С простреленным животом.

Мужчина шумно вздохнул и сжал его в объятиях в ответ, чувствуя, что еще немного — и сдержать слез будет все же таки не в силах.

Как же в последнее время он много плакал.

Брат гладил его по спине — успокаивающе, мягко, ласково… Словно призывал расслабиться.

— Прости меня… Прости, пожалуйста, я… Я просто хочу защитить тебя, Неа… у меня ведь… Только ты. Ты и Тики. И больше никого… И я… — он насморочно вздохнул — как будто хотел, но не мог расплакаться. — Почему ты один? Ведь Тики же…

— Нет у меня больше Тики, — глухо выдохнул мужчина ему в плечо, не поднимая глаз и просто боясь увидеть лицо юноши. — У меня больше никого нет… Я всех потерял, Аллен… Всех вас. Вот такой вот я глупец.

Юноша сильнее прижал его к себе, мотая головой из стороны в сторону, словно пытаясь убедить Неа в обратном, словно пытаясь его поддержать, успокоить и подбодрить.

— Неправда, ты просто немного дурак, — хохотнул Аллен, неохотно отстраняясь от мужчины, и заглянул ему в глаза.

Он улыбался.

Чёрт подери, брат улыбался. Самыми уголками губ, мимолётно, совершенно незаметно, но лицо его, обычно мрачное и ледяное, сейчас словно просветлело.

— И ты меня никогда не терял, Неа. Я должен был так поступить. Только так я мог тебя спасти, — проникновенно зашептал Аллен, словно его прорвало, словно он давно хотел сказать ему это, словно он устал молчать.

Устал мёрзнуть.

— Поэтому не вини себя, хорошо? — просяще приподнял юноша брови и вдруг фыркнул со смешком. — Ну вот, теперь всё, что я делал, всё зря. Сам ты теперь меня точно не отпустишь.

— Нетнетнетнет, — тут же замотал головой в ответ Неа, крепче сжимая его в руках и не зная, совершенно не зная, куда себя деть — от счастья и от чувства вины. — Никуда и никогда. Ты же мой брат, Аллен… Я слишком люблю тебя, понимаешь? — он отстранился и все-таки заглянул в загнанные и недоверчивые глаза юноши. — И ты всегда будешь моим братом. Прости меня!.. Простипростипрости… Я такой идиот… Я все эти годы ничего не замечал, думал — пройдет, а ты… Ты все это время считал себя… Но это не так, слышишь? Не так!..

Неа еще долго бормотал что-то, крепко сжимая Аллена в объятиях, и совершенно, абсолютно не знал, как донести, объяснить, что тот ни в чем не виноват, что он не бремя и не обуза…

— Тише, тише, Неа… — в конце концов юноша мягко погладил его по голове и усадил на стул, а сам сел рядом. — Все… не будет хорошо, конечно… — здесь он нервно хохотнул, — но мы… попробуем разобраться, да? Я… я не уйду никуда больше, слышишь? Я больше тебя не оставлю, — мужчина замер, не веря ушам — слишком ласково, слишком мягко, как будто это не Аллен, а кто-то другой.

Но как же… долгожданно.

— А теперь… — юноша едва ощутимо погладил его по руке, — расскажи мне, что ты натворил?..

Он был таким нежным, таким заботливым, слишком непохожим на себя самого, но ужасно напоминающим Ману — и себя в детстве, когда обнимал всех вокруг и участливо улыбался, успокаивая лишь несколькими наивными фразами.

Это всё было так похоже на мираж.

Неа не хотел, чтобы это кончилось.

— Я… я назвал Тики Маной, — прошептал он, крепко зажмурившись, испытывая вину, камнем упавшую ему на плечи.

Ладонь Аллена дернулась, сам юноша резко подался к Неа, неподдельно ошеломленный и какой-то почти испуганный.

— Ч-что?.. Почему-у?..

Мужчина мотнул головой и вдохнул сквозь плотно стиснутые зубы. Признавать свои промахи было страшно даже перед Алленом. Особенно перед Алленом.

Как же он посмотрит Тики в глаза…

— Я… — Неа вперил взгляд в стол. — Наверное, у меня крыша поехала… Когда Тики… вернулся без тебя, я… грандиозную истерику устроил, нес бред. А потом… мне показалось, рядом сидит Мана. И я… заговорил с ним. Звал, просил вернуться, кажется… И он мне отвечал, Аллен! — мужчина вскинул глаза на совершенно ошеломленного и виноватого брата. — Тики мне отвечал!.. А потом… еще и спать меня уложил.

