– Тебе это не понравится, – буркнула она с кислым видом. – Можно подумать, у тебя без того мало тревог, так еще и над семьей, в которую тебе приказали войти, висит проклятие. Так что думаю, нам остается только надеяться, что тебя не пустят в дом.

– Что за проклятие?

– Самое что ни на есть жуткое. Ему много сотен лет. Оно призвано убивать всех первенцев в каждом поколении, когда им исполняется двадцать пять лет. Если только раньше их не забирают болезнь или несчастный случай.

Округлив от изумления глаза, Брук прошептала:

– Ты шутишь, верно?

– Нет, всего лишь повторяю слова подавальщицы в баре, кухарки и одного из жителей деревни Вулфов, который навещал родственника неподалеку. Это все они мне рассказали.

– Но мы… то есть я не верю в проклятия. А ты?

– Не слишком. Беда в том, куколка, что очень многие верят, включая тех, кто считает себя проклятыми. Если тебе говорят, что ты должен умереть в определенном возрасте, ты становишься более небрежным и легкомысленным, не дорожишь жизнью, так что зло, обещанное проклятием, рано или поздно происходит. Но сомневаюсь, что наследники Вулфов просто падали мертвыми без всякой причины. Когда поближе познакомишься с волком, попроси объяснить.

– Обязательно. Очевидно, имеется какое-то простое объяснение, о котором семья не желает распространяться. Поэтому никто не позаботился положить конец слухам.

– Вне всякого сомнения.

– А может, по какой-то причине им нравится быть объектом этих слухов.

– Меня не нужно убеждать, куколка. Но меня беспокоит утверждение о древности проклятия. Это означает, что слухи ходят слишком долго и что первенцы действительно умирали на двадцать пятом году жизни, по крайней мере несколько. Слишком много для одной семьи бед, вряд ли их можно списать на случайность.

Брук мрачно нахмурилась, но все же ей хотелось узнать, что еще слышала Алфрида о Вулфах.

– Может, что-то было сказано конкретно о Доминике?

– Он молод. Никто не сказал, сколько именно ему лет, но двадцати пяти еще нет.

– Так ты веришь в проклятия! – Брук закатила глаза.

– Нет, просто небольшое, но неудачное уточнение с моей стороны.

– Роберт упоминал, что сестра лорда Вулфа умерла. Так что сам волк может и не быть первенцем в этом поколении.

– Что было бы прекрасной новостью, верь мы в проклятия, но смерть никогда не бывает хорошей новостью. Он мог иметь и других братьев и сестер, о которых не упомянул Роберт.

– Или он последний в роду и полон решимости погибнуть на дуэли. Жаль, что мы так мало о нем знаем, – покачала головой Брук.

– Ходит еще один слух, еще более абсурдный. Говорят, он рыщет по лесам в облике настоящего волка. А его вой – тому доказательство.

Брук потрясенно раскрыла рот:

– Скажи, что это еще одно неудачное уточнение!

Алфрида широко улыбнулась:

– Нет, но ты знаешь, до какого абсурда способны разрастаться слухи. В конце концов они так далеко отходят от правды, что становятся не чем иным, как бабьими сказками.

– Ну, этот слух уж точно суеверный бред. Человек-волк? Может, у них и чудище в башне живет?

– Хм… не думаю, что меня что-то может удивить. Но раз эти слухи вообще начались, в семье Вулфа должно происходить что-то необычное.

– Разве волки в Англии не вывелись?

– Их нет.

– Но они существовали много веков назад, когда суеверные люди стали распространять эти слухи. – Брук кивнула, чтобы подчеркнуть свою точку зрения.

– Я не спорю с тобой, куколка. Однако если волков вывели, никто не поверит, что слышит настоящего волка. Все поверят в оборотня. Но если вой действительно раздается, нет никакого сомнения, что это бродячий пес.

– Что же, ты узнала о Вулфах больше, чем я хотела, – фыркнула Брук. – Думаю, я буду такой несговорчивой, что меня действительно прогонят от дверей его дома.

