Женщина ободряюще взяла её за руку.
– Правда, много в жизни иронии… Ваше больное, кривое солнце убило моё солнце, не меня гревшее, нет, всех.
– Мне жаль… - Кэролин не понимала ещё, о чём речь, но по тону – ровному, сдержанному, полному скорби такой, как свинцово-тёмная пучина – этой скорби не вычерпаешь, не высушишь, не измеришь – понимала, что это что-то слишком большое, целая жизнь.
– Да чего вам-то жаль, бедная вы девочка, вы-то при чём? Разве вас кто приставил стражем над его душой? Вы и так… Может быть, совестью его были, не знаю.
Кэролин опустила голову, на отчаянно стиснутые пальцы упала слезинка, она надеялась, что Мелисса не заметит это.
– Вы телепат-целитель… Если б боль моя окончательно лишила меня рассудка, я б умоляла вас помочь моему сыну. Если только это возможно… Не знаю, слышали ли вы о том, что… что с ним… Не важно, забудьте, прошу вас, забудьте. Сколько б раз ни говорили уже, что сын за отца не в ответе, но я-то, мать, в ответе. В любви я родила своего сына, и разве эта любовь прошла теперь? Это как остров, отмель, где я остаюсь, когда отхлынула волна… И нет у меня совершенно никакого ропота о своей судьбе, только за Алана - если б не ради него, разве б отправилась я когда-нибудь в этот путь? Это как цветы на могилу - каждый счастливый взгляд, каждая история новой жизни, новой любви, нового шанса, что складываются в историю этого нового мира… на мою могилу. Только он со мной делить это не должен.
Мелисса облизнула сухие губы.
– Не хотела говорить вам, всё-таки женщина вы, правильно ли напоминать вам… Женщина, которую мне лечить предстоит - Офелия Бестер. Сыну вашему она сестра. Так неужели я б вам в помощи отказала, глупая вы, что вы говорите! Не бывает у целителей вообще такого, чтоб от страдающего отвернуться. Только и поспособнее меня есть, потому ведь меня зовут, что с людьми у них опыта меньше… Сейчас о том главное молиться, чтоб вернулись они все, живые-здоровые…
Кэролин тоскливо улыбнулась.
– Вы, наверное, из тех редких людей на моей памяти, кого религия действительно делает… святым.
– Ну, можно и религией это, конечно, называть, Зак вот называет, когда в шутку, когда и всерьёз. Впрочем, как называть - есть ли разница… Есть вот – любовь ясная, горячая, как летний день, в котором расцветают цветы и созревают плоды, и люди живут в любви и согласии до глубокой старости. Есть любовь, которая проходит сквозь жизнь ярким метеором, вспыхнуть и покинуть навсегда, словно раскалённой слезой прокатывается… Есть такая любовь, как у вас – как подснежник, пробиваться сквозь лёд, стоять под мокрым холодным ветром, но тянуться к солнцу, не ждать лета, не знать, что ещё лето бывает… А есть и такая любовь – она как… Зак понимает, хотя мы не говорим с ним об этом, что об этом говорить, и не потому даже, что к такому не ревнуют, тут и говорить-то таких слов нечего… Здесь любовь действительно переходит в веру, в служение, или в религию, как некоторым удобнее говорить. У меня в годы молодые-безумные каких только друзей не было, так вот была как-то парочка… Ну, религией основательно ушибнутых. Я этого не понимала никогда, а они об этом поговорить любили, иной раз проблемой было заткнуть… Так вот, из того, что они мне там начитывали из своих книжек, я потом вспомнила один момент. Когда господь ещё жил на земле (это не христианский бог, они не христиане были), у него были жёны… И вот однажды, когда он вернулся домой, наверное, после долгого отсутствия – их сердца наполнились такой радостью от того, что они видят его, что они просто не могли выразить этого никакими словами или действиями. Они обняли его взглядом, мыслью, а потом послали своих детей его обнять. Я очень хорошо это почувствовала потом… Как это бывает, когда обнимаешь взглядом, потому что большее от избытка чувств просто немыслимо, потому что и это-то – много, и необыкновенно дерзко… Когда настолько ты переполнен этим, что нет слов, и не знаешь, куда деваться от того, что происходит с твоим сердцем. Там было и об этом. Когда человек осознаёт любовь бога, когда чувствует его милость… не то даже что он чувствует себя недостойным её, говорить о недостойности – это тоже с богом спорить… Просто этого… ну, так много для человека, он обнаруживает себя настолько с избытком одарённым этим счастьем, что это просто вынуждает его… что-то делать. Поэтому человек подвергает себя каким-то аскезам, поэтому не только истово молится, но ищет как можно более трудного, сурового служения – чтоб как можно больше сил своих, огня своего подарить людям, чтоб как-то ослабить этот нестерпимый жар внутри, оправдать эту бескрайнюю, беспричинную благодать божью на нём… Так, наверное, это и есть. Посвящение богу, каждого действия, каждого