Царевна-идиотка, которая сделала что-то не так, но разобраться в этом «не так» совершенно не способна.

Изу зарылся носом ей в живот, опасливо поглядывая на хмурого Линка, разглядывающего морской пейзаж, раскрывающийся с галереи, и потянул в сторону спален. Алана прислушалась к океану, который бормотал что-то о чайках и белых облаках, и, напряжённо вздохнув, погладила мальчика по голове, стряхивая с волос всё ещё появляющиеся крупные снежинки. Не одной ей было сейчас тяжело — пусть, конечно, и по другой причине, но даже ребёнку сейчас требовалось поддержки больше, чем самой девушке.

— Пойдём спать, малёк, — ласково прошептала она ему на ухо, пытаясь не обращать внимания на вперившегося взглядом в них Говарда, но… было что-то странное в этом взгляде. Что-то отдалённо похожее на то, как тритон смотрел на свою сестру, когда Алана впервые увидела его.

Изу мелко закивал, облизывая губы, тут же покрывающиеся инеем, и девушка всерьёз испугалась за то, что мальчик может заработать себе обморожение. Она коротко сообщила понятливо улыбнувшемуся Неа, что хочет уложить мальчика спать, и направилась в спальню к Тики.

Конечно же, его там не оказалось. Как и во всех остальных закутках этого огромного дворца — мужчина словно растворился, испарился, исчез, и это удручало Алану настолько, что хотелось расплакаться от бессилия и непонимания.

Девушка прикусила губу, не позволяя себе раскиснуть, и устроилась рядом с Изу на кровати, гладя его по волосам и нашептывая на ухо по-русалочьи песенку про ската, который хотел накрыть собой целое море. Песенка должна была заставить ребенка смеяться или хотя бы улыбаться, и Алана этого добилась, конечно. Вот только самой ей было совсем не смешно. Губы двигались как будто сами, по памяти, и песенка лилась только за счет того, что когда-то накрепко засела в голове.

Алана предпочитала думать, что это была первая и последняя песенка, которую ей спела ее мама, прежде чем умерла.

Лучше бы мама жила, а Аланы не было. От нее только одни проблемы.

Девушка зарылась носом в подушку на секунду, пряча слезы, и еще раз больно прикусила губу. Изу было не надо много, он уже засопел, но это не значит, что сама она может дать себе волю. До сих пор единственным человеком с тех пор, как она покинула бухту, которому она могла выплакаться, был Тики. Но теперь… даже его она от себя оттолкнула, и если так, на слезы у нее нет права.

Только если она не исправит все. А исправить она просто должна.

Алана уже села, собираясь уходить, когда дверь тихонько, почти неслышно скрипнула, извещая о приходе… хозяина?..

Девушка обернулась и скомкала в напряжении в кулаке ткань пышной юбки.

Перед ней действительно стоял Тики. Стоял — и смотрел, облокотившись спиной на дверной косяк. Уже не злой как будто, какой-то почти спокойный — и потухший.

Как когда еще на Марианне Алана сказала ему, что он слишком сияет, и потому ей страшно.

Что он как солнце, а она слишком давно не грелась в тёплых лучах, чтобы так легко и так быстро вновь привыкнуть к этому.

Алана подскочила с кровати, рванулась к нему, но тут же замерла на месте, боясь двинуться дальше — Тики наблюдал за ней, словно над чем-то раздумывал, и этот взгляд пугал её своим безразличием и усталостью.

Он… устал от неё?

От её выходок, от её переменчивого настроения, от истерик и странного поведения?

Алана сглотнула, закусываю губу, и судорожно вдохнула.

— Тики… — шепнула она, пытаясь объясниться, пытаясь сказать, что не хотела его унизить или расстроить, пытаясь показать, что винит себя в случившемся, даже если и не понимает до конца, что вообще не так произошло. Тики сказал, что она унизила его. Но как? Как она могла унизить его, если ничего оскорбительного не было в её действиях?

Однако Микк словно бы и слушать её не захотел.

— Я не хочу ругаться, — бесцветно проговорил он, ступая навстречу, но обходя в итоге её стороной, и Алана… вдруг ощутила, как сдавили грудную клетку чуть ли не до боли. — Оставь меня одного.

Девушка закусила губу, крепко зажмурившись, чтобы сдержать подступившие слёзы, и часто закивала, просто не зная, куда себя деть.

