Слёзы в глазах, новые серебряные нити в волосах отца и матери. Они по очереди обнимали его, Дэвида, Андо. Снова услышать стук их сердец - не об этом ли он мечтал все эти месяцы?
…Как-то само получилось, что, когда врачи объявили состояние Зака и Крисанто пригодным для выписки, они все отправились в Ледяной город. Он не мог вспомнить потом, чтоб они говорили, обсуждали это, чтоб телепаты предлагали, чтоб остальные обсуждали предложенное, или же просто это стёрлось из его памяти. Наверное, это был такой редкий момент единения без слов, когда всеми владели одни импульсы, одни желания. Им всем необходимы были эти дни - дни тишины и уединения, чтобы привести в порядок мысли и чувства, осознать, что всё закончилось, что они вернулись, оплакать мёртвых, найти слова для живых. Рваный ритм этих месяцев должен был хоть ненадолго смениться тишиной. Что-то вроде медитации для тех, кто не считает себя способным к ней.
Об отправке тел Милиаса и Джирайи на Центавр договорятся – как только Центавр выйдет на связь. Тут Винтари был исключительно рад, что это делать не придётся ему. С него хватило видеть их мёртвые тела, вспоминать их живыми и пытаться осознать, уложить это в голове. А от большинства погибших не осталось того, что можно б было похоронить. Только общий обелиск в Эйякьяне, только могилы в сердцах…
Да, Ледяной город был именно тем, что нужно сейчас. Пронизанный звенящей тишиной, величавым спокойствием ледяных скал и молчаливостью его обитателей. Светом, белизной, холодом просторов. Теплом, норным уютом непритязательных жилищ. Днём они больше гуляли – взбирались на ледяные скалы, ходили к морю. Вечерами сидели, наблюдали за работой вышивальщиков, иногда вполголоса переговаривались.
Иногда Винтари очень переживал из-за того, что не может найти слов, чтобы выразить Уильяму признательность за такое доверие и расположение. Но потом он вспоминал, что в общении с телепатами есть несомненное преимущество, выраженное тогда так просто и откровенно детьми – если у тебя и возникнут затруднения со словами, твои побуждения прочитают, при чём такими, какие они есть, не искажёнными неуклюжими словесными конструкциями…
Он так и не смог понять, кто же из этих печальных женщин является матерью Адрианы. Он так и не понял, всё же есть ли у Уильяма и другие дети. Он так и не понял, знал ли о ребёнке Андо. Наверняка, конечно, знал. Даже если не предполагать между ними запредельной любовной откровенности – многое ли можно умудриться успешно скрыть от Андо? Говорил ли он с ней об этом? Никто из них, пожалуй, не замечал такого… Не замечал, чтоб они склонялись к каким-то отношениям, подобным семейным, кажется, Андо к Уильяму тянулся больше… Само по себе это и не было б для Винтари странным – ну, кто сказал, что это была непременно большая любовь, а не мимолётная связь? Да и не каждый способен в 16 лет осознать отцовство, не каждый будет к такому готов… Себя вот в такой ситуации он даже представить не мог.
Впрочем, жизнь и отношения Андо – это личное дело Андо. Лично он предпочитал предаваться таким размышлениям не на людях, а во время прогулок. Благо, здесь скрыться из пределов видимости всегда есть, куда.