Юноша обеспокоенно нахмурился, удивительно эмоциональный, бесконечно живой в своей мимике, и растерянно выдохнул, заключив ладони Неа в свои — вечно закутанные в перчатки.

— Тебе нужно извиниться, брат, — мягко посоветовал Аллен. — Тики же твой друг, он точно всё поймёт.

Мужчина глухо хохотнул, желая изо всех сил поверить ему, но прекрасно зная, что Микк его не простит.

— Он уехал, — сухо выдохнул Неа, замечая, как ошарашенно вытягивается лицо брата. — Его нет дома, машины нет во дворе, он исчез.

Аллен нервно сглотнул, закусив губу, и, глубоко вздохнув, растянул дрожащие губы в слабой улыбке.

— Тш-ш, — успокаивающе протянул юноша, ободряюще сжав пальцы старшего Уолкера. — Тики же не идиот, никуда он не уехал, просто ты слишком холерик и как всегда пропустил что-то мимо глаз. Тебе нужно успокоиться, слышишь? Поесть и поспать. Я буду рядом и никуда не уйду, обещаю, — доверительно проговорил Аллен, такой непривычный, такой тёплый и живой, ласковый… такой знакомый в этом своём милосердии и в своей заботе.

— Он не идиот, — убито вздохнул Неа, чуть успокаиваясь — совсем немного, — он гордец. И он… не простит он меня. Я же ему практически прямым текстом заявил, что сблизился с ним так из-за Маны. Которого за одиннадцать лет так и не смог отпустить… — он сокрушенно рассмеялся, ругая себя последними словами за то, что говорит об этом Аллену, у которого свои мысли на этот счет. Своя вина.

Улыбка юноши и впрямь увяла. Брат вздохнул и покачал головой.

— А ты видишь в нем Ману? — мягко спросил он. — Только честно? Разве они похожи, Неа?

Старший Уолкер устало хмыкнул и медленно покачал головой. Жесткий, решительный, надежный и заботливый, Тики, может, в чем-то и походил на Ману, но это было все это время лишь миражом.

Потому что когда Мана был жив, Неа ощущал себя в отношениях с ним старшим братом. Именно он заботился. А с Тики… с Тики Неа был младшим. Сущим ребенком, нуждающимся в этой самой заботе.

— …ничуть.

Юноша в ответ на это расцвел новой ободряющей улыбкой и легко щелкнул мужчину по носу, как делал, когда был маленьким.

— Ну вот видишь? Давай ты поешь, а потом еще отдохнешь, ладно?

Неа смотрел на него и не мог поверить, что ледяная стена раскрошилась. Ему казалось, что завтра всё будет по-старому, что Аллен продолжит его игнорировать, закрываться, прятаться за своей невозмутимостью.

Юноша насильно поднял старшего Уолкера и усадил за стол, наложил риса и курицы, налил чаю, и ужинали они молча, а Неа наблюдал за благостно-спокойным лицом брата, за его плавными движениями, за проскальзывающим неуверенным смущением в глазах, и не мог перестать радоваться.

Что же случилось с ним за ночь? К чему пришёл Аллен? Что будет дальше?

Почему брат решил так внезапно… раскрыться? Показать себя?

Ближе к половине первого ночи Аллен напоил Неа успокоительным и уложил в кровать, пообещав быть рядом, словно это он был старшим заботливым братом.

Это было дико.

Но это было именно то, по чему мужчина невыносимо скучал все эти годы.

Аллен пробыл с ним до того самого момента, пока Неа не провалился в тягучий мягкий сон, ощущая, как его бережно гладят по голове.

***

Тики проснулся оттого, что кто-то весьма ощутимо его тормошил. Голова трещала немилосердно — как после хорошей порции виски, выпитого в одиночку и на пустой желудок, а по телу словно асфальтовым катком проехались. Глаза открывать мужчина вообще боялся — только поднимет веки, по ним и ударит свет, и… о господи, это будет просто ужасно.

Но назойливый неизвестный не отставал.

— …Тики!.. Тики, твою-то мать! Просыпайся, пьяная свинья!

В голосе и упреках явно угадывался манерный чистюля Вайзли. Что Тики делает у него в квартире?.. Он же… приехал к себе. Загнал машину в гараж и поднялся.

О, он очень много пил, точно. Поэтому так болит голова, и такое гадкое ощущение во рту.

К сожалению, из-за чего пил, Тики помнил слишком уж хорошо, и ни пьяный угар, ни утреннее (утреннее ли?) алкогольное послевкусие никак не могло перебить той мерзости, которая оседала на языке при одном только воспоминании о прошедшей неделе и сворачивалась холодным комком в желудке.