Он не знал, что Светлана Львовна уже дала ему определение и в своем сознании навесила на него бирку, понимая, чего стоит Рожественский и где его место. Он же искренне считал, что я просто перешла ему дорогу, и решил объявить мне войну. А мне так хотелось спокойной, мирной жизни. Я, наверное, была прирожденной пацифисткой. Рождественский меня открыто ненавидел. Но тщетно. Мое положение в компании и мой авторитет были непоколебимы.

Дефолт грянул как гром среди ясного неба. Казалось бы, ну заигралось государство в краткосрочные облигации, ну обанкротилось. А я-то при чем? Но тогда пострадали все. Помню, как курс в «обменниках» менялся каждые десять минут, как стремительно таяла моя шикарная по тем временам пятисотдолларовая зарплата. Как доллар подорожал в пять раз, а зарплату подняли всего процентов на двадцать.

Светлана потеряла счет в банке, на котором, по слухам, лежало все ее состояние – двести пятьдесят тысяч долларов. Когда вклад еще можно было забрать, Светлана Львовна находилась на турецком курорте Мармарисе и не могла вернуться в Россию. Деньги сгорели. Светлана Львовна, и без того не очень сдержанная в выражениях, превратилась в настоящую фурию.

Муж мой тогда работал в стабильной инофирме, платили там долларами по реальному курсу, да и кризис их рыночного сегмента практически не коснулся. Меня же дефолт зацепил, и очень больно. Взбунтовалась няня, потребовав за работу доллары, а не рубли. У нее был пьющий муж и четверо детей, один из них совершенно глухой. Мы договаривались на зарплату в двести долларов, платила я ей рублями по курсу. Ее двести долларов после дефолта превратились в пятьдесят.

Ее проблемы были ясны. Самое простое в ее ситуации – просить у меня больше денег. Светлана индексировать мою зарплату отказалась.

Это была формальная причина моего ухода. Настоящую же я никогда никому не расскажу. Хотя бы из уважения к этой мужественной женщине, сидя в кабинете которой я научилась управлению компанией. Не могу сказать, что копирую ее стиль управления. Я училась тому, как делать надо, и как делать не надо. И неизвестно, что в итоге оказалось более ценным.

Не хочу вдаваться в подробности той неприятной истории, которая случилась тогда в компании, но неизвестно, как повела бы себя я под грузом ТОЙ ответственности. Светлана Львовна держалась мужественно, как настоящий боец. Но принятое ею решение вызвало в моей душе бурный протест, оставаться в компании далее мне не хотелось.

Я дала понять Рождественскому, что проиграла. Написала заявление об уходе, которое моя начальница, подумав, подписала. Рождественский был доволен… Оставалась единственная опасность – что он станет отыгрываться за все былое на моей подчиненной и верной соратнице Кире. Та пребывала в шоке. Она не понимала, почему я проиграла бой Рожественскому, даже не успев толком в него вступить. Сама отдала ему отдел, должность. Я не могла объяснить ей мотивы поступка. Для меня это походило на тактическое отступление Кутузова из Москвы. Попытка сохранить остатки уважение к сильной женщине-руководителю. И Рождественский тут ни при чем. Зарплата – только повод. Я сама хотела покинуть уйти…

Рождественскому так и не удалось ничего добиться. Отношение руководства к нему не изменилось. Не помог даже нетривиальный поступок – женитьба на совладелице компании. Он так и не поднялся до роли Арбитра в империи. Но свято место пусто не бывает. Вскоре у Компании появился новый Арбитр…

Итак, с каким багажом я заканчивала 1998 год? Я безработная. Карьера рухнула. Лошадь моей мечты купить не удалось. Я по-прежнему ездила на Анжаре и боролась с его цирковыми привычками.

Мои беды неожиданно встретили поддержку и понимание со стороны мужа. Скандалы в семье прекратились. Ну, почти прекратились. Сначала неприятности на работе у него, потом у меня. Мы утешали и поддерживали друг друга, и это сплачивало семью. Пожалуй, это было самое счастливое время нашей совместной жизни.

