Кэролин взяла в руки фото. Словно прибой зашумел в ушах, утонули в сумраке очертания комнаты, всё кроме этих лиц на фотографии, точнее, одного лица… Форма пилотов – она ведь тоже тёмная…

– Кэролин, Кэролин, что с вами?

Мир вокруг постепенно прояснился, встревоженное лицо центаврианки – тоже ведь так похожее на земное… Как и это лицо на фотографии – юное, светлоглазое, улыбающееся…

– Лаиса… - голос слушался с трудом, звучал надломлено, хрипло, она почти наощупь нашла на столике кружку с чаем, - ваш муж… Что за семья, из которой он происходил? Где они жили, если, как я вижу, они не придерживались центаврианских традиций?

– Что?

– Ни у него, ни у его сестёр нет обычных центаврианских причёсок. И одеты они… Необычно для центавриан. Я слышала, многие центавриане-рейнджеры пренебрегают этим, и я не слишком удивилась, когда вы показали мне его фото из личного дела… Но здесь – это же до его вступления в анлашок? И его сёстры ведь – не рейнджеры?

Растерянность Лаисы сменилась смущением.

– А… Видно, как-то нечаянно я ввела вас в заблуждение своими словами, да ещё эта фотография, последняя… Это на ней как раз маскарад. Рикардо работал на Центавре под прикрытием, как и весь его отряд, они маскировались под центавриан. Он землянин.

Прибой снова накатил, смывая комнату мутной пеленой. Руку обожгло пролившимся чаем.

– Землянин… И… Лаиса, скажите, он был телепатом? - рук Лаисы с полотенцем она не видела. Ей казалось, что это её голос прикасается к обожжённой коже.

– Нет… - несколько даже удивлённо ответила та, - хотя, вы даже могли слышать о нём от этих людей, ледяных жителей. В шестидесятых годах его преследовали правоохранительные силы Земли, потому что он помогал беглым телепатам. Потом Пси-Корпус упразднили, а он вступил в анлашок…

– Знаете, Лаиса… У меня очень странная память на лица. Я помню их, только пока вижу. Один раз в детстве, в школе, один мальчик ударил меня… Родители у меня были богатые и известные люди, и школа была элитная, так что событие такое без последствий оставить не могли. Так вот, когда меня начали расспрашивать, я не могла толком описать этого мальчишку. Он не мой одноклассник, вот и всё, что я могла сказать. Вроде бы волосы светлые, вроде бы короткие, ёжиком – вот и всё. Я не могла вспомнить, курносый у него нос или прямой, есть ли веснушки, даже не могла вспомнить, выше или ниже меня он ростом. Я была в отчаянье, что сейчас они подумают, что я всё выдумала, сама упала и ударилась… Но когда мне показали нескольких школьных забияк, я сразу опознала обидчика. Когда моя мама ждала моего братика… беременность была тяжёлая, и последние три месяца она провела в больнице. Так вот, под конец этого времени я начала бояться, что забуду, как она выглядит. Подходила к её портрету и смотрела… Часто бывало, что со мной здоровались, я лицо-то узнавала, а вспомнить имя могла не всегда… Или меня спрашивали – вот помнишь такого-то? А я не знала, что ответить… Человек мог мне понравиться или наоборот показаться неприятным, но я не могла вспомнить, чем именно. И вот… Давно, почти двадцать пять лет назад, я была знакома с одним молодым человеком… Лет, должно быть, двадцати – я не знаю точно… я очень мало о нём знала. И я… странно сказать, но я сама не думала, что мне надо это знать. В моей жизни было много случайных встреч, и большинство из них… не заставляли вспоминать о них потом, спустя годы.

– Почему же вы вспомнили о нём сейчас?

– Когда я увидела ту фотографию… Я просто много думала об этом в последние дни, больше, наверное, чем все годы до этого. Потому что думала о Виргинии, о том, что это было важно для неё… О том, как долго мы с ней спорили, как я не сдавалась – упрямством мы стоим друг друга. И вот теперь я не знаю, где моя дочь, когда я снова её увижу… Если б я пошла на поводу её желания раньше – может быть, мы б не оказались на этом злосчастном корабле… Когда я увидела ту фотографию… Просто ёкнуло сердце. Просто я подумала – невероятно, но мне кажется… Вы сказали, что это ваш муж, вы рассказали, что он погиб в кампании по освобождению Центавра, и я не усомнилась, что он центаврианин.