Пожалуй, так стоять он мог бы очень долго. Благо, традиционные комбинезоны Ледяного города – белые, специально для маскировки на снегу, цветные одевались только в тех исключительных случаях, когда надо было встретить на посадочной полосе кого-то нового – были очень тёплыми. Поднимающееся над морем солнце казалось ослепительно белым, рисунок далёких скал и ледяных торосов рождал в душе странное умиротворение. В самом деле, непривычный климат Винтари даже нравился. Было в нём что-то такое… обостряющее и делающее ясными все чувства…
Он снова и снова думал о Рикардо. Каковы были его мысли в последние минуты жизни? Он ведь оставлял Лаису, оставлял – уже знал об этом – племянника… И если об Андо даже судить сложно, то боль Лаисы определённо неописуема… Наверное, никак не отделаться было от мысли, что это он, своими настойчивыми уговорами разыскать биологическую семью как-то приблизил, предопределил именно такой исход. Разум понимал - не он это сделал, это дракхи, это бомбы, это слабая мощность «Асторини»… Но в сердце что-то противно скребло, и видимо, только время может это унять. Зачем вообще это было нужно - чтобы он всё же узнал? Только для этих безумных прощальных слов, которые потрясли каждого, кто знал их значение? Он всё равно пожертвовал бы собой, чтобы спасти их - как рейнджер, как чистый и благородный человек. Зачем нужна была эта новая рана для Дэвида, ненавидящего это старое противостояние Изначальных больше, чем подобает любому из «орудий»? Зачем было Андо узнать о своём родственнике в момент его смерти? Сразу после Адрианы… Мог бы и позже. …Все близкие Андо погибли в огне…
Мысли перешли на Дэвида. На это чувство огромного облегчения, что он жив, что с ним всё в порядке – что он обнаруживал, осознавал, как нежданный подарок, каждое утро после их старта… нет, даже в тот миг, когда он бешеным зверем вцепился в горло дракху, он и мысли не допускал, что… Мысли не допускал, нет… Это вообще, кажется, не мысли… Единый протест всего его существа…
Дэвид – пожалуй, образ и откровение этой войны. Тревога за него – каждодневная, подспудная, безусловная, то самое «господи, сохрани», как у землян. Нет, может быть, он права не имел ждать от судьбы, что именно с ним никакого зла не случится – раз уж сам Шеридан отказался беречь его больше, нежели остальных. Но если о чём по-настоящему в кои веки хотел просить высшие силы – так это чтоб с его младшим братом ничего не случилось, чтоб они вместе покинули Приму Центавра, чтоб вместе пережили… И так бесясь на эти кошмары с огнём, он каждый раз радовался - что только кошмары. Что жив, здоров, цел. Они могли вернуться только вместе. Без него он не вернулся бы, и всей дракхианской крови не хватило бы, чтоб оплатить эту кровь. Для многих их главной силой был Андо, и это справедливо, конечно. Но для него - Дэвид. Его совершенно немыслимая для такой самоубийственной миссии хрупкость, его открытое для каждого сердце. И финал, апофеоз, боевая песня – тонкая, изящная разящая сталь… Если как-то представлять земную богиню возмездия Немезиду, то именно так…
Именно Дэвид находил его там, на берегу. И, молча ли они стояли рядом, или беседовали тихо о чём-то – он чувствовал это волшебное, ни с чем не сравнимое единство, и тихо, совсем как в его давнем видении, кружились редкие снежинки.
Они вместе возвращались в дом. Пожалуй, они и правда многому научились от людей Ледяного города – выражать самое важное, самое ценное просто соприкосновением рук. Тут вообще мало говорили - и тем более теперь, когда слова найти сложно. Только о бытовом, что неизбежно с не местными, нормалами. Довольно значительный разговор был один - когда они присутствовали при обсуждении имянаречения. За время их пребывания на Центавре в Ледяном городе родилось несколько детей. Обычно из выбора имён не делали какого-то торжественного события, но на сей раз решили дождаться Уильяма и остальных уехавших собратьев. И теперь было принято решение назвать детей в честь погибших - Адрианы и студентов Винтари. Что ж, это понятно и правильно. Пусть их имена снова звучат здесь - не в прошедшем времени, а в настоящем.
Человек из Лапландии - откуда была Мисси, откуда были Вероника и Ангус - удивил Винтари просьбой написать ему имена других погибших соратников, не телепатов.
– У нас тоже родились дети. Но наших собственных героев будет недостаточно. У нас было мало мужчин, а сейчас родилось много мальчиков… Как, говорили вы, звали этого юношу, возлюбленного Селестины?
– Фальн, - пробормотал Винтари, чувствуя, что несколько смущается от слова «возлюбленный».
– Хорошо. Хорошее имя. Скоро должен родиться ребёнок моей дочери, если это будет сын, его будут звать так. И - кто ещё? Джирайя, Милиас?
Они записали даже имена рейнджеров с взорванного корабля. Странновато, наверное, будут смотреться нарнские и дразийские имена у землян, но есть ли для этой публики что-то достаточно странное? Винтари уже достаточно знал о землянах, чтобы удивляться тому, что видел и слышал здесь, и достаточно знал об этих снежных жителях, чтобы не удивляться вообще ничему. Происходящие из разных земных народов - здесь были и светловолосые, и темнокожие, и с раскосыми, как у Алисы, глазами, и с широкими плоскими лицами - они были, несомненно, одним племенем. В какой-то мере живущим, как древние племена в истории многих миров - промыслами, в единении с суровой природой, и дети по сути общие, считающие родителями всех взрослых своего поселения, и непонятно, как они определяют, где чьи… И то, как они принимали пришельцев - молчаливо, сдержанно, но дружественно - в этом тоже чувствовалось что-то такое, уникальное и объединяющее их.
