Роберт нисколько не изменился, думал Томас. Собственно, и не думал даже — Роберт был такой же, как раньше. Роберт думал: Томас выглядит по-другому. Просто, наверно, стал старше, и на лице его запечатлелось пережитое. Не может человек, точно лист бумаги, всегда быть гладким и блестящим.

Главный инженер Томс только что закончил свою речь. Он всегда говорил кратко и четко. Многое крылось за его словами — поводы для радости и для раздумья. Слушатели хлопали ему как сумасшедшие. Овация еще не кончилась, когда заиграла музыка. Нет, еще не танцевальная. Какая-то песенка. Мало кому знакомая. Скорее грустная, чем веселая. И тем не менее торжественная. Уводившая от обыденной жизни. Так лодка отталкивается от берега, и сидящий в ней забывает о том, что оставил на берегу. Вот и хор зазвучал, голоса — как орган. Похоже, русская мелодия. Потом один-единственный голос органной мощи. Это американский негр запел радостную песнь, всем знакомую. Словно лодка пристала к берегу. Хорошо было уходить в море. И хорошо было вернуться на родную землю.

Роберт повел Томаса к своему столику. Томасу почудилось, что он с детства знает невысокую тоненькую женщину с черными как смоль волосами. Она подала ему руку и взглянула на него неожиданно синими глазами. Красивая, подумал Томас. Ах, да это же Лена Ноуль. Она теперь жена Роберта. Лена налила ему кофе и сказала:

— Ты, видно, устал с дороги.

Не успел он сесть на оставленный для него стул, как грянула танцевальная музыка. Оркестр, сверкающий, пестрый, размещался на сцене. Почти все повскакали с мест, обнялись, устремились к еще пустой и блестящей танцевальной площадке. Казалось, они только и ждали танцев, чтобы наконец сбросить с себя тяжкий груз, который им приходилось тащить, хотели они того или не хотели. Томас пригласил Лену. Изумленный Роберт улыбнулся. Кто этот незнакомый юноша? Хорошо парень танцует, думали те, что остались за столиками посмотреть на танцы. Красивая у меня Лена, думал Роберт. И платье, что я ей купил, такое же блестящее, иссиня-черное, как ее волосы. А Томас, как же он выровнялся!

Они мигом закружились в толпе танцующих. На размышления уже не было времени. И на радость не было и на печаль. Только на танцы. Джаз своими инструментами — в Коссине таких в глаза не видели, да и в Берлине редко — на две-три минуты заставил людей позабыть обо всем остальном.

Роберт, один из немногих, еще продолжал сидеть. Смотрел и радовался. Томс сказал ему: «Надо такой праздник устроить, чтобы люди поняли, что значит настоящий праздник».

Роберт понимал — праздник удался на славу, и радовался, что Лена, танцуя с Томасом, больше не думает о том, что мучило ее в последние дни.

С той минуты, как инженер Томс подарил Роберту книгу и он все воскресенье не мог от нее оторваться, что-то встало между ними. Впервые после того, как он привез Лену из Коссина, чтобы всю жизнь прожить с нею. Не думали они, что их отношения могут еще раз дать трещину. Но трещина появилась. И довольно скоро: в то пресловутое воскресенье, когда Роберт наконец дочитал книгу, Лена в первую же свободную минуту — она теперь тоже работала на заводе Фите Шульце ученицей монтажника — заглянула в нее узнать, что же так захватило Роберта.

Когда он вернулся с работы, Лена была бледна и молчалива. Подала ему обед. И все. Она ушла в себя, молчала и днем и ночью. Роберт не понимал, что с нею происходит. Он спрашивал Эльзу: «Уж не больна ли мама?» Девочка поняла его вопрос и ответила: «Она читала твою книгу».

Только три дня назад Роберту удалось прервать ее молчание. Лена заговорила тихо — она и вообще-то была тихая, — но страстно, с отчаянием:

— Я, я думала, ты совсем другой. Думала, ты лучше. Думала, ты все понял, давно уже понял сам. Ты столько мне рассказывал о войне в Испании…

— Да, Лена, я там был и там снова встретился с Рихардом!

— Да, да, знаю, с Рихардом. Но я думала, ты всегда поступал правильно. Когда я еще любила Альберта, а он был плохой, очень плохой человек, я верила, что ты-то хороший, а теперь вдруг читаю, что и ты был с нацистами…

— Да, Лена, я переменился, об этом черном по белому написано в книге.