Неожиданно мне выпадает ШАНС. Боссу мужа Алексею Слатвинскому срочно нужен был переводчик. У него тогда было четверо деловых партнеров, и они одновременно приехали на осеннюю строительную выставку. Их полагалось «развести по разным углам», чтобы они не встретились «нос к носу». Англоговорящих в фирме Алексея не хватало, и Филиппенко предложил мою кандидатуру.

Мне достался молодой, лет тридцати, весьма импозантный швед по имени Бьен. Встретились мы в ресторане на последнем этаже «Прибалтийской», где он остановился, и за ужином повели неспешную беседу – вначале о разнице русского и шведского менталитетов, потом и о кризисе в России, о рынке кровельных материалов, о перспективах развития рынка. Из ресторана мы переместились в лобби отеля, где сидели рядышком на мягком диванчике, потягивая коньяк. Швед расслабился и даже доверительно хлопнул меня по коленке.

– Скажи, Аля, что сделать, чтобы завоевать этот рынок?

– Все просто, Бьен. Дай Алексею низкие цены и через год сможешь праздновать победу.

Вечер пролетел незаметно, и я заторопилась домой. Казалось, ничто не мешало продолжить знакомство… Но Бьен молчал. Но пристально вглядывался в меня, словно ждал какого-то приглашения. И не дождался. Я замужняя женщина. Каков бы ни был мой Филиппенко, мысли наставить ему рога у меня не возникало ни разу. Сидя рядом с Бъеном, я не испытывала ничего, кроме неловкости. Почему? Не могу ответить на этот вопрос даже себе. До сих пор помню: он смотрит вопросительно, я опускаю взгляд.

Швед не спеша расплачивается, подает мне пальто. Садясь в такси, я сдержанно улыбаюсь. Он благодарит за приятный вечер. На прощанье дает визитную карточку с номером мобильного телефона, по которому я так и не позвоню. Я и так счастлива, что провела чудесный вечер. Отвыкла от мужского общества, проводя каждый день со Светланой Львовной в ее кабинете. Рождественский не в счет. Он, по-моему, и не мужчина вовсе. Повадки у него не мужские… И смех бабский. Не к ночи будь он помянут!

Но, сидя в такси, я мечтала о караковом Хуторке. Ненормальная я все-таки, не иначе.

На следующий день позвонил Филиппенко. Заявил, что босс поражен, насколько грамотно я «раскатала» Бьена. Слатвинский еще ничего не успел сделать, а Бьен уже выкатил ему такой низкий ценник, от которого у того даже очки запотели. Мне передали гонорар за работу и приятный подарок – коробочку духов «Джой». Неплохой заработок за вечер и приятная награда за супружескую верность. Теперь я знаю, чем пахнет верность. У нее запах ландыша…

Через неделю босс мужа решил посетить шведский город Карлстад и посетить производство своего второго партнера, Йоргена. Слатвинский решил взять с собой Филиппенко и… меня. Целый день в Стокгольме и три дня в Карлстаде. Здорово! Это ли не повод сменить обстановку и развеяться?

Сам Слатвинский оказался еще импозантнее Бьена. Но, в отличие от теплого и довольно открытого шведа – холодный и малодоступный. Точнее, замороченный. Во всем видел только темную сторону. Сидя в уютном купе шведского поезда, уносившего нас из Стокгольма в Карлстад, я вслушивалась в мужские разговоры. Это большой бизнес, и мне надо было срочно усвоить его законы. Но для моего бизнес-развития эта поездка была совершенно бесполезна. Роль, отводившаяся мне, была всего лишь настроить шведа на позитивный лад. Думаю, я хорошо справилась с задачей, но кое-какой бонус был приготовлен и лично мне. Выяснилось, что дочь Йоргена Линда занимается выездкой и держит собственную лошадь. На следующий день мужчины удалились на переговоры, переводил на них мой муж. А меня ждали на конюшне для персональной тренировки!

Лошади уже поймали меня в свои сети и крепко держали, не желая отпускать.

Линда оказалась классной девчонкой. Я поняла, что все мы, лошадники, независимо от национальности, немного чокнутые. И отлично понимаем друг друга. Линда трещала про свою Леди Джейн, не умолкая. Как ее купили в Англии после скакового сезона, как долго отучали лошадь нестись сломя голову, как Линда «летала» с нее на поворотах. Только через два года кобыла оказалась пригодна к прогулкам в поле и занятиям выездкой.