Доминик стоял у окна, наблюдая за экипажем, медленно двигавшимся по извилистой дороге вдали. Капли пота выступили на его лбу и увлажнили волосы. Тело ныло так, что трудно было понять, виновата ли в этом рана. Прошлой ночью его уведомили, что Уитворт остановился в гостинице, всего в нескольких часах езды. Прежде чем сообщение достигло его, оно прошло через четверых человек, так что непонятно было, кто из Уитвортов почтил его визитом. Он надеялся, что это приехал закончить дело Роберт Уитворт, но очень в этом сомневался. Человек, которого прислал принц Георг, заверил его, что Уитворты примут предложение регента. Предложение!

От выражений, в которых было передано это предложение, и последовавших за ним откровенных угроз до сих пор кипела кровь. При этом посланник регента был абсолютно бесстрастен. Ему, похоже, было все равно, как примут его слова и к каким несчастным последствиям они приведут. Он всего лишь выполнял свой долг.

Рядом с Домиником стоял и хмуро смотрел на него Гейбриел Бискейн. Он, в отличие от Доминика, не обратил внимания на экипаж. Не такой высокий, как Вулф, всего шести футов ростом, светловолосый и голубоглазый Гейбриел был больше, чем просто слуга, и часто пользовался преимуществами своего положения.

Виконт и сын дворецкого выросли вместе, в этом доме. Они были ровесниками и делили все детские забавы. И нет ничего удивительного в том, что они стали друзьями до того, как этому помешало различие в их социальных статусах. Отец Доминика, возможно, помешал бы этой дружбе, если бы ни умер до того, как сыну исполнилось пять лет. Матери было все равно. А отец Гейбриела не смел вмешаться. Поэтому между Домиником и Гейбриелом существовала крепкая, отрицающая сословные различия дружба.

– Тебе нужно лечь в постель, – посоветовал Гейбриел.

– Тебе пора перестать отдавать мне приказы только потому, что считаешь меня слабым. Ты послал письмо моей матери? Я бы предпочел, чтобы она услышала о возмутительном требовании регента от меня, а не из сплетен, когда кто-то проболтается об этом.

– Конечно. Сегодня утром, милорд.

Гейбриел должен был стать слугой Доминика, но имел наглость нанять для хозяина еще одного камердинера, оставшись у него на службе без особых обязанностей. Доминик предлагал другу разные должности, которые того могли устроить, но Гейбриелу ничего не было нужно. Наконец он решил, что будет мастером на все руки и никому служить не станет. Он пока что не нашел названия для своей нынешней должности, но пообещал с готовностью сделать все, в чем будет нуждаться Доминик, и ожидал за это жалованья. И получал его. Хотя Доминик несколько раз увольнял Гейба, он знал, что будет скучать по другу, если тот воспримет увольнение всерьез и уйдет.

Гейбриел покачал головой.

– Я даю хороший совет. Не приказываю. Так что время от времени не мешало бы ко мне прислушаться. Но не ожидай, что если свалишься, я потащу тебя к постели. Позову лакеев.

– Я не настолько слаб, чтобы не дать тебе затрещину.

Прежде чем ответить, Гейбриел отступил.

– Ты очень слаб. Но я больше ничего не скажу, так что не считай необходимым доказывать обратное, хотя, если уж не можешь сам натянуть штаны…

Доминик решил, что иногда легче просто игнорировать друга. Обычно в обществе Гейбриела ему было комфортно, к тому же их общение позволяло ему поддерживать превосходную – и умственную и физическую – форму. Но с тех пор, как он вернулся домой именно с этой раной, все изменилось. Рана была пустяковой, обычной царапиной, по сути, но с каждым днем ему становилось не лучше, а хуже.

И для того, чтобы ему это сказать, не нужен был доктор. Доминик прекрасно знал, что рана не заживает так быстро, как должна бы. Он уже начал оправляться от большой потери крови, когда вдруг начался жар, лишавший его последних сил.

Приехав в этот раз в Йоркшир, Доминик совершил глупый поступок. После третьей дуэли с Уитвортом следовало остаться в городском лондонском доме и как следует отлежаться. Но он не хотел, чтобы мать узнала, насколько серьезна рана. Не хотел, чтобы знали Уитворты. Он скорее умрет, чем доставит им подобную радость. Кстати, он по-прежнему мог умереть. Потому что все еще чувствовал себя полумертвым. Но только из-за проклятого жара, который никак не мог унять.