«Это цветы».
«Что это за цветы, Офелия?».
«Это цветочная лавка напротив того места, где я работала».
«Хорошо, Офелия, очень хорошо… Ты видишь, какие они красивые?».
«Я думала, глядя на них… Как часто люди покупали их для похорон… Я вспоминала смерть своей матери… Она не была очень уж ласковой, моя мать… Я думала о братских могилах в концлагерях Пси-Корпуса – сколько лет на них никто не приносил цветов…».
«А ты не думай об этом, Офелия. Позже подумаешь. Подумай о том, что эти цветы мужчины покупали на первые свидания с девушками. Ты ловила иногда их мысли, даже если не хотела… Вспомни радостное волнение того юноши – какой красивой в его мыслях представала эта Элли… Их покупали на свадьбу. Вспомни того уже немолодого жениха, который забежал в твой магазин за книгой по кулинарии… Он просил что-то простое, чтоб и мужчина мог разобраться, он говорил, что каждое утро намерен готовить своей жене что-нибудь вкусненькое, потому что слишком много лет он ждал встречи с нею, и теперь каждый день будет для него праздником… Их покупают, когда идут на первую встречу со своим новорожденным ребёнком. Ты ведь тоже ждёшь ребёнка, Офелия. Я слышу его. Я вижу, как он тянет к тебе маленькие ручки. Он любит тебя, Офелия».
«Я вижу… там красные розы… Когда я была маленькой девочкой, я могла очень долго любоваться красными розами…».
«Что ещё ты видишь, Офелия?».
«Это чашка с кофе».
«Где стояла эта чашка?».
«Она стояла в шкафу у нас на работе. Вообще-то, это была моя чашка… Но коллеги, особенно начальница, часто брали её, потому что свои вечно забывали где-нибудь на полках…».
«Видишь, Офелия? Значит, не так уж они не любили тебя, не такое уж испытывали к тебе отвращение. Если б на самом деле испытывали – ни за что б не прикоснулись к твоей чашке».
Офелия улыбнулась – рябью дрогнуло изображение чашки, но не исчезло, напротив. Границы проявившегося пятна чуть раздвинулись, проявилась лакированная поверхность стола, старый, потрескавшийся лак, в трещинах невыводимые потёки чернил – ручка у её коллеги, Кристин, протекла на этот стол, и они вместе всеми силами оттирали его, но так до конца не оттёрли, и начальница тогда махнула рукой: «А и чёрт с ним, с этим столом, он ещё президента Сантьяго помнит, хуже ему уже не будет».
«У вас такой голос, Мисси… От вас такое веянье… Словно что-то с Андо родное. Больше, чем если вы просто знаете его. Вы тоже, как он, всё время думаете о боге, бог всегда с вами. Но другой какой-то бог…».
«У меня есть вера, Офелия. Она странная вера, да. У моего бога есть имя, и Андо его знает».
– Устала, Мисси?
– Каждый день бы такую усталость, - Мисси присела на низенький пуфик, потёрла горящие сухие ладони, приняла из рук Алиона с почтением поднесённую чашку с чаем, - много сделали, большая работа.
– Ты просто рождена для этой работы, Мисси. Равную тебе нечасто встретишь.
– Смешно сказать, я ж пыталась лечить, ещё когда у меня никакой способности не было. Там, с Вероникой… Я, конечно, вот этого всего тогда не могла, просто говорила: «Вероника, держись, вот за это держись, да вот за это…». Ни за что не выпускала, она ж в любую минуту могла умереть, ну или совсем бы ей худо стало… Тогда не спать подолгу привыкла… Та девушка, дочь её, всё расспрашивала меня, наговориться не могла… Ей, бедняге, всё детство талдычили – мать, мол, тебя бросила, родила и сбежала… Ну, как не сбежишь-то, когда с тобой такое сделали… Когда дочь даже не показали… Там, на Центавре, Веронике даже полегче было, сидели мы, бывало – мы ж меньше всех спали – у мониторов, выцеливали корабли дракхианские… Она всё говорила, какое ж хорошее тут небо. Только вот перестанут летать по нему корабли эти безобразные – и краше не найти. Она счастливая, девочка эта, мать у неё героиня. Такое пережила, продержалась, справилась, и на Центавре – подлетаем, бывало, к кораблю, ей достаточно морду хоть одну дракхианскую в кабине увидеть, и готово… Транслировала им туда что-нибудь любимое из корпусовского житья-бытья – и готов дракх, не до орудий ему уж…
– Я слышал, она говорила… Говорила, что и отца своего нашла.
– Нашла и простила. Сама ему в тюрьму вакцину тогда принесла, от чумы дракхианской… Это правильно, это по-нашему.
