Итак, когда я наконец нашла воду, то готова была решиться на затяжной подъем, который потребует еще и переправы через полузатопленный лиственный лес, расположенный на севере. Почва очень влажная, в некоторых местах затоплена водой, поэтому колеса моей тележки утопают в грязи. Несколько часов неимоверных усилий, в течение которых я тащила и толкала тележку, обливаясь потом, и скользила по грязи, – и вот я на берме.

Я читаю местность как открытую книгу: пережеванные кости, горка черного пепла, остатки полусожженной древесины… Люди останавливались здесь поесть, но это было задолго до начала дождей. Я тоже остановилась и решила приготовить себе чай, используя две-три наиболее сухие ветки. До сих пор мне приходилось пропускать перерывы на чай из-за нехватки воды. Но только не сейчас! Оба моих десятилитровых контейнера доверху заполнены кристально прозрачной водой. Для жителя пустыни, такого, как я, чай – это не просто чай. Это возможность отстраниться от реальности, понаблюдать за танцем пламени и выпить эту теплую жидкость.

До следующего дня мне не удалось достичь вершины. В центре леса прямо передо мной стоит каменная пирамида высотой четыре с половиной метра, которая сложена из маленьких тщательно вытесанных камешков вперемежку с голубыми шарфами, кусками дерева, деньгами, различными предметами и разбитыми бутылками водки. Я понимаю, что нашла ово.

Согласно традиции, когда вы находите на своем пути ово, нужно остановиться и три раза обойти его по часовой стрелке, каждый круг добавляя к нему по камню. Затем путешественник может продолжать свой путь, зная, что он под защитой. По желанию можно оставить духам жертву в виде конфетки, денег, молока или водки.

Монголы – анимисты. Анимизм предполагает наличие души у любого предмета. Монголы до сих пор поклоняются небесным духам, духам гор, воды и луны, оставляя им подношения в виде молока, водки или денег.

Из уважения я аккуратно обхожу это место и продолжаю свой путь. Я тороплюсь, потому что хочу добраться до храма, в котором впервые после начала путешествия смогу пополнить свои запасы.

Нахожу едва заметную тропу, которая, по моим представлениям, выведет меня из этого леса, и решаю идти по ней. Деревня должна быть недалеко. Менее чем за час я выхожу из леса и с большим удовольствием оказываюсь в окружении коров, лошадей и овец. Я медленно продолжаю свой путь, присматриваясь к тому, что меня окружает. Вдалеке какой-то мужчина отдыхает в тени дерева. Меня привлекает повторяющееся монотонное движение, которым его лошадь пытается отогнать мух. Кочевник, лежащий на земле, знает, что я его заметила. Он неспешно поднимается на ноги и садится в седло, чтобы поравняться со мной. После приветствия «сенбану»[2] мужчина приглашает меня в свой дом на чай, и я с удовольствием принимаю это приглашение. Мы проходим через стадо овец, и он сопровождает меня в свою юрту, которая находится всего в нескольких метрах. Женщина с морщинистой кожей медного цвета сразу же выходит нам навстречу и зовет меня внутрь. Я замечаю странный кусок кожи, который висит поверх ее юбки. У нее очень короткий свитер, и создается впечатление, что ее живот пытается удрать. Я наклоняю голову и захожу в юрту. Внутри пусто, вещи раскиданы прямо на земле. Я присаживаюсь, как и подобает, чтобы ноги не торчали передо мной, а находились под туловищем. Я сижу слева от центральной колонны, место справа от нее принадлежит главе семьи, его жене и близким родственникам.

Я мгновенно понимаю, что уже обожаю эту круглую палатку из овечьей шерсти.

Женщина готовит для меня чай и, широко улыбаясь, просит меня обернуться, что я и делаю. Из моей груди доносится едва сдерживаемый возглас удивления, от которого никто бы не удержался, стоя перед одной из самых больших загадок жизни – крохотным ребенком, который лежит передо мной, завернутый в пеленки, словно личинка. В моей голове тут же рождается тысяча вопросов. Когда он родился? На вид ему всего несколько дней. Где она родила его? Интересно, как и при каких условиях традиционно рожают монгольские женщины?