дня. Просыпаться утром, радоваться, если встала раньше всех, смотреть, не погасла ли печка, готовить завтрак… Помогать матерям кормить малышей, купать их, потом греть воду для стирки… Знаете, даже не думать при этом о… нет… Это не явная мысль, а как дыхание, как биение сердца. Такой должна быть мысль о боге, говорили те мои друзья. Постоянным ровным огнём гореть где-то внутри. Или ещё вот – наблюдала я, как женщины ковры плетут (сама я не могу, руки у меня не слишком тверды) и думала – вот, есть нить-основа, есть нити, которыми ткётся узор… Иногда под узорными основы и не видно бывает, но она крепче всего, она держит всё. Так вот мои хлопоты по готовке, стирке, или потом вот, целительское моё дело – это нити узора. Сейчас очередная нить закончилась в моих пальцах, и я вижу нить-основу, и это снова накатывает на меня… А не надо бы этого…
========== Часть 5. ТЕРНОВНИК. Гл. 8. Принятие ==========
– Здравствуй, Лаиса. Не помешаю? Я просто… тревожно мне, не могу оставаться в номере, и Кэролин, в смысле, мисс Сандерсон куда-то с утра ушла… Хотя может, мы с ней сейчас всё равно не лучшая компания друг для друга, тревога-то общая. Ну, помогу вам тут в чём-нибудь, с детьми ведь хлопот полно, а я всё-таки троих вырастила…
Лаиса проводила гостью в общую комнату, где сейчас на столе стоял механизм, в котором Кэролин угадала швейный аппарат, были разложены полотнища ткани, Ганя ползал по одному из них на полу, размечая будущую вышивку. Полог, закрывавший проход в другую комнату, сейчас был открыт, из детской кроватки на них огромными голубыми глазищами вовсю таращился Уильям.
– Честно, я б не отказалась, леди…
– Ханниривер. Но лучше просто – Кэролин.
– Простите. Сложно мне пока бывает земные имена запоминать, хотя с земными ещё не такая проблема, они бывают очень на центаврианские похожи… Опыта общения с детьми у меня как такового нет, а очень нужен. Если вы мне расскажете о том, какими бывают земные дети, как они растут, развиваются, как всему учатся… Я немного наблюдала за Сьюзен и Уильямом, и сейчас у меня тоже есть возможность получить полезные навыки…
– Вы росли одна, младших братьев и сестёр не было?
– Сейчас, подождите, я чаю вам принесу… Нет, не сложилось как-то. Я не помню своих родителей, росла я практически на улице. А там можно научиться чему угодно, но только не вести домашнее хозяйство как порядочная жена и мать, - Лаиса рассмеялась, - ну, конечно, ко мне ещё обещает приехать Кончита, сестра Рикардо, погостить, помочь с племянником… О, Ганя, спасибо, мой хороший, теперь, если не сложно, придержишь этот край, пока я прострочу?
В этот момент требовательно запищал Уильям, Кэролин потянулась взять его на руки, но её опередил Ганя, поднял трёхгодовалую кроху без видимых усилий, что-то ласково приговаривая на незнакомом Кэролин языке.
– Время купать его, Лаиса. Не волнуйся, я справлюсь.
– Что ж… - Лаиса проводила детей доброй усмешкой, - если можно, может быть, вы придержите, Кэролин? Я пока новичок всё-таки, и боюсь скосить шов… Уильям очень привязан к Гане, это, наверное, удивительно видеть незнакомому? Чего ещё я боюсь в детях – они ведь ещё не умеют говорить, лопочут что-то непонятное, голову сломаешь, пока поймёшь, что ему нужно… А Ганя понимает. Это вообще что-то удивительное, в их программу обучения ведь не входило ничего о воспитании детей, да и просто о сентиментальных привязанностях… Это его собственное, уж не знаю, как они так повлияли на него… Смотрю, как они общаются и думаю – на каком языке чаще будет говорить Уильям, когда вырастет? На земном или дилгарском? А может быть, и на минбарском… И разумеется, я думаю о моём собственном… Для каждой матери ребёнок – чудо, но для меня – особенно. Это не отменяет боли потери, конечно, это не отменяет горечи, что мы слишком мало были вместе. Но меня, как центаврианку, поддерживает, что что-то остаётся после Рикардо, его потомство, его кровь, это объединяет нас вопреки смерти. Мне было немного неловко получить письма от сестёр Рикардо, я не знала, как они отнесутся ко мне, как отнесутся тем более к тому, что… Ну, к ребёнку… И я получила столько теплоты. Я всю жизнь даже представить не могла такого. Я вижу, как центавриане, люди, минбарцы сопереживают мне, делятся со мной – продуктами, вещами, воспоминаниями… И Рикардо словно живёт, в каждом хорошем дне, в каждом добром слове. Меня называют Лаисой Алварес – это тоже очень много значит для меня, поверьте – что фамилия, которую он носил, не умерла, перешла ко мне, перейдёт к ребёнку…Вот, кстати, она прислала мне их семейную фотографию, это вот она, это Мальвина, этой фотографии лет двадцать… Рикардо как раз закончил обучение, на следующий день был его первый рейс…