– Прощение – трудная работа.
– Как же иначе, трудная… Да без прощения нет исцеления. Он учил прощать – мы кто такие, чтоб иначе делать?
– Ты и Андо простила…
– Я и не злилась на него никогда. С чего? За то, что ли, что он тогда на меня шипел? Так ребёнок ведь, господи… Кто из детей глупостей не делает. Кто ж на них злится за это. Это как там, бывало: «Хорхе, куда, поганец, без шапки на улицу? Лайл, прекрати сестрёнку за косичку дёргать, ей же больно!». И шлёпнешь их, бывало, и отругаешь… Да разве ж это злость? Ну конечно, сердилась я на него, что не понимает… Но как подумаю, чего он лишённым рос – так и отступало всё. За что ребёнку, господи…
Алион долго сосредоточенно изучал узор на одеянии Мисси. Особой надобности в этом не было – простенький узор этот, обычно украшающий мантии подвижников, посвятивших себя служению обществу, он знал в совершенстве, подростком одним из его послушаний в храме было нанесение разметок на ткани.
– Об этом ещё я этой женщине, Кэролин, говорила. Всё никак не могла она понять, девочка бедная – что у нас тут любого принимали, кто с чистым сердцем идёт. Вот, мол, как же, Алан, он же… Ну подумаешь, сын Бестера… У нас тут десятый год сын Картажье живёт, и ничего, куда уж там вашему Бестеру… Ну, оно конечно, принц-то, вроде как, не у нас жил, и нам лично этот Картажье кто… Но и пси-копов мы что, не видели? У нас в Лапландии жил один… Немного не дожил до отправки корабля первого, но тут уж никому не вытянуть было… Видели, может, среди отправляющихся, первого корабля, девочку в коляске, безногую? Дочь его, Кесси. С её матерью ещё хуже, чем с Вероникой, вышло, ту хоть под наркозом… Но этого-то у них тоже много было, кто б их там защищал, этих «меченых», или в суд они, что ли, подать могли? Туда попал – это всё, почти что всё… У неё двойня родилась, мальчик мёртвый, а девочка вот без ног. Сама мать умерла при родах. Тогда в нём и перевернулось что-то. Прихватил дочь и сбежал, месяц по деревням скитался, молоко у хозяек выпрашивал… Потом отряд Лукаса им помог с Земли выбраться… В войну всё на Землю рвался, да куда ему, ему ж ещё при бегстве с Лукасом колено прострелили, нога почти не двигалась…
– Мисси, я хотел спросить… И заранее прошу прощения, если вопрос мой пересекает границы такта…
– Это вы про оргии, что ли? Уж знаю, про что с таким лицом спрашивают, тут телепатом не надо быть… Ну, понимаю, сложно такое понять, правда что ли другие мы такие… Там никаких границ нет. И этих тоже. Абсолютное принятие. Это не значит, конечно, что прямо все со всеми, кто-то стойкие пары образовывал, и это не значило, что они любят больше, чем другие… Но обычно – не… Понимаете, всех нас объединяло это в одно, и собственные границы тела казались несущественными… Что такое тело-то? Оболочка, в которой живём мы, сила наша, душа наша… А души уже порознь не могли. Тоже ж знаете, при этом все барьеры падают, сознанием сознания касаешься – и всю боль, весь жар принимаешь… Вот так иной раз нужно было показать: «Ты нужен, тебе жить нужно…». Не в сексе тут дело, хотя и в сексе тоже – что ничто не чуждо, ничто не нелюбимо… Опять же, как хотя бы без объятий, без поцелуев, если все вокруг вот такие золотые? Уж не знаю, взгляд что ли у меня такой, да по-моему, не только у меня, что все они такими красивыми были, такая любовь ко всем – секс сексом, а вот иной раз смотреть – и не насмотреться, руку, бывало, возьмёшь – и гладишь, гладишь… Женские ноготки остренькие такие, мужские руки сухие, мозолистые… Я там вообще будто всё время под кайфом ходила, иной раз стираешь что-нибудь – выберешь, например, половики, какие более затоптанные, и трёшь, трёшь, руки почти что в кровь, только унять это как-нибудь… И пройдёт так кто-то мимо, и коснётся… Не рукой даже, мыслью… Вы земной цветок одуванчик видели когда-нибудь? Вот такое, только в форме ладошки. Солнечное, горячее, яркое. И – «Мисси». И – улыбка. Как там счастливой было не быть? Когда я узнала потом… Когда уже Веронику и остальных-то нашла… Долго сидела вот так, сидела… Молчала как будто… А подошла ко мне Клара, говорит: «Что ж ты так кричишь, Мисси?». Всего П1 у Клары был, а через стенку слышала…