– Кэролин…

– Мне кажется, это какая-то злая ирония. То, что судьба вот так сводит людей, которые легко могли не встретиться…

– Кэролин, этот молодой человек был телепатом?

– …и заставляет… перед лицом возможной беды быть откровенной… С теми, с кем у тебя теперь, невольно, общая судьба…

Лаиса ожесточённо теребила в руках складку платья.

– Я тоже стала жертвой восприятия, Кэролин. Рикардо… Я ведь познакомилась с ним на Центавре. С человеком, переодетым центаврианином. Рейнджером. Я слушала рассказы о его жизни… О том, как он водил грузовые корабли между Землёй и колониями, как с риском для жизни стал помогать людям, попавшим в беду, как ему пришлось скрываться, стать контрабандистом, как много раз он был на волосок от гибели… Слушала рассказы о его семье, об отце и матери, о сёстрах… Я никогда ни от кого не слышала раньше, чтоб говорили о семье… так. В его лице можно было полюбить всё земное человечество, так это было прекрасно, горячо и искренне… Я запомнила его как Рикардо Алвареса, он всю эту большую чудесную жизнь был Рикардо Алваресом… Но у него было и другое имя и другая семья… У него был брат…

Проснулся Алан, кажется, задолго до того, что по его личному распорядку могло б считаться утром. В каюте было полутемно – приглушённый свет ночника они так и не убрали совсем, когда засыпали. В его свете волосы Андо казались темнее, густыми, как цветочный мёд или тёмный янтарь. Сон всё ещё не отпускал Алана. Горячий, неправильный сон. Чувствовал ли, слышал ли его Андо? Он вгляделся в его спящее лицо. Нет, оно не было омрачено тенью беспокойства, и не было никаких признаков близящегося пробуждения. Хотелось верить, что мысли его были в эти часы где-то далеко, не коснулись этих неистовых, мечущихся в нём страстей. Алан выдохнул, пытаясь восстановить, выровнять дыхание. Справится… он теперь со всем справится. Когда-то ему казалось, что он не вырвется из тисков кошмара, не получит никакого понятия о нормальной жизни… Он получил. И он будет дорожить этой жизнью, он не пренебрежёт этим шансом…

Шанс… то, что он остался здесь сегодня, было тоже дарованным ему шансом, только вот для чего… Разумеется, если б всё было именно так правильно, как звучало – для того, чтоб быть с ним рядом, чтобы высказать свою благодарность, свою готовность помочь, чем может. Не для того, чтоб предаваться, как это называют, нечистым помыслам… Тело Андо, как обычно ночью, полностью обнажённое, было только слегка прикрыто покрывалом и его собственными волосами. Алан снова и снова, как обречённый, отчаявшийся бумеранг, возвращался к мысли о том, как хотел бы сейчас откинуть это покрывало. Просто затем, чтоб посмотреть на Андо, запомнить его всего, восхититься… Это покрывало ни в коей мере не сочеталось с его красотой, лишним оно тут было… Алан сердито закусил губу. Когда тебя только что избавили от разъедающего изнутри вечного ужаса, вместе с ним избавили и от самоконтроля. Не было у него опыта обуздания желаний – прежде их обуздывала тьма внутри, ни с кем, ни с чем не желающая его делить.

Андо пошевелился во сне, повернулся на спину, покрывало сползло, обнажая его бёдра. Алан сколько-то времени лежал, повернувшись спиной, зажмурившись, впившись ногтями в ладони. Что-то совсем не доброе, ни к нему, ни к кому-либо вообще, нашёптывало, уговаривало повернуться. От взгляда не будет вреда никому, Андо спит, он не почувствует, он не оскорбится, его мысли, кажется, сейчас где-то совсем не здесь, наверное, с его богом… А он всё равно об этом думает, легче ли ему становится от того, что он пытается не признаваться в этом факте? Злой на себя, Алан повернулся. Ладно, потом он как-нибудь… как-нибудь съест себя за это, как-нибудь скроет это от Андо, как-нибудь это, вообще, прекратит. Сейчас лучше, наверное, дать этому проклятому голосу, чего он там хочет, чтобы он наконец удовольствовался и заткнулся.