— Я знаю, Роберт, но я-то думала, что тебе не надо было меняться, что ты всю жизнь был таким, каким всю жизнь был Рихард Хаген. И почему ты так озлобился? Знаю, я дольше блуждала, чем ты, куда дольше, но я-то вообразила, что ты с юных лет поступал правильно. А ты переменился, только когда увидел с насыпи, как они избивают твоего учителя. Так в книге написано. Теперь ты понял, почему мне больно? Понял?

Роберт взял ее лицо в обе ладони, они проговорили до глубокой ночи. И в горе заснули, обнявшись.

Потом все пошло по-хорошему. Но совсем хорошо, так, чтобы больше не думать о прошлом, навек не думать, им стало только сейчас, на празднике.

Она как перышко, думал Томас. И угадывает каждое мое движение. Хорошо, что я хорошо танцую. И вспомнил, как он научился танцевать. Подруга Пими, долговязая Сильвия, чуть не насильно потащила его и все же в конце концов заставила позабыть всякий страх. В памяти его замелькали пары, умноженные зеркальными стенами. Он танцевал, и ни для чего другого в нем уже не оставалось места. Ни стыда, ни страха он больше не испытывал. А Пими злилась, шипела: «Это мой Томас, дрянь ты эдакая!»

Теперь они обе сидят в тюрьме, Пими и Сильвия. А он танцует, и упоение танцем глушит прошлое. Мне их жалко, подумал он, но мимолетно, в увлечении танцем.

Лена вернулась к столику. Посидела немножко рука в руку с Робертом. Когда снова зазвучала музыка, они вдвоем пошли танцевать. Томас пригласил кучерявую девицу в зеленом платье, их соседку по столику. Потом с Леной пошел танцевать Томс. А Томас остался сидеть с Робертом. Они смотрели на танцующих.

Вдруг Томас за спинами Томса и Лены заметил девушку в красно-коричневом с блестками. Лишь на секунду заметил ее лицо среди многих чужих лиц. Вот оно еще где-то вынырнуло в этом радостном круговороте. И снова исчезло. Томас испугался, словно невесть что утратил. А она опять появилась, уже не кружась, а мягко скользя. Потом снова пропала. И снова вынырнула. Он хотел схватить ее — что ему до всех этих людей? Что ему до битком набитого зала? Хотел схватить и уже больше не выпустить. Ибо сразу понял — она нужна ему, эта девушка в красно-коричневом с блестками. А она танцует не с ним.

Когда музыка смолкла, он почувствовал себя одиноким. Встал.

— Куда ты? — спросил Роберт. И, смеясь, потянул его за рукав. Но Томас вырвался. Оркестр опять заиграл. Он пригласил первую попавшуюся девушку, красно-голубую, с дерзкими глазами, лишь затем, чтобы в танце приблизиться к той. Он кружил свою даму, без умолку говорившую ему дерзости, но та, настоящая, исчезла; она как заколдованная была. Вдруг что-то коснулось его руки, теплое, шуршащее, он сразу понял: это ее волосы, понял прежде, чем успел повернуть голову. И на мгновение увидел ее лицо, уже вдалеке. Он, и не видя ее, продолжал ощущать прикосновение каштановых волос. Девчонка с дерзкими глазами теребила его, болтала без умолку, видно, хотела сохранить своего кавалера и на следующий танец. Он отвел ее на место и тотчас пригласил кучерявую в зеленом. Неверный человек! Та девушка опять скрылась, а когда вынырнула, ему не удалось приблизиться к ней, как он хотел. Среди множества лиц ему виделось только ее чистое лицо. Словно бы и незнакомое, но его гвоздила мысль: где же я видел тебя? И еще: как бы быстро ты ни летала, я тебя знаю. Я видел тебя совсем близко. Но где? Когда?

Все вокруг веселились до упаду. Вздыхали, сопели. Столик Роберта был густо уставлен закусками и бутылками. Лена уговаривала Томаса:

— Ну съешь хоть что-нибудь! — Он только головой качал.

И вдруг поднялся. Стал обходить столики, все подряд. Но за ними сидели обыкновенные девушки и женщины. Спросить Роберта он не хотел. Пришлось бы описывать ее, а это было бы ему неприятно.

После короткой передышки вновь загремела музыка. Пары пошли танцевать. Танцевали и старики. Подпрыгивали седые вихры и кудряшки. Никто больше не стеснялся. Все в этом зале были приятели. Отлично друг друга знали. По дневной и ночной сменам. Чего уж тут робеть? Они привыкли к общей работе, к тяжелой и трудной, теперь у них была общая радость.