Урок окончился.

Иван так и не пришёл ни к какому решению, поэтому на перемену он не пошёл, и чтоб случайно в коридоре не встретиться с девушкой, просидел перемену в классе. Потом начался другой урок, третий, Стрельцов по прежнему не знал, как быть? и опять на перемены не ходил.... Прошёл день, второй, месяц, и ничего не менялось.... Потом Иван подумал, не надо завязывать никаких отношений с ней. "Рано мне ещё!... Впереди целая жизнь, и впереди ещё будет большая любовь!" - решил он.

Прошло много десятков лет.

И в октябре это был уже не тот подвижный озорной юноша, для которого широко открывалась жизнь, теперь это был пожилой мужчина с седыми волосами и седыми густыми усами. Иван - Иван Дмитриевич, как все уважительно его теперь называли, сидел в своей квартире на диване и размышлял. Жена - не та девушка, о которой он мечтал в юности, а другая женщина - ушла на работу, дети выросли и не жили с ними, разъехались, кто куда, он в квартире находился один, и ему никто не мешал. И сегодня почему то память унесла его к тем юным годам, в которых так было много света и радости, в которых он был счастлив и не счастлив одновременно. И почему то в памяти опять всплыла Вера Плотникова, та, что тогда глядела ему прямо в глаза, она, как заноза, всю жизнь сидела в его душе, не давала покоя, и ничего он с этим поделать не мог.

Вспоминая её, он задал себе вопрос: "А был ли я счастлив на своём веку?" Умом Иван Дмитриевич понимал - он провёл жизнь хорошо, но та же жизнь научила его быть откровенным с самим собой, и он честно признался себе: "Нет!" Счастье прошло мимо, оно прогорело, как спичка, тогда - в юности, и больше не вернулось к нему. Да, он был женат, и даже несколько раз, жёны нравились ему (звучит смешно), родили ему детей, были ласковы и милы с ним, но того чуда юности больше не повторилось, полёт не удался, запредельная радость умерла, а Вселенная больше не раскрывалась перед его взором. "Были только серые сумерки, а сердце, как было пустое, так и осталось пустым!" - констатировал Стрельцов. "Но что произошло тогда, почему я к ней не подошёл, даже не попытался наладить отношения, неужели я струсил?" - продолжал думать он. И впервые за много лет Иван честно признался себе: "Да, струсил!" - чётко произнёс он. От этой мысли горела голова, ум путался, и на уютном диване стало неуютно. "Неужели я сам отказался оттого, что было уготовлено мне, прошёл мимо?!..."

Иван Дмитриевич прилёг.... Но острая, нестерпимая боль не давала покоя, она жгла его сердце за малодушие, которое тогда он проявил, за то, что сам отказался от любви, от счастья. Стрельцов вновь сел. Хотелось изменить свою жизнь, она не должна была так сложиться, это было нехорошо, несправедливо... Иван Дмитриевич очнулся.... "Но ничего изменить нельзя!" - грустно произнёс он. "Да, нельзя!" - повторил он.

Горькие мысли и сожаления без конца вились в его голове, удушливая тяжесть плотным одеялом укутала его и не давала свободно вздохнуть, и через некоторое время, чтоб успокоиться и развеселить себя, Стрельцов решил включить музыку. Он вздохнул, опёрся правой рукой на диван, встал и пошёл к углу, где у него на этажерке стоял проигрыватель, обычный проигрыватель из восьмидесятых годов, который в то время казался последним словом техники, но который сейчас - в век мобильников, ноутбуков и других экзотических гаджетов и девайсов казался устаревшим динозавром. Зачем он его хранил? он и сам не знал. Иван Дмитриевич мог купить и современный музыкальный центр, благосостояние позволяло. Может быть, этот проигрыватель из восьмидесятых годов символизировал ему, что в нашем быстро изменяющемся мире, хоть что то остаётся неизменным. Стрельцов отыскал знакомую пластинку, положил её на диск, снял с рычага звукосниматель, и по квартире поплыл блюз. Саксофон тщательно выводил медленную мелодию, и в квартире, словно в магическом кристалле, возникали образы его раннего детства, юности, всей жизни. В принципе, он прожил хорошую жизнь, только та заноза всё кровоточила и кровоточила!

Иван Дмитриевич подошёл к окну. На улице по прежнему лил дождь, и под музыку ветер гнал жёлтые листья вдоль улиц, трепал деревья, срывал с них последние одежды, и те голые, пристыженные по прежнему тянули ветки к свинцовому погасшему небу, жалуясь на него кому то. "Всё, как у меня в душе!" - думал он.

И неожиданно полились слёзы, и, глядя на упирающиеся ветки в свинцовое погасшее небо, он вдруг произнёс: "Прости, дорогая!" - и ветер понёс его слова далеко далеко.

На дачном участке пожилая женщина стояла на грядках и убирала последний урожай. Октябрь не самый лучший месяц в году: болели ноги, прыгало давление, и различные заботы о доме, о детях, о муже без конца посещали её голову. Вдруг что то кольнуло её в самое сердце, она охнула, села прямо в одежде на мокрую грязную землю и расплакалась. Отчего она плакала, она и сама не знала: то ли от тяжёлой жизни, то ли от несбывшихся надежд. Но в слезах было что то и светлое, освобождающее, словно внутри вдруг открылась заржавевшая задвижка, и то негативное, связанное с давно забытым прошлым, которое она не понимала и которое мучало её всю жизнь, наконец, ушло. И женщина давала волю слезам.

Из дома, застёгивая короткое пальтишко на бегу, выскочила шестилетняя внучка. Увидев плачущую бабушку, она подбежала к ней и звонко спросила:

- Ты чего, ба, плачешь?

- Ничего, это я так, - ответила пожилая женщина. - Вспомнила хорошее, вот, и плачу.

- А разве от хорошего плачут, - удивилась внучка и раскрыла рот.

- Плачут, ещё как плачут!

Затем вытерла слёзы и попросила:

- Подойди ко мне, дорогая, дай я тебя обниму.

Внучка подошла, и Вера Плотникова обняла её.

А кто не совершает в жизни ошибок?