуя, закурили.

— По мнению иноземцев, мы — нелепый и дикий народ, — рассуждал Андрей Михайлович. — У нас, в праздники, начинается чистое светопреставление под названием — разгул. Горланим песни, ломаем половицы в плясках, пьем до потери пульса, устраиваем мордобой под названием «кулачный бой». Чуть ни голые сигаем в ледяные проруби в крещенские морозы, в масленицу, лезем на обледенелые столбы под одобрение объевшейся блинами толпы, катаемся с ледяных гор и, устраиваем гонки на тройках, а летом прыгают через костёр на Ивана Купалу. Где в цивилизованных странах ты видел такое? Там всё причёсано, вылизано и отглажено. Продуманно, почтенно и благородно, под звон колоколов и умиление. Что такое широкая русская душа объяснять там бесполезно. Не поймут.

— Именно так, — в согласии кивнул Арсений. — Из-за того, что праздничное настроение у русских горит высоким градусом, нас, там, не скажу бояться, но опасаются.

— Веселиться наш народ умеет от души, но и скорбеть тоже умеет. И себя от неприятеля защитит. Не одна война это доказала. Вряд ли они сумеют поднять русского медведя на вилы. Вот только червь у нас завелся и въелся вовнутрь махины государства Российского.

— А-а, революционеры. Смутьяны и бунтовщики, как говорит наш старый Фёдор. Ну, и что в Петербурге?

— Неспокойно. Демонстрации студентов, рабочих. Много противоречия и несогласия в обществе, — вздохнул Андрей. — Поэтому социалисты, революционеры заполонили страну.

— Государственный совет и Сенат подчиняются только государю, верно?

— Да. И эти одиннадцать министров не способны на успешные реформы. Разве что только Витте, но и его, я думаю, скоро сместят. Плеве всячески очерняет его перед императором.

— Почему? Ведь Витте возглавил комиссию по изучению потребностей сельского хозяйства. Разве это плохо для страны?

— Государь крайне ревностно относиться к любому талантливому министру.

— Как будто они отнимут у него трон! — хохотнул Арсений.

— Они не отнимут, — резонно заметил Андрей. — А вот кто подогревает недовольство народа, устраивают забастовки и демонстрации, те — могут. Убийство в апреле министра внутренних дел, Сипягина, неким эсером Балмашёвым, тому подтверждение. Ну, Бог с ней, с политикой! — махнул он рукой. — Знаешь, что Ксения родила дочь?