Улыбаясь, я поздравляю ее, и, кажется, она меня понимает. В дверном проходе возникает собака, внимательно смотрит на меня и исчезает. Пес словно сказал: «Здесь пока все в порядке, я скоро снова приду и проверю. Длинноносой лучше не двигаться с места». Сквозь отверстие наверху юрты проникает свет и падает на землю, туда, где лежит младенец, лаская его. Женщина подает мне сутей-чай – знаменитый чай с соленым молоком. Для его приготовления в чашку наливают молоко яков, лошадей, верблюдов или кого-то еще, добавляют щепотку соли и совсем немного чая. С таким чаем подают нечто загадочное, что очень напоминает сыр, но при этом в твердости не уступает камню. Я благодарю ее и незаметно кладу это угощение себе в карман. От чая поднимается пар, и мои ноздри улавливают прокисший запах еще до того, как напиток увлажняет мои губы. Желудок спазматически сокращается. Сцепив зубы, я выпиваю (спустя многие месяцы, которые я провела в Монголии, я научилась по достоинству ценить этот соленый чай). Я пью маленькими глотками, женщина поднимает взгляд от кипящей кастрюли и робко мне улыбается. Мы обе радуемся этому времени, которое проводим в тишине и компании ее новорожденного ребенка.

Но это время длилось не так долго, как мне хотелось бы. Издалека доносятся звуки галопирующей лошади. На краю поселения гавкает собака и блеют овцы. В палатку заходит мужчина, за ним еще один, потом молодой парень и молодая женщина с раскрасневшимися щеками. Все садятся. Каждый из них занимает свое место, и я точно могу понять, кто является членом семьи, а кто нет. Внезапно молодая женщина поднимает нижнюю рубашку, показывая всем, включая мужчин, свои груди. Молодая мать младенца опускает взгляд, сидя на пятках и подогнув под себя ноги. Черты ее лица опускаются, и она начинает слегка раскачиваться из стороны в сторону.

Лицо потеряло цвет. Она выглядит раздраженной и печальной.

В моей голове проносится миллион вопросов, и я начинаю прикидывать, какие проблемы может вызвать подобная публичная демонстрация. Я решаю уйти, вежливо предупредив об этом хозяйку дома и послав ей обнадеживающую улыбку. Не дождавшись ответа, я сбегаю из этой ужасной атмосферы, которая стала невыносимой. Меня преследуют незнакомые слова, и все, кроме матери, вываливаются из юрты вслед за мной. Они кричат на меня и даже иногда плюются. Кажется, они осыпают меня руганью, которую я перевожу для себя следующим образом: «Ты должна остаться здесь и жить с нами, спать здесь, есть с нами и… снимать нижнюю сорочку тогда же, когда и мы!» Но, конечно же, я могла и ошибиться в своей интерпретации этой семейной драмы!

Ноги сами несут меня подальше от этого места так быстро, как только можно. Я лишь ошалело улыбаюсь тому, что только что произошло.

«Ох уж эти монголы!» – вздыхаю я вслух.

Я продолжаю двигаться по направлению к храму. Пес идет за мной на расстоянии нескольких метров, он словно говорит мне: «Не сердись на них, просто они такие, и все!»

Издалека храм кажется стражем степи. Отсюда он очень красив, с огромными колоннами из красной глины и закругленными краями крыши. Перед моими глазами настоящая архитектура Азии…

У подножия южной стены работает мужчина. Я нахожусь на расстоянии всего в несколько сот метров, но не могу точно определить, то ли мужчина такой высокий, то ли стена просто гигантская.

У входа я снимаю рюкзак и готовлюсь рассмотреть преследовавшего меня пса, чьи вежливо смотрящие глаза свидетельствуют о пустом желудке. Я ласково почесываю и поглаживаю его, пес улыбается. Мужчина, который работал в отдалении, неуклюже поднимается на ноги и уходит. Я в смятении, кажется, передо мной настоящий гигант в национальной одежде, которая называется дил. Он выглядит очень впечатляюще. Мужчина исчез буквально перед моим появлением. До этого он сидел на попе, как ребенок, и копал водоотводную траншею киркой, которая издалека выглядела в его руках как зубочистка. Бедняга, наверное, испугался, что я стану его фотографировать. Мне жаль его и стыдно за туристов, которые делают фото без разрешения. Нельзя воровать фотографию. На фото запечатлевается момент жизни, момент времени, за который нужно нести ответственность.