Существовало ещё кое-что, что просто необходимо было сказать…
– Джейсон… наверное, вы знаете… Таллия жива. Её нашли. Она… Она сейчас у Ивановой…
Бог грустно улыбнулся.
– Знаю. Мне очень хотелось бы, чтоб Таллия тоже была здесь, чтоб первой ступила на эту землю… Но я пойму, если этого не произойдёт. Пойму, если она решит остаться с Сьюзен.
– Вы любили её… То есть, любите…
– Я больше не человек. Тому, чем я сейчас являюсь… уже не нужна женщина, как мужчине. Недоступна та, прежняя любовь… Как вашему пониманию недоступна та любовь, которая переполняет теперь меня. Когда что-то приобретаешь, что-то неизбежно утрачиваешь. Я утратил физическое тело и все его радости. Иногда я жалею об этом… Но нечасто. То, что я приобрёл – это немало… А когда на мою землю ступят первые из моих сестёр и братьев… это счастье, которое я не смог бы даже представить, если б был человеком.
– Мы скажем им. И думаю, они придут.
Винтари бросил взгляд на панель. Снова полный заряд, словно не преодолевали они огромное расстояние… Айронхарт? Думается, для него такой подарок, действительно, совершенно не проблема…
– Я благодарен вам за то, что вы так самоотверженно бросились на защиту этого юного мира. Мне удалось нейтрализовать то, что они материализовали здесь в свой первый визит… но если б они пришли снова – боюсь, мне пришлось бы очень тяжело… Конечно, я не отпустил бы их обратно в ваше пространство с тем, что они планировали создать… Мне пришлось бы запереть их здесь, в себе… и либо изменить, либо уничтожить. В дальнейшем я надеюсь разработать защитные системы, вам не придётся об этом беспокоиться. Но всё же я буду благодарен вам, если никто лишний, не готовый, не узнает об этом мире, пока он не будет заселён жителями, которым он предназначен. Кто породит здесь не новых ужасных созданий, яды или оружие.
– Об этом не стоило даже говорить, господин Айронхарт, мы сами это прекрасно понимаем.
– Летите и ничего не бойтесь. Вы защищали меня – и моя защита будет с вами. Я не могу создавать оружие… Но я окружу защитой корпус вашего корабля. Если даже кто-то из них вырвется и атакует вас – он не причинит вам ущерба. И я заберу эти бомбы… Вам непросто было бы аннигилировать их так, чтоб не принести этим никакого ущерба себе и миру вокруг, а для меня это не составит труда.
– Это больше, чем мы могли бы ожидать, господин Айронхарт.
– Я не столь многое могу вам дать… Но кое-что могу. И ещё один подарок я хочу сделать прямо сейчас. Мисси, подойди, не бойся.
Мисси, всё это время стоявшая в дверях, приблизилась к экрану. Мягкое сияние, льющееся с него, окутало её фигуру.
– Ты ведь этого хотела, Мисси? У тебя чистое сердце, и ты заслуживаешь этого.
– Это… это правда? Так странно… внутри себя я совершенно точно понимаю, что это так, но мне кажется, что это сон. Спасибо… наверное, надо сказать: господи?
– Ты сумеешь распорядиться моим даром правильно, Мисси. Я знаю это. И если однажды – не скоро, конечно… ты тоже придёшь сюда… Здесь будут тебя ждать.
========== Часть 4. МАК И ВЕРЕСК. Гл. 1. Возвращение ==========
Дорога до Минбара была без происшествий - ну, если верить сообщениям с «Белых звёзд», то беспокоить их было уже и некому, последний из известных дракхианских кораблей был настигнут и взорван в гиперпространстве. Да, не исключено, что где-то осталось ещё некоторое количество дракхов, но, во всяком случае, их количество должно быть столь невелико, что досадить кому-то они едва ли смогут ближайшие полсотни лет, если каким-то образом не нарастят свои силы. Да и в общем это уже забота рейнджерской разведки. Эту же миссию можно было считать успешно выполненной, хотя и ценой чудовищных потерь. Потери - были ожидаемы, были, если можно так выразиться, предусмотрены планом - при тяжести и рискованности возложенной задачи, даже если б всего один член команды уцелел, чтобы вывести бомбы с Центавра, и это бы был успех. Победа - избавить Центавр от гибели, какова бы ни была цена. Победа - что всё же столько героев сумели уйти живыми. Победа - то, что те, кто не сумел, не предали, не подвели, не провалили миссию. И их жизни были отданы очень дорого… Всё это говорил себе Винтари ещё на Центавре, всё это же повторял себе в дороге, но принять смерть от этого было не легче. Он впервые в жизни потерял так много важных для него людей. Да, впервые. Смерть отца не была для него потерей - по правде, где-то внутри жило облегчение от того, что он больше никогда его не увидит. Это было новой неожиданной переменой в жизни, угрозой прочности их положения, но только не потерей. Смерть родственников тоже не была таковой - когда умирал двоюродный дед или дядя, бывало проблематично даже вспомнить его лицо, главное было вспомнить его место на фамильном древе. Эти смерти остались в памяти семейными праздниками - а чем ещё они могли остаться. Семейство пировало, вспоминая умершего, его характер, привычки, заслуги, различные истории, героем которых он был. Скорбь на таких поминках не проявлялась, скорбь - дело личное, ему место за закрытыми дверями. Нет, ему не с чем было сравнить боль, грусть, досаду, когда он услышал о смерти Селестины, Кристиана, потом других… Это были его ученики. Само это чувство ему тоже прежде не с чем было сравнить. Испытывал ли кто-то из его учителей гордость и привязанность? Может быть, и было так, но никто из них ничего такого не проявлял, не остался в его памяти. Эти молчаливые старательные ребята стали ему дороги. Их успехами он гордился как собственными. Знать, что они не сделают новых шагов в постижении центаврианского языка и культуры, не зададут ему новых вопросов, ставящих перед ним, как перед учителем, более сложные интересы и задачи, не помогут новым взглядом взглянуть на нечто давно знакомое и привычное, было мучительно. Потом - Джирайя и Милиас, соотечественники, отважные парни скромного происхождения и великой души. Он больше не мог уже сожалеть о том, что он не император. Никакими жалованными чинами, орденами, землями, богатствами не вознаградить их подвига. А Рикардо… Об этом вовсе невозможно было думать. Абсурдно, но ему казалось, видимо, что Рикардо не умрёт никогда. Таких светлых, сильных, уверенных в себе людей смерть просто не может коснуться. Наверное, это один из тех случаев, когда наружность обманчива. Он видел Рикардо всегда спокойным, всегда опорой и источником оптимизма, отвечающим шуткой на любой вызов судьбы, и не думал, чего стоит сильным их сила. Какое напряжение он, командир, отвечающий за всё дело, прятал от них всех, какой надлом он носил в себе после каждой потери. Впрочем, можно ли сказать, что у него сдали нервы? Мог бы он сам найти там и тогда какой-то другой путь, кроме как соревноваться с судьбой, ожидая подхода подмоги? Рикардо умел отдаться течению судьбы тогда, когда от него ничего не зависело, когда нужнее было сберечь душевные силы свои и окружающих, но он действовал всегда, когда была возможность хоть для какого-то, для самого малого действия. Если он знал, что есть способ остановить врага и спасти всех - он не смог бы ждать. Он всегда предпочитал самое трудное действие самому благостному бездействию в уповании на случай.
И конечно, думать о том, что будет после посадки, как их встретят, как они будут рассказывать бесчисленным жаждущим, что и как было - в дороге невозможно было совершенно. Не было просто времени опомниться. И пожалуй, они как-то так себе представляли, что их посадка произойдёт тихо и буднично, хотя с чего бы? А в первую минуту показалось, что встречать их вышел весь Минбар. Ну, весь Тузанор уж точно был здесь, Тжи’Тена и Амину было не видно из-за толпы эйякьянцев - они, наверное, уже знают и про товарищей, и про Рикардо. Это жизнь рейнджеров, конечно, они готовятся к этому с первых своих шагов в этой новой жизни. Но всё же - как давно Альянс не знал войн и военных потерь… И Ледяной город здесь, наверное, весь. Их молчание, как всегда, режет слух нормала. Вот им-то это за что? Они-то не должны были готовить себя ни к каким больше потерям. Но их чувство благодарности за годы безопасной жизни толкнуло их на это дело, в котором никак не обойтись без телепатов. Как скоро он решится сказать им, что разделяет, хотя бы отчасти, их боль? В земле Центавра остались его ученики.