Куда-нибудь далеко, как видно. Чтобы Тики, которому она и правда надоела, которого она оскорбила, уязвила в чём-то, больше не видел её никогда.

— Д-да, конечно, прости, — сбивчиво пробормотала она, засеменив в двери. — Не буду мешать, прости, — выдохнула она, выйдя в коридор, и, глубоко вздохнув, чтобы позорно не расплакаться как мелкая русалочка, прислонилась спиной к прохладной мраморной стене.

И — тут же об этом пожалела. Лучше бы она осталась в комнате у Тики, и они рассорились окончательно. Лучше бы так, чем видеть перед собой светлый силуэт на подоконнике.

Линк сидел и, как видно, ждал ее, сверля взглядом дверь и явно только каким-то чудом решив не задевать Тики — ведь он наверняка видел его.

— Любовь твоего человека оказалась недолга, — пустым голосом заметил Говард, чуть отводя взгляд и глядя теперь куда-то поверх макушки Аланы. — Так же мимолетна, как и он сам, вестимо? — он вскинул бровь и спрыгнул на пол, определенно готовясь сопровождать Алану до ее покоев.

Девушка стиснула зубы, решив ничего на это не отвечать, и отвернула голову, отталкиваясь от стены и направляясь к себе. О нет, теперь на слезы она точно права не имела. Только не при этом… этом… не при нем! Она не опустится до такого!

Однако Линк, неотступно следующий за ней, кажется, и не думал замолкать.

— Люди мимолетны как эти их земные букашки, — протянул мужчина задумчиво, как будто в пространство, — бабочки или комары. И чувства у них такие же — и любовь, и ненависть. Одно только не меняется — жажда наживы. Ты ведь заметила это, да? — он поравнялся с ней и склонил голову к плечу; светлые волосы рассыпались по спине.

Алана подумала о том, что черные кудри Тики ей нравятся куда больше, и уставилась перед собой. Она не должна с ним разговаривать и как-то ему отвечать. Она ему вообще ничего не должна, он всего лишь страдающий манией преследования тритон. И, как видно, не только манией преследования — еще и манией собственного величия.

Которое, наверное, хотел заработать, отдавая ей приказы убивать невинных.

Потому что… у них и правда могло что-нибудь получится. Линк не так уж и плох на самом деле — в его голове лишь желание защитить свой народ, и это желание затмевало ему разум. Это желание вынуждало идти его на крайние и жестокие меры, эта мания заставляла его жаждать всё больше и больше. Ему нужно было оружие — и он видел это оружие в Алане.

Но оружие существует не только для того, чтобы атаковать — и если бы Говард понимал это, то у них и могло бы что-нибудь выйти.

Но сейчас… белоснежная душа тритона с одной-единственной червоточиной, словно трещиной в прекрасном айсберге, мозолила глаза и действовала на нервы.

Неужели всего одна эта кривая чёрная расселина не позволяла Линку быть кем-то большим, кем-то лучшим, чем просто зазнавшийся управитель, которого следовало поставить на место?

Алана мотнула головой, пытаясь не думать об этом, пытаясь отвлечься от всего этого, и прислушалась к океану, надеясь, что тот сможет его успокоить своим певучим бормотанием.

— И твой человек такой же, как и все остальные. Испугался твоей силы и сбежал, как последний трус, — но, как видно, и этого ей было не суждено.

— Закрой свой рот, — холодно процедила Алана, пытаясь успокоить рвущуюся наружу злость. Они остановились и теперь смотрели друг другу глаза в глаза. И глаза Говарда были спокойными и светлыми, но какими-то как будто бы… мертвыми.

Весь он был какой-то совершенно неправильный в сиянии своей души. Словно… словно у Аланы были какие-то неправильные представления о людях до сих пор, и теперь они стремительно менялись.

Но так ведь не могло быть!

Значит ли что, что даже со светлой душой и чистыми помыслами Говард Линк ей все равно не нравится? Как человек?

Алана хотела сказать, что Тики не такой, как другие. Что он не трус и не подлец. И что душа у него сияет в сотню раз ярче, чем у самого Говарда и уж тем более у нее. Однако… она не стала. Это было что-то слишком личное, сокровенное. Тики был слишком потрясающим, чтобы она посмела хоть как-то обсуждать его с таким, как Линк. Потому что сам Линк был еще той мерзостью.