Лицо Андо было частично прикрыто разметавшимися волосами, чуть приоткрытые губы выглядели сейчас такими нежными, почти детскими. Алан думал о том, что можно б было смотреть на эти губы всё то время, что осталось до условного утра, и это было бы очень неплохо, пожалуй, это было бы компромиссом с проклятым внутренним искусителем… Внутренний искуситель на компромиссы идти не желал.
Он скользнул взглядом по ключицам, груди Андо. Как это всё… нежно, прекрасно, как… отражает понятие о том, что есть красота, что есть соблазн. Такое стройное, сильное, изящное молодое тело. Алан старался внутренне говорить об этом так, что прекрасно б было рисовать Андо, или лепить с него скульптуры, но не мог обмануться – думал он совсем не об этом. Он не мог не заострять неподобающе много внимания на острых розовых сосках, на лёгкой тени на впалом животе, на выпирающих косточках на бёдрах. Он не мог не думать о тех руках, что ласкали это всё, точнее, не о руках, конечно, плевать ему сейчас было на эти руки больше всего на свете. Он думал именно о том, что были они, эти руки, что были эти ласки. Что тело Андо… слово «не невинно» не подходило, совсем не отражало того, что он хотел бы выразить. Тело Андо знает, что такое соблазн, и это так удивительно рядом с этим светом, этой верой, этими муками, этим исцелением, но совершенно невозможно найти, зацепиться за это противоречие и на нём выплыть из странного затягивающего продолжения сна, того ощущения, что из сна пришло в явь и так же охватило всё его тело. Взгляд его сполз ниже, остановился на магнитом его притягивающем месте между этими выпирающими косточками, сейчас не прикрытом совершенно ничем, кроме лёгкой тени. Он как заворожённый смотрел на нежный безволосый лобок, внутри всё наливалось сладкой, нестерпимой, жаркой тяжестью, нечто разворачивалось в нём, пробуждалось, захватывало, подчиняя его себе, заставляя смотреть на гениталии парня и уже не желать отвернуться, не желать отказать себе в таком невероятном наслаждении. Он гладил, нежил глазами член Андо, он уже понимал это, но остановиться был не в силах, ему хотелось увидеть больше… Он редко задумывался о том, как выглядят люди полностью обнажёнными, как выглядят не прикрытыми нижним бельём, а вместе с всем тем, что отличает мужчину от женщины, что привлекает мысли и задаёт им… вполне определённую направленность… Нет, он знал, конечно. Но он подумать не мог, что это может быть так красиво. Инстинктивная стыдливость, заставлявшая его отворачиваться, если кто-то переодевался при нём, даже если он просто менял кофту, или опускать глаза, если случайно входил в туалет, когда там уже кто-то был, говорила ему, что это… некрасиво, безобразно, если можно так выразиться. Сейчас его глаза говорили ему совсем иное. Может быть, отсутствие у Андо волос между ног, может быть, в целом безупречное телосложение действовало на него опьяняюще, он, не замечая сам, подполз ближе, навис над спящим телом, жадно охватывая его взглядом, чувствуя этот безумно волнующий запах. Он осознал, что его лицо склонилось к бёдрам Андо, за секунду до того, как коснулся губами этой выступающей косточки на бедре, затем потёрся о бедро щекой, он уже не слышал, не чувствовал этой внутренней паники, хотя где-то там внутри она, несомненно, была, потому что вместе с тем ему пришлось несколько изменить собственную позу, потому что то, что происходило с его телом сейчас, делало его враз ощутимым, как никогда, и несколько… неудобным в районе собственных бёдер. Автоматически расставив колени пошире, сняв это нестерпимое давление, он скользнул губами по паху Андо, по тёплой коже лобка, задыхаясь от ликования и ужаса, которые в равной степени сейчас были наслаждением, он коснулся кожи языком, долго вчувствываясь, смакуя этот вкус. Бёдра Андо, инстинктивно, во сне, раскрылись навстречу его движениям, и это тоже было так восхитительно, волшебно, сводящее с ума. То, что он так раскрывается, так… не в первый раз, много раз, те руки, все те руки… Чувствуя, как подгоняет изнутри, снизу, эта сладкая, волшебная боль, он провёл языком по члену Андо, накрыл его губами, скользнул по длинному упругому стволу в крепком, долгом поцелуе. И совершаемое ему нравилось, он жадно втянул в себя этот ствол, насколько позволяла глубина рта, чувствуя, как он твердеет, наливается силой у него под языком, пальцы судорожно стиснули ткань покрывала, другая рука в это время нырнула между собственных ног, успокаивая хотя бы немного, уговаривая эту боль, этот огонь подождать, не проглатывать его целиком прямо сейчас, не сметать всё его существо в океан, внезапно оказавшийся кипящим.
Андо вздрогнул. Сквозь сон он почувствовал чей-то взгляд, так отчетливо, так ярко, и эти черные омуты глаз. Алан?
– Алан?..
Он сперва не понял, мысль ли это, или звучавший наяву голос. Он вздрогнул, его обожгло, словно ударом молнии. Этот удар резко отшвырнул его, заставил скорчиться, стискивая всё своё ноющее, горящее существо.
Андо приподнялся на локтях, вглядываясь в темноту еще полуслепыми со сна глазами.
– Алан… Что с тобой? – Андо прикоснулся к дрожащему комочку рядом с собой, рукой стараясь приподнять одеяло, - Алан, эй…
Алан, конечно, хотел бы что-то ответить… Но ему совершенно нечего было сказать, и он совершенно был неспособен исторгнуть из себя хоть один осмысленный звук. Он потянулся к руке Андо, стремясь потереться об неё, урвать ещё каплю такого невероятного наслаждения, страдая от подступающего понимания, что сейчас было, чувствуя, как горят губы…
Андо прикоснулся пальцами к голове мальчика, медленно, еще сонно погладил его. Потом одним движением придвинулся, обнимая через одеяло, прижимая голову Алана к своей груди.
– Алан… Ну почему ты все держишь в себе? Ну почему мне нужно обязательно тебя сканировать, чтобы узнать что тебя тревожит? Если это не мое дело – так и скажи… Но твои эмоции отдаются в моей груди болью. Алан, ты слышишь? Я могу… Могу что-то еще сделать? Чтобы тебе стало легче?
«Кошмар… действительно, быть может, кошмар…».
Алан почувствовал, как его тело, разумеется, ничерта не подчиняющееся жалким и противоречивым сигналам разума, начинает бить крупная дрожь, как оно извивается, выгибается, прижимаясь к Андо – источнику наслаждения, источнику безумия, его руки бесновались под покрывалом, судорожно то хватаясь за собственное тело, то пытаясь пробиться к горячему, желанному телу рядом, губы его, оказавшиеся возле груди Андо, жадно прильнули к сладкой, нежной коже, прихватили её, посасывая, давя тихий стон от этого пьянящего вкуса. Голос Андо, звучавший откуда-то, кажется, с другой стороны реальности, пробегал молниями по оголённым нервам, ему казалось, что он пытается разбудить его, но только больше погружает в глубокую, горячую бездну.
Его никогда не били припадки, когда его болезнь настигала его в бодрствующем состоянии, его тело просто деревенело, становилось неподвижным, лишённым каких бы то ни было рефлексов. То, что сейчас происходило с ним, казалось совершенно невозможным…
Андо был в растерянности, в шоке. Что-то произошло, что-то серьёзное, и, несомненно, пугающее для Алана, что-то отличное от прежних его кошмаров, которые не могут, не должны к нему вернуться. Увы, собственное сознание Андо ещё не вполне освободилось от пут сна, вернулось к реальности. Мысли его отчасти были всё ещё далеко, на туманной Тучанкью, он всё ещё наполовину был Дэвидом, идущим по безжизненным солончакам южных областей…
– Алан…, - стараясь отстранить от себя мальчика, произнес парень, - Алан, все хорошо. Успокойся, Алан… Успокойся…
Губы Алана, горящие, искусанные, наконец смогли справиться со словами, хотя бы отчасти.
– Ан-до… Это… прости… я не могу… не мог… я пытался… Это сильнее… я не знал, что такое… Андо, я просто хотел…
«Я просто хотел, раз уж от мыслей не смог убежать, не смог все эти дни это как-то перебороть, переиначить, я поддался… Мне очень жаль, моё тело, оно словно только что мне дано, всё такое… живое, горячее, болит… Я хотел, раз ты спишь, раз тебя это не побеспокоит, хотя бы какой-то миг… Я мог бы, конечно, должен был, просто поцеловать… или просто погладить, например, твои руки… Но я хотел именно… раз уж… Понимаешь, как ребёнок, когда накрыт праздничный стол, он ведь хватает самое вкусное, он не может начать с чего-то другого, потому что взрослые его скоро засекут, значит, надо успеть… Я никогда сразу столько, много всего, не чувствовал, и это победило меня… столько наслаждения